Букелларий (СИ) - Чернобровкин Александр Васильевич

Вернувшись, привратник открыл окошко, убедился, что возле двери, кроме меня, больше никого нет, после чего открыл дверь и пригласил:

— Заходи.

Внутри было намного прохладнее, чем снаружи, из-за чего я мигом покрылся потом. Старик закрыл дверь на два железных засова, молча пошаркал впереди меня по темному коридору к двери в противоположной стороне его, незапертой, ведущей во внутренний двор — небольшой сад с деревянным строением типа беседки — односкатной крышей на четырех столбах. Под крышей сидел в низком плетеном кресле епископ Бернард — мужчина лет сорока с небольшим, пухлые щечки которого свисали, напоминая бульдожьи брыли — и читал рукопись, которую, заметив меня, положил на низкий плетеный столик рядом с серебряными бокалом, кувшином литра на два и глубокой тарелкой с румяными булочками из белой пшеничной муки. На его лице было то выражение, которое появляется, наверное, после сошествия божьей благодати — умиление жизнью в раю, созданном на земле своими руками.

После обмена приветствиями, епископ Бернард спросил:

— Что ты принес?

— Творение святого Августина, — ответил я, достал рукопись из мешочка, положил на него и, поклонившись, вручил их вместе.

— Бесценный подарок! — восхищенно произнес епископ Бернард, открыл рукопись, ахнул не очень искренне от восторга, после чего положил подарок на стол и задал вопрос: — Кто ты и как попал сюда?

Я рассказал байку про спасение на море и о том, что возвращаюсь с купеческим караваном домой, в Константинополь.

— Остались ли у тебя средства на такой долгий путь? — поинтересовался он, собираясь, видимо, отдарить.

У меня не было плана, как поведу себя с епископом. Предполагал действовать по ситуации, как чуйка подскажет. Если бы получатель подарка показался мне такой же сволочью, как истинный даритель, то ушел бы молча. Пусть жаба и гадюка дерутся без моего участия. Этот умиленный жизнью человек не тянул, конечно, на совершенство, однако и на жабу не был похож.

— Остались, — ответил я, после чего признался: — Это не моя рукопись. Ее поручил передать епископ Григорий из Бордо, скрыв от тебя, что это его подарок.

Услышав имя, епископ Бернард скривился так, будто у него стрельнул больной зуб.

— В пути было много свободного времени, и я не удержался и перечитал труд святого, поразившись в очередной раз глубине и мудрости. В конце рукописи была закладка, — я достал ее и показал. — Поскольку ранее по службе мне приходилось передавать секретные послания, сумел прочитать, что на ней написано.

И я объяснил, как надо читать текст на закладке, и процитировал, что там было.

Епископ Бернард перекрестился справа налево и произнес торжественно:

— Бог спас тебя, чтобы ты спас меня! Хвала ему!

Я тоже перекрестился и попросил:

— Спрячь ее где-нибудь, а дня через два, когда я уеду, покажи королю Эду. Мне не хотелось бы участвовать в ваших делах. Как бы меня не сделали виновным во всем.

— О тебе никто не узнает, — пообещал он, после чего приказал привратнику, который стоял у двери: — Скажи, чтобы принесли мешочек.

Через несколько минут я стал богаче на сотню серебряных денариев, после чего быстро распрощался и ушел, чтобы до темноты вернуться в монастырь. На постоялом дворе заплатил медную монету за хранение оружия и коня. На сдачу мне предложили кружку белого вина, но я попросил бутерброд с сыром. Хлеб был грубого помола, слегка поскрипывал на зубах, а сыр — вполне приличный. Съел их до того, как выехал за пределы пригородной слободы, после чего погнал коня рысью. В монастыре меня предупредили, что у одинокого путника много шансов пропасть без вести.

10

Дорога без конца. Повороты, подъемы, спуски. Пыль в жаркие сухие дни, грязь после дождя. Радует, что до снега и льда должны добраться до Константинополя.

Наш обоз движется в конце сборного каравана примерно в сотню арб. Впереди везет грузы тулузский купец, поджидавший нас утром возле города, и нарбоннский, присоединившийся к нам на седьмой день пути. Памятный мне город Нарбо Мартиус теперь стал значительно больше и получил название Нарбонна. Возле него римская Аквитанская дорога, по которой мы передвигались от самого Бордо, переходит в римскую Домициеву, соединяющую альпийские перевалы с Пиренеями. Караван охраняют почти две сотни воинов, не считая возничих. Плюс около полусотни попутчиков, большинство из которых вооружены и идут пешком. У нас есть договоренность о совместных действиях в случае нападения разбойников, но Зая объяснил, что в первую очередь я должен защищать его самого, во вторую — его товары и лишь в третью — имущество других купцов.

