Бздящие народы - Александр Бренер

Александр Бренер, Барбара Шурц

Бздящие народы

Памяти черного знамени, а также всем нынешним анархистам — стихийным или сознательным. Take care, и хорошего настроения.

ЗДРАВСТВУЙТЕ!

Сейчас на Земле живёт семь миллиардов человек. В основном, это бздящие народы. Они забыли, что можно и нужно сопротивляться отношениям власти на этой планете. Они забыли, что необходимо противостоять хамству и холуйству, давлению и разложению. Они не хотят напрягаться во имя собственного достоинства, не хотят отстаивать свои права, не хотят проявлять справедливость и милосердие. Они просто плодятся и выживают, открывают офисы и пялятся на витрины. Неужели их всех подвергли лоботомии? Нет, они просто бздят. Конец двадцатого века — время великой бзды, купеческого примирения, зубоврачебной покорности. Но наша книга не такова. Наша книга — боевая рана. Она дымится от несогласия и гордости, от азарта и неистребимой охуелости битвы. Мы кидаем в толстолобую харю неолиберализма наше котячее зловоние, наше щенячее негодование, нашу поросячую независимость.

Мы — это Барбара Шурц и Александр Бренер, влюблённая парочка. Мы не пишем роман, но хотим поведать здесь нашу подлинную историю. Мы повстречались, чтобы скандалить, кидать яйца в подонков, трахаться и напоминать друг другу о существовании анархии. Барбара — австрийская тёлочка, Александр — русский кобелёк. Разные культурки взрастили нас и голосят за нашими спинами, как волчьи стаи, как шакальи полчища. Но нам плевать на наши популяции и традиции. Главное — это наша личная орально-гени-тальная солидарность и взаимовыручка. Мы интернационалисты и индивидуалистические анархисты. Еще мы феминисты. Мы верим только в одно сообщество — влюблённых. Мы посылаем воздушный поцелуй сапа-тистам. Мы отрицаем всех навязываемых нам литературных предшественников и наставников — мы срать хотели на Уильяма С. Берроуза и на Ирвина Уэлша, на Луи-Фердинанда Седина и на Тома Вулфа. Все деятели культурки в большей или меньшей степени продавались гегемониальной похабщине власти, а мы не хотим. Скурвимся мы или не скурвимся, покажет время. А пока мы плюём на все ваши дорогие могилы, хиппи-недоноски и панки-обсоски, черные пантеры и ситуа-ционисты-химеры, ёбаные красные бригады и структу-ралистсткие маскарады. Конечно, мы вас любим, но от всех вас исходит неистребимый душок патриархальности и авторитетности,саморекламы и культурной мертвечины. А от нас? В данный момент нет, а там поглядим. Нужно очень постараться, чтобы не вляпаться в господско-холуйскую историю культурки, которую стряпают папаши вроде Андре Бретона или Малкольма Макларена. А всякие там артистические какашки типа Джеффа Кунса, Владимира Сорокина или Салмана Рушди только и мечтают о том мгновении, когда они свалятся в вонючую дырку всемирного культурного сортира, да не только свалятся, но ещё и останутся плавать на бархатистой поверхности. А лужа-то действительно зловонная, омерзительная лужа! Потонуть в ней тоже ой как не хочется! Так что же делать? Творить иную культуру, которая реально разъебёт вдребезги ге-гемониальные структуры и выведет нас на дорогу прямых физических и речевых контактов! И мы реально уничтожим государство, материальную и духовную собственность, страх, нищету, невежество, властные отношения, репрессии всех видов! Большая работа нам предстоит, колоссальная! За дело, бунтующие хорьки и лисята всех стран и сословий! Не ссать!

БАЙ, БАЙ, АМСТЕРДАМ!

Мы встретились год назад. Александра выпустили тогда из тюрьмы в Амстердаме! Ура! Я отмотал целых пять месяцев. За что? Я уже рассказывал эту историю. В амстердамском Стеделийк-музеу-ме я подошёл к картине пресловутого русского модерниста Казимира Малевича. Долго же я добирался до этой картинки: из Нью-Йорка, через Париж, Берлин и Милан! На холсте был изображен маслянными красками белый крест на белом фоне. Претенциозная русская культурка, привет! У меня в кармане лежал баллончик с зеленой краской. В зале с Малевичем не было ни души. Я вытащил баллончик и струёй краски нарисовал на белой картине зелёненький знак доллара: прибил доллар к кресту, как Иисуса. В то время я уже не считал себя художником и презирал contemporary art .. Что такое современное искусство? Как сказал бы Жан Жене, это простой беззвучный пердёж в гостиной, где собрались гости в смокингах и декольте. Эти господа делают вид, что ничего не случилось, хотя вонь в помещении стоит изрядная. Что ж, пердеть нужно! Но так, чтобы гостиная взорвалась! Чтобы все, заткнув носы, выскочили наружу! Чтобы бокалы задрожали! А современное искусство пердит без звука, без шороха. Так что я не хочу быть современным визуальным художником — я политический активист. Йяа!

