Трагические судьбы - Николай Андреев

Не стал бы приводить этот сиротский список продуктов, если бы он не отражался на Елене Георгиевне: «До того, как меня заперли в Горьком, продукты не были для нас проблемой. Я возила продукты из Москвы. Что быстро портилось, то закладывала в две сумки-холодильники. Кроме продуктов, я возила для наших «жигулей» шины, аккумуляторы, запчасти — в Горьком же ничего не было. Перед одной из голодовок везла 70 бутылок боржоми». Уму непостижимо, как она все это на себе волокла. Иногда на вокзале в Горьком помогали носильщики, но чаще они говорили: «Нам запрещено и приближаться к вам». Тогда Андрей Дмитриевич по капельке переносил вещи от вагона в машину. Под наблюдением крепких ребят из наружного наблюдения.

Был такой случай. Елена Георгиевна возвратилась в Горький после поездки в Америку, поезд 2, вагон 11. Встречал ее Андрей Дмитриевич. Носильщиков поблизости не было. Сахаров сказал, что разговаривал с одним, но тот объяснил, что им в этот день не велено обслуживать пассажиров из одиннадцатого вагона и объяснил почему: «Там кто-то из Америки приехал, так вот нельзя». Андрей Дмитриевич схватился за чемоданы, но Елена Георгиевна закричала на весь вагон, что если они хотят, чтобы он, дождавшись ее, умер, таская тяжести, то пусть подавятся чужими чемоданами. «Пошли!» — и, оставив багаж в вагоне, вышли на перрон, потом на привокзальную площадь. Сели в машину. Рядом стоял «рафик», и оттуда, раздвинув шторки, их беззастенчиво снимала видеокамера. К Боннэр вернулось ощущение реальной жизни в СССР, слегка утерянное за рубежом.

Они взахлеб, перебивая друг друга, рассказывали о том, что с ними случилось за время, пока не виделись. Прошло около часа. Потом человек в железнодорожной форме постучался в машину: там, мол, возле одиннадцатого вагона вещи, не помогли бы вы их опознать. Они поняли, что обыск багажа закончился. Отправился на опознание Андрей Дмитриевич. Минут через 40 вежливый носильщик привез вещи.

Три первых года Боннэр могла ездить за пределы Горького в любом направлении. Потом кагэбешникам наскучило сопровождать Боннер в поездках, и власти уравняли ее в правах с Сахаровым, перевели на положение ссыльной, заперли наглухо в Горьком. Поначалу им пришлось туго, они ощутили на своей шкуре, что значит судьба простого горьковчанина. Но потом снабжение продуктами наладилось совершенно неожиданным образом.

Рассказывает Боннэр: «Когда меня тоже приговорили к ссылке, я устроила такой фортель. По положению о ссыльных не лишаешься никаких прав, кроме свободы передвижения. А я инвалид войны, и мне как инвалиду полагались продуктовые заказы. И меня прикрепляют к магазину инвалидов Отечественной войны. Мы с Андреем отправились туда. Там небольшой предбанничек к отделу, где выдают заказы, в котором люди ждут, когда подойдет очередь. Так вот, когда мы там появились, то к нам проявили любопытство, нам стали задавать вопросы, мы — отвечать. Завязалась дискуссия, можно сказать, доброжелательная. Было очень интересно. Мы получили продукты и уехали. Накануне следующей поездки в магазин пришел куратор из прокуратуры и сказал: мы можем не утруждать себя поездками за заказом, нам будут привозить список, из которого можно выбрать все, что пожелаем, и заказ будут привозить на дом. Вот таким образом мы снабжались. Я думаю, что благодаря этому магазину мы питались лучше, чем 99 процентов жителей Горького».

Любой, кто намеревается войти в квартиру № 3, есть опасный элемент

Сахарову запрещено общаться с иностранцами и преступными элементами. С иностранцами он при всем своем желании не смог бы войти в контакт: Горький был для них закрыт плотно, туристические теплоходы не причаливали к пристани, хотя в городе есть достопримечательности, которые стоит посмотреть. Но преступные элементы — как это расшифровать? Да элементарно: любой, кто намеревается войти в квартиру номер 3, и есть подобный опасный элемент.

Из тех, кто жил в Горьком, Сахаровых было разрешено посещать Феликсу Красавину (его с детских лет знала Боннэр), его жене Майе и Марку Ковнеру (с ним Сахаров познакомился еще до ссылки в Москве на одном из научных семинаров). Из Москвы имели право приезжать к ссыльным Руфь Григорьевна, мать Боннэр, и дети Андрея Дмитриевича — Люба, Таня, Митя. Первое время разрешалось приезжать Лизе Алексеевой, невестке Елены Георгиевны. Иным лицам преграждал путь милиционер. Николай Грачев, дежуривший у дверей, припоминает: «Имелся перечень лиц, которым разрешено было приходить к ним в гости. Перед их приходом нам называли фамилию, даже показывали фотографию: вот этому человеку разрешено прийти. Было и так, что говорили: вот этого больше не пускать».

Сахаровы имели право ходить в гости к Хайновским. Юрий Хайновский — дальний родственник Елены Георгиевны. Его дочь Маша Гаврилова, вспоминает: «Еще когда я подходила к дому, могла вычислить, в гостях у нас Андрей Дмитриевич и тетя Люся или нет. Верная примета, что они у нас: в разных местах нашей улицы чернеют три «волги». Собирались за столом, велись интересные разговоры. Мне тогда было 12 лет, а когда они покинули Горький, то почти 20.

Было весело с ними. Тетя Люся всегда что-то вкусненькое из Москвы привозила. Темы разговоров были самые обыкновенные — семья, дети, бытовые проблемы. О политике не заговаривали. Помню, однажды папа спросил у Андрея Дмитриевича: а что такое «черные дыры»? Андрей Дмитриевич серьезно посмотрел на папу и сказал, что ему надо подготовиться, чтобы понятно изложить такую сложную тему. И в следующий раз он прочитал целую лекцию о «черных дырах». Даже я кое-что поняла.

Я не имела представления, чем занимается Сахаров и в чем его вина, за что его сослали. Единственное, что поняла: власти не хотели его законно осудить. Помню, как Андрей Дмитриевич рассказывал, что он настаивал на суде.

Мой папа был очень общительным человеком, у него всегда было полно друзей, но когда мы начали общаться с Андреем Дмитриевичем и Еленой Георгиевной и они стали приходить к нам в гости, то папа предупредил своих друзей: общение придется прекратить, для вас это опасно, ведь многие работали в закрытых учреждениях. Да даже если занимались обыкновенной работой, все равно было опасно. Папа просил их даже не звонить. И уж тем более в гости не приходить. Папа, пока был жив, ни с кем, кроме Сахаровых, не общался.

Андрей Дмитриевич и тетя Люся были интересными людьми для меня, ребенка. Весело проходили праздники с ними. Они тщательно готовились. Всегда с подарками и поздравлением в стихах. На Новый — 1981 — год Андрей Дмитриевич даже нарядился Дедом Морозом: повязал два шарфа, один как борода, а другой как шапка. А тетя Люся изображала Снегурочку. Постучались в дверь: «Я Дед Мороз», — а тетя Люся раздавала подарки».

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});