Рейнская легенда - Уильям Теккерей

Теккерей Уильям Мейкпис

Рейнская легенда

Уильям Мейкпис Теккерей

Рейнская легенда

ГЛАВА I

Сэр Людвиг Голбургский

То было в давние времена достославного рыцарства, когда на каждом высоком холме, глядящемся в светлые воды Рейна, еще стояло по замку; и обитали в них не крысы и совы, как ныне, а стены их не покрывали мох, и плесень, и вьюнки, и плющ, - нет, нет! - там, где ныне вьется плющ, неприступные решетки и стальные засовы заграждали входы; там, где трепещут на ветру вьюнки, развевались шелковые знамена, расшитые гордыми гербами; строем выступали воины там, где ныне глаз различает лишь мох да зловещие поганки; а вместо сов и крыс, могу поручиться, в замках жили дамы и рыцари, тут они пили и пировали, танцевали и любили. Их больше нет - этих дам и рыцарей. Золото их кудрей сначала обернулось серебром, а потом и серебро повыпало и исчезло навеки; их стройные ноги, столь легкие и неустанные в танцах, отекли и вздулись подагрой, а потом, из отечных и подагрических, стали тонкими костяшками; и розы исчезли с их ланит, а потом исчезли и самые ланиты и отпали от черепов, а черепа обратились в прах, и ничего от них не осталось. И то, что постигло их, постигнет и нас. Эй, сенешаль! Наполни мне чашу вином, подсласти его, мой славный, да подбавь немного горячей воды, только самую малость, ибо душа моя скорбит по этим стародавним временам и рыцарям.

И они, бывало, пили и пировали, а где они теперь? - исчезли? - нет, не совсем исчезли; ибо не ловит их взор их неясные очертания, когда, мерцая латами, они проходят нестройной чередой по запустелому романтическому царству, а рядом, за дамами с распущенными волосами, мальчики-пажи несут длинные шлейфы? Да; вот они перед нами. Поэт видит их в туманной стране Фантазии и слышит то дальний трубный звук, возвещающий о турнире и битве, то смутное пение струн лютни во славу любви и благородных красавиц! Блаженное свойство поэзии! Словно глазное снадобье дервиша дает она видеть сокровища там, где глаз осла вовсе ничего не заметит. Неоцененные сокровища воображенья. Я вас ни на что не променяю; ни на что, даже на золотые горы. Налей-ка еще, мой славный сенешаль, мой добрый гуляка; а долг за мной запиши на дверях сего приюта - не иначе, как дух старины подмешан в твой бесподобный напиток, и дивные тени принцев и принцесс кивают нам сквозь приятный дымок трубки. Знаете ли вы, в каком году жители сказок покинули берега Рейна? Задолго до того, как был сочинен путеводитель Мэррэя, задолго до того, как по водам могучей реки запыхтели, задымили пароходы. Знаете ли вы, что в далекие-далекие времена явление одиннадцати тысяч британских дев почтено было в городе Кельне за чудо? Теперь их ежегодно заявляется сюда по двадцать тысяч, да еще с горничными. Но об этих более ни слова - вернемся к тем, кто были прежде них.

Много-много сотен тысяч лет назад и как раз в тот период времени, когда в самой поре было рыцарство, на брегах Рейна приключилось одно событие, о каком уже написана книга, так что в достоверности его положительно можно не сомневаться. Повесть пойдет о дамах и рыцарях, о любви и сраженьях, о победе добродетели; о принцах и знатных лордах, да о самом избранном обществе. Коли вам угодно, благосклонный читатель, вы ее узнаете. А у вас, милые дамы и девицы, пусть счастие в любви будет столь же полно, как у героини этого романа.

Промозглым, дождливым вечером, в четверг, 26 октября вышеозначенного года, путник, оказавшийся в такое ненастье без крова, увидел бы другого такого же странника, продвигавшегося вдоль дороги от Обервинтера к Годесбергу. Он был невысок, но богатырского сложенья, и время, избороздившее и вытемнившее его щеки и подпустившее серебра в его кудри, объявляло во всеуслышанье, что знается с этим воином вот уже добрые полвека. Он был облачен в кольчугу и сидел на могучем боевом скакуне, который (хоть одолел в тот день путь поистине долгий и трудный) легко нес своего господина, его оружие и поклажу. Коль скоро страна была дружественная, рыцарь не почел за нужное надевать тяжелый шлем, и он болтался у луки его седла вместе с портпледом. И шлем и портплед были украшены графской короной; причем на той, что венчала шлем, укреплен был знак рыцарского достоинства - рука, как водится, с обнаженным мечом.

