Охота на волков - Андрей Щупов

Он попал в яблочко. Для парня это был шок. В лице его проступил ужас, и на какой-то миг Леонид даже заколебался. Впрочем, душа и тело давно уже раздвоились. Кулак полетел к цели. Хрустнули разбитые очки, отчетливо щелкнули зубы. Второй кулак понесся следом за первым. Леонид целил в челюсть, но никак не мог попасть. Мешало волнение, да и парень все время дергал головой, пытался прикрыться руками. Леонид уже не чувствовал былой злости, не чувствовал и какого-то особого азарта. Все, к чему он теперь стремился, это довести начатое до конца. За преступлением следовало наказание, и он был призван наказывать. Хотя бы иногда. И тех, что сами останавливали на нем свой выбор. Кроме того он верил: эти выродки должны получать сполна. Без сурового финала вся охота не стоила ломаного гроша. Синяка и подбитого глаза в таких случаях недостаточно. Напротив, — зачастую это гарантировало месть. Не тебе, так первому встречному-поперечному. В царское время на каторге судили плетьми, — он вершил суд на свой манер — кулаками. И не получал от этого никакого удовольствия. Замахиваясь, он ненавидел вынужденное усилие, ненавидел тех, кто способен был делать то же самое без внутреннего принуждения. И более всего он ненавидел в такие минуты не стоящего перед ним двадцатилетка, а закон и все, что укрывалось за ним — все бесчисленные талмуды и статьи о сроках, пункты и подпункты, пытающиеся бессилие и растерянность государства прикрыть личиной умудренного жестокосердия. Леонид давно понял: закон ничего не знает о человеке, ничего не желает знать. Закон был хуже самой тупой электронной машины, ибо переливал веками и тысячелетиями из пустого в порожнее, ни на грамм не улучшая картину мироздания. Он насиловал и поощрял насилие, одергивал, но не укрощал. Укротить человека, значит, понять. Понимания не было. Не было НИКОГДА.

Он разбил парню нос, и тот заверещал. Леонид вздрогнул. Этого еще не хватало! И снова все получилось само собой. Ткнув очкастого в лоб, Леонид стиснутыми в «копье» пальцами рубанул по кадыку жертвы. Парень зашелся в кашле, по стене обморочно сполз на тротуар. Вот теперь все. Теперь запомнит надолго. И десять раз почешется, прежде чем взяться за нож…

Словно что-то почувствовав, Леонид повернул голову. Впору было расхохотаться. Вдалеке вышагивало трое. Черные, перетянутые ремнями полушубки, форменные ушанки. Господи! Минут на десять прийти бы им раньше! А что сейчас? Ведь загребут, елки зеленые! И пикнуть не дадут. А очкастого запишут в потерпевшие… Леонид кинул взгляд на хрипящего возле ног парня и, не мешкая, ринулся во дворы. Трое уже что-то заметили и явно прибавили шагу. Утопая в снегу, Леонид несся, как подраненный лось. На ходу попробовал сориентироваться. В общих чертах эти кварталы ему были знакомы. И то — хлеб! Плохо только, что бежать быстро он уже не мог. Кололо печень, одышка все более давала себя знать.

Ага! Вот и детский сад, заветный забор, в котором, помнится, насчитывалось с полдюжины вороватых проходов. Увы, с тех пор кое-что переменилось. Забор пестрел свежими дощатыми заплатами. Он чертыхнулся. Показалось, что где-то позади слышатся взволнованные голоса. Что ж, можно только порадоваться. Очкастому без сомнения окажут квалифицированную медицинскую помощь. Интересно, что он им наврет про Леонида? И станет ли рассказывать про своего товарища? Сомнительно, конечно, хотя кто его знает.

Леонид с разбега вскинул тело над забором, на дрожащих руках перевалился на другую сторону. Разжирел, боров! Никакой формы. Надо бы этим заняться. И турником, и брусьями, и бегом!

Крадучись, он добрался до веранды, присел на корточки. Единственный фонарь горел метрах в сорока от него. Даже если заглянут сюда, затаившегося драчуна навряд ли разглядят. Да и тот ли это драчун?… Капюшон под его пальцами послушно превратился в воротник, пушистый енот был снова водружен на голову. Отпыхиваясь, Леонид терпеливо ждал.