Когда мы проезжали мимо Тулузы, я был готов к бою. Мало ли, что пообещал епископ Бернард. По прошлой эпохе помню, чего стоят слова этой братии. Если бы заметил стражников, то развернулся бы и ускакал в обратном направлении, а потом бы ночью проскользнул мимо города. Никто меня возле Тулузы не ждал. На следующий день я еще оглядывался, ожидая погони, а на третий расслабился. Разборки в Аквитанском королевстве пройдут (или уже прошли?) без меня.

До Немаусуса, будущего Нима, проследовали без происшествий. Изредка к дороге выезжали отряды местных крупных землевладельцев, надеясь получать дань с купцов, но, увидев, что охрана им не по зубам, отваливали ни с чем. В Немаусусе нас предупредили, что в окрестностях бродят отряды сарацинских пиратов, которые все чаще стали появляться в этих краях. Уверен, что это потомки вандалов и тех, кто жил в Карфагене до них и привык заниматься морским разбоем, сухопутной его версией. Как мне сказали в Нарбонне, морское судоходство в Вандальском море почти исчезло. Не столько из-за пиратов, сколько из-за того, что каждый регион перешел на самообеспечение. Недостаток каких-либо товаров, в основном предметов роскоши, закрывался сухопутными караванами, потому что богатых людей в этих краях не так-то уж и много, не сравнить с «римским» периодом.

Напали на нас примерно в том же месте, где я когда-то захватил обоз с золотом, похищенным из кельтского храма. Позже мне показалось, что я узнал эти места. Как будто они не могли измениться за черт знает сколько веков. Ошибся я или нет, но бумеранг вернулся и врезался в передовую часть нашего каравана.

День был очень жаркий. Обнаглевшие, ядреные оводы и мухи кружили над нами тучами, словно от нас уже исходил запах крови, смерти. Я ехал возле передней нашей арбы. Зая, как обычно, трясся в середине обоза. Мог бы спокойно развалиться на грузе, благо эта арба везла меха, но неугомонная его натура, дочка непомерной жадности, заставляла постоянно вставать и окидывать взглядом обоз, а то и вовсе спрыгивать на дорогу и бежать в голову его, а потом в хвост или наоборот, и, убедившись, что все цело, и обругав возниц, которые у него без греха не ходили, возвращался, чтобы посидеть на скамье рядом со своим помощником, который вез самый ценный груз, и пожаловаться на неблагодарных лентяев, которых кормит и поит исключительно из жалости. Остальные четыре наши всадника скакали в арьергарде, за толпой попутчиков, отставая метров на пятьдесят от них.

Мы выехали на участок дороги, зажатый между двумя холмами, поросшими деревьями и кустарником — и тут со склонов вывалились пираты. Было их сотни две-две с половиной — экипажи трех-четырех либурн без десанта, чтобы больше влезло добычи, в первую очередь рабов. Видимо, у пиратов было мало опыта в организации подобных засад, или кто-то не вытерпел, рванул в атаку раньше времени, а остальные последовали за ним, или понадеялись на внезапность нападения, низкий моральный дух охранников, удачу, в конце концов. Они напали на переднюю часть каравана, хотя умнее было бы на заднюю. Отрезать, сколько смогут, и уйти. Возвращаться, гнаться за ними никто бы не стал. А так нам по-любому надо будет проходить этот участок, поэтому лучше сейчас, когда нас много и готовы к бою.

— Все ко мне! — крикнул я своим подчиненным.

Зая взобрался на самую высокую точку арбы и начал орать, чтобы вперед не шли, защищали его имущество, но охранники были франками, пусть и «облатынившимися», то есть еще не полностью растерявшими энергию и воинственность предков. Вместе с четырьмя подскакавшими ко мне конными охранниками я рванул в атаку, а за нами побежали все остальные, включая большую часть попутчиков. Я погнал по левой стороне дороги, где было больше свободного места, потому что караван придерживался правой. Пока нет правил движения по дорогам, обязанности следовать по какой-либо из сторон. Встречного могут пропустить, как слева, так и справа. Римская армия и особенно вооруженные всадники предпочитали двигаться по левой стороне, чтобы иметь встречного справа, под ударную руку; мирные жители — идти по правой и иметь встречных слева, потому что мешок чаще несут на правом плече, корзину — в правой руке и ей же удобнее вести на поводу волов, коня или мула; могут, что случается часто, и вовсе по центру, выдавливая встречных на обочины, если те заведомо слабее.