По правую руку, в удобном для нее месте, висела баллиста или булава роковое оружие, размозжившее черепа многих и многих нечестивых; широкую грудь воина прикрывал треугольный щит тех времен с высеченным на нем гербом - волнисто-красные полосы по серебряному полю - и Андреевским крестом. Крест этот был пожалован ему за отважный подвиг под Аскалоном самим императором Максимилианом, и одного взгляда в книгу немецких пэров или знания родовитых семейств, которым в ту пору располагал всякий, было достаточно, чтобы понять, что описанный нами всадник происходил от благородных Гомбургов. То был и точно досточтимый рыцарь сэр Людвиг Гомбургский - его титул графа и камергера двора императора Австрийского означались шапочкой с павлиньим пером (которую он лишь в сраженьях заменял шлемом), а в знак своего высокого достоинства он держал в руко шелковый зонтик (весьма неверную защиту от разбушевавшейся стихии), каковыми, как известно, в Средневековье дозволялось пользоваться высшей знати. Сумка, запертая бронзовым замком и сшитая из дорогостоящего изделия персидских ткачей (столь тогда редкостного в Европе) указывала, что он постранствовал под огненным солнцем Востока. Об этом говорила к тому же и надпись, начертанная на карточке или на пергаменте и нашитая па сумку. Поначалу там было "Граф Людвиг Гомбургский - Иерусалим", но потом имя Священного града было вычеркнуто и заменено Годесбергом - куда и точно направлялся наш всадник! - и едва ли следует добавлять, что упомянутая сумка содержала те детали туалета, каковые знатный дворянин не пожелал сдать в багаж.

- Клянусь святым Буго Катценелленбогеном, - сказал славный рыцарь, дрожа от холода, - здесь не так жарко, как в Дамаске. Ух ты! Я так голоден, что могу умять целого Саладинова верблюда. Поспеть бы к обеду в Годесберг! И, вынув часы (висевшие на цепочке в боковом кармашке его шитого камзола), крестоносец утешился тем, что было лишь семь часов вечера и, стало быть, он мог достигнуть Годесберга еще до второго удара гонга!

Действительность подтвердила его предположения. Добрый конь, не раз скакавший под шпорами хозяина по четырнадцати лье в час, принес его к воротам славного замка как раз в то мгновенье, когда распорядитель давал первый сигнал, означавший, что уже пробило восемь и высокородное семейство графа Карла, маркграфа Годесбергского, готово приступить к вечерней трапезе. Толпа пажей и оруженосцев запрудила двор, когда поднялась решетка крепостных ворот и, встречаемый почтительными поклонами часовых, в замок вступил самый старинный друг Годесбергов. Дворецкий шагнул ему навстречу и взял под уздцы его коня. "С возвращением вас из Святой земли, сэр!" - воскликнул преданный старик. "С возвращением из Святой земли, сэр!" - подхватили остальные слуги; для графского коня Жеребенцера поспешно отыскали стойло, и, лишь удостоверясь, что конь его присмотрен, отважный воин вошел в двери замка и был сопровожден в отведенные ему покои. Ярко пылали на камине восковые свечи, в фарфоровых вазах стояли цветы, а на туалетном столике помещались всевозможные сорта мыла и флакон драгоценной влаги, производимой в соседнем городе Кельне; веселый огонек потрескивал в очаге, показывая, что доброго рыцаря здесь ждали. Служанки, внося теплую воду для его омовений, спрашивали приветно, не желает ли он, чтоб ему перед сном согрели ложе. И по зардевшимся их щекам ясно было, сколь лукаво отвечал закаленный старый боец. Брадобрей маркграфа явился узнать, не нуждается ль его сиятельство в его услугах.

- Клянусь святым Буго, - проговорил рыцарь, сидя на удобной скамейке подле огня, покуда брадобрей удалял щетину с его щек и слегка тронул щипцами и помадой посребренную смоль его волос, - клянусь святым Буго, тут куда уютней, чем в моей каирской темнице. Как поживает мой крестник Отто, а, добрый цирюльник? И как госпожа графиня, его матушка? И благородный граф Карл, мой славный боевой собрат?

- Все у них хорошо, - со вздохом молвил брадобрей.

- Клянусь святым Буго, я рад. Но отчего ты вздыхаешь?

- Мой добрый господин уж не тот, с тех пор как сюда пожаловал граф Готфрид.

- Он тут! - возопил сэр Людвиг. - Ну, от Готфрида я не жду добра! - И покуда он облачался в шелковые панталоны, восхитительно обрисовывавшие очертания его нижних конечностей, и сменял кольчугу на безупречный жилет и камзол, отороченный генуэзским бархатом, кои составляли костюм, приличествовавший рыцарю пред очами прекрасных дам, он вступил в беседу с цирюльником, который, с обыкновенной для его ремесла говорливостью, рассказал о настоящем положении Годесбергского семейства.

Но об этом будет поведано в следующей главе.