Итак, я нарисовал доллар на Малевиче, подозвал охранника и продемонстрировал ему нашу с Малевичем работу. Бедняга просто не знал, что и подумать! Ему казалось, что всё на месте, всё в порядке, это был явно не эксперт по Малевичу. Зато как озверели кураторы! Они прибежали в зал, когда меня уже заковали в наручники. Они чуть не растерзали меня, просто на куски разорвали, одна старая сука плюнула мне на штаны. Вот какая любовь к искусству: беспредельная! Твари, лучше бы вы не мертвых художников обожали, а к живым внимательней относились! Ебать вас, не переебать!

Короче, я отсидел за Малевича пять месяцев, а потом сел на самолёт и прилетел в Вену. Вообще, меня должны были выслать в Израиль, у меня израильское гажданство с 1989 года. Но в Вене открывалась одна вонючая русская выставка в Сецессионе, меня тоже на неё пригласили. Ибо, как водится, все хотели видеть знаменитого Александра Бренера, отмотавшего пять месяцев за Казимира Малевича. Ложное внимание, собачий интерес! Меня встретили в аэропорту оба куратоpa выставки — австрийский и русский! Говнодавы похабные! Но срать на всё это. На следующий день мы встретились с Барбарой.

Барбара училась Венской Академии прикладных искусств. Ха! Это был специальный Свободный Класс Академии, проект самоорганизованного студенческого коллектива. Коллектив, как обычно, состоял из весьма разнородных элементов: пустоголовых кукушат, амбициозных функционеров, авторитарных вожаков, желторотых энтузиастов, дискотечных придурков, ну и так далее. Ссать и срать! Здесь, как и всюду, разворачивались игры власти, межличностные соревнования и институциональные интриги. В то время я представляла из себя комбинацию из двух составляющих: депрессии и феминизма. Феминизм дал мне оперативную критическую концепцию современного общества и всех царящих в нём неравенств, а депрессия — ну, она дала мне паучье вымя и виртуальную пустыню!

В 70-е годы радикальные феминистки публично сжигали свои бюстгальтеры и туфли на каблуках. Простушки! Сейчас нам не поможет, даже если мы сожжем Белый Дом, Мавзолей и венский Оперный Театр. Хитросплетения власти опутывают каждого, как сиреневые эротические упругие щупальца. Власть именуется не Парламент, не Жак Ширак, не Саддам Хусейн, не ЦРУ: власть это Клаудиа Шифер, это Николае Кейдж, Кортни Лав, Кальвин Кляйн и миллионы их безымянных неофитов и подражателей. Власть — это мясные кубики бизнесменов и лесная ягода рыночных торговцев, лапша университетских преподавателей и копчёные селёдки послушных эмигрантов, рождественский воск студентиков, все, все, все!

Конечно, мы встретились, чтобы трахнуться. Я не сношался уже больше пяти месяцев — только онанизм, онанизм, онанизм. Проклятый тюремный онанизм. До тюрьмы я тоже не ебался бог знает сколько дней и ночей — номадизм, бля, нищета, воздержание. Но и я реально давно не ебалась: депрессия, скорбное бесчуствие, прозябание. Мы встретились на вернисаже этой дешёвой русской выставки и, честно говоря, не расчухали друг друга. Не опознали. Я подумал, что Барбара — сушка, стерилизованный крольчонок, деревянная мастурбанка. А я решила, что Александр сам депрессивный, как выпь.

Мы пошли в кафе при Сецессионе и выпили пива. Короче, мы нажрались, как свиньи. Последний притон оказался совсем рядом с домом Барбары. Александр трусил, как щенок, я его первая поцеловала, а потом залезла в штаны. Там ничего ничего не стояло, он был совсем бесчуственный — то ли от страха, то ли от пива. Я почти внесла его домой. И в первый раз я не кончила, хотя это и не было противно. Он лизал мою пизду, но она тоже стала бесчувственной от алкоголя. Еще он лепетал: "Я тебя люблю", и это было смешно мне, потому что никого невозможно любить в первый раз. В первый раз может быть только хорошо или плохо. Мне было ни хорошо, ни плохо, а скорее все равно. По фигу. И немного странно.

Чтобы расставить все точки над "и", я должен сказать, что я женат. Моя жена и мой сын живут в Израиле. Ёбс! Не рождался папаша хуже меня. Я ни хуя не думаю о семье: только иногда пизданут по мозгам могучие угрызения совести.

Я очень люблю удовольствия. Я начала трахаться в пятнадцать лет: сладко, сладко! К сожалению все мои мальчики были деполитизированные мудаки. Самое светлое воспоминание — об одном умном пятидесятилетнем дяде, с которым мы дружили месяца три. Всё испортил его сынок-оболтус, который терпеть меня не мог и орал на папу: "Старый ёбарь!"