За квартал до родного подъезда Логинов все-таки ощутил смутное беспокойство и снова сдернул с головы шапку. Было достаточно темно, но еще издали он разглядел на лавочке двух девчушек субтильного возраста. Подружки неторопливо покуривали, умело циркали слюной на асфальт. Кажется, девчушек он знал. Во всяком случае частенько встречал во дворе. И та, и другая безгранично верили в мощь парфюмерии, безжалостно сводя на нет естественную прелесть юношеского личика, простоватую детскость тщетно превращая в многоопытную взрослость. Уверенный блеск второсортности кружил им головы, в потасканности шлюх виделось загадочное очарование. Бедняшки, они уже носили на цыплячьих шейках дешевый стеклярус, оловянные и бронзовые колечки с камешками из бутылочного стекла украшали их когтистые пальчики. Румяна, бигуди и маникюр, первое сигаретное перханье в груди, первые суждения о достоинствах красного и сухого, — жизнь не спешила распахивать перед ними радужные ворота, она впускала девчушек через черный ход, через утыканную гвоздями узенькую калитку.

Леонид несколько сбился с шага. Девчушки смущали его. А вернее сказать, раздражали своими не по-детски внимательными глазенками. Он не сомневался, что за спиной они едко и со знанием дела обсуждают его рыхловатую фигуру, его стоптанные унты и поношенное пальтецо. Он был «мальчиком» не их притязаний, что не мешало тем не менее зубоскалить на его счет, авторитетно высказываясь от лица всего слабого пола. Хотя и то хорошо, что ни о какой войне между ними речи не шло. Иногда они даже здоровались, но сейчас Леонид счел за лучшее промолчать.

У себя в квартире он немедленно бросился в ванную, смыв кровь, насухо обтер ладонь туалетной бумагой, густо залил рану медицинским клеем. Держа руку на весу, прошел в кухню, из холодильника достал бутылку с израильской водкой — именно то, в чем он более всего в эту минуту нуждался. Прямо из горлышка жадно глотнул, зажевал хлебной коркой, приложился еще раз. Лимонная крепость с огненной легкостью пролилась в желудок, не теряя времени впустую, тут же принялась за реорганизацию внутреннего хаоса.

Зачем и почему человек пьет? Какую глупость иной раз бормочут маститые теоретики. Тысячи причин их не устраивают, они ищут одну единственную, как многие из идейных собратьев ищут одного единственного врага, находя его в коммунистах, демократах, в иностранцах, в дьяволе, в первом попавшемся стрелочнике.

Леонид оторвался от бутыли, блаженно вздохнул. Мало-помалу в голове по-весеннему расхороводилось, зашумела листва, горячий и добрый мишка-медведь заворочался в тесной берлоге, лапами разрывая листву и землю, выбираясь на пьянящую волю. Леонид зажмурился и тотчас сам обратился в медведя. Неурядицы зимы остались позади. Напиток Израиля дразнил близостью лета, теплом разгорающегося светила. Снова хотелось жить. Мех пушился на могучих плечах и между лопаток, собственная косолапость вызывала добрую усмешливость. Леониду становилось жарко.

Когда-то в такие минуты он присаживался к столу и, подперев подбородок руками, делал попытку осмыслить произошедшее. Так шахматисты и боксеры порой заново переживают перипетии проведенных баталий. Им проще, — в их арсенале видеозаписи, блокнотные протоколы. Друзья и помощники наперебой объясняют упущенное, рисуют картину обманчиво простой. Увы, в его распоряжении был лишь перевозбужденный мозг, и даже сдобренная лимоном водка не в состоянии была уничтожить последствия адреналинового отравления. Похмельный синдром мучил днями и неделями. Давным-давно он убедился, что подобные анализы ни к чему путному не приводят. Память беспощадно подводила, концы не связывались с концами, а многие подробности он вообще не мог вспомнить.

Леонид тяжелым шагом пересек комнату из конца в конец. Забыть! Забыть и успокоиться! Его не поймали и не запомнили, о чем еще жалеть? Немного, правда, тревожили те трое. Да еще девчушки у подъезда. Пенсионерки-бабульки могли бы в темноте не рассмотреть, но эти глазастые пигалицы в подобных вещах промаху не знают. Хотя какие их них свидетели? Они и сами от милиции бегают…

Он снова приложился к бутыли.

Не оставлять следов ни при каких обстоятельствах — правило довольно шаткое. Он оставлял их великое множество, следя лишь за тем, чтобы не оставить главного — отпечатков пальцев и достоверного описания внешности. На этот раз Леонид кое-что забыл. Сломанный нож! Улика — так себе, но поверх отпечатков пальцев очкастого могли уцелеть его собственные. Кажется, он основательно втоптал рукоятку в снег и все-таки. В дальнейшем следовало быть внимательнее, пытаться контролировать каждый шаг.

Леонид усмехнулся. Контролировать… Пожалуй, с этим у него не получится никогда. Не те гены и не та закваска. Он родился трусом, — трусом и помрет, пусть даже и воюя с распоясавшимся миром. Это невозможно было изменить, к этому оставалось только привыкнуть.