Три королевских слова - Агата Бариста

Агата Бариста

Три королевских слова

Посвящается любимой сказке детства —

фильму «Три орешка для Золушки».

Спасибо!

Если женщина заявляет, что она ведьма, то она, конечно же, таковою не является. Потому что настоящая ведьма не признается в этом ни за что в жизни. Ключевое слово здесь – «в жизни». Поэтому, когда я буду вынуждена объяснять некоторые обстоятельства своей истории тем, что я ведьма, придется учитывать тот факт, что я мертвая ведьма.

Ну, не совсем-совсем мертвая, но почти.

Так что, думаю, мне можно.

И теперь, когда отмечена эта маленькая тонкость, я начну.

А нет, еще не все.

Я собираюсь рассказывать свою историю старой седой крысе, которую сначала хотела съесть. Вернее, не то чтобы хотела в смысле «страстно желала», но некоторое время действительно обдумывала такую вероятность. А теперь я буду повествовать гипотетическому обеду, как я дошла до жизни такой.

Или вернее будет сказать «до смерти такой»?

Забавно.

И забавно, что мне все еще может быть забавно.

Наверное, я из тех людей, с которыми до конца остается не надежда, а ирония.

Мы беседуем, сидя между двумя зелеными мусорными контейнерами. Мне сложно говорить – даже на телепатической анималингве, которая предполагает минимум физических усилий. Я смертельно устала, я хочу есть, пить и спать одновременно. Если бы не назойливое внимание крысы, я, наверное, прилегла бы на асфальт и скорей всего не встала бы уже никогда. Но крысе зачем-то надо знать всю мою подноготную, она толкает меня в грудь лапой с розовыми пальчиками, так похожими на человеческие, и командует:

– Не спи, ведьма Данимира, рассказывай. И торопись: если наши тебя заметят – полетят клочки по закоулочкам!

Голос у крысы хрипловато-шершавый, чуть надтреснутый, как у старой актрисы МХАТовской закалки, и манера произносить слова – тоже театральная, с четким проговариванием каждой буквы.

– Пусть полетят, – соглашаюсь я и собираюсь провалиться в заманчивое небытие.

Крыса коротко закатывает глаза – блестящие бузинные бусинки.

– О, святые отбросы! Соберись же! Тебя что-то держит на этой стороне, иначе бы ты никогда сюда не попала. – Она смотрит, не мигая, и задает вопрос: – Ради кого?

– Снежинка, – говорю я.

Нормальный человек сказал бы «ради себя» или «ради семьи». Или любви. Или мира во всем мире. Или назвал бы еще какой-либо более значимый якорь. Но здесь нет нормального человека, есть только я, поэтому повторяю:

– Ради Снежинки.

Несколько секунд крыса смотрит на меня молча. Затем повторяет:

– Не спи, ведьма, говори, и, может быть, я помогу тебе.

– Зачем?

Действительно не могу понять.

– Я должна убедиться.

– А если не убедишься? – на мгновение оживляюсь я. – Клочки по закоулочкам, да?

Пальчики с острыми коготками снова тянутся к моей груди. Теперь я замечаю мерцающую полоску – браслет из рунного серебра обхватывает тонкую косточку запястья.

Кое-что проясняется.

– Ты крысиная ведьма!

Крыса снова мечет вверх-вниз глаза-бусинки и скупо усмехается левой половиной морды:

– Не отвлекайся, рассказывай.

– Не могу… Мысли ушли… нет мыслей… совсем… – объясняю я.

Крысиная ведьма недовольно передергивает усами, но спокойно произносит:

– Ладно, уж так и быть, сюда смотри. – Она вытягивается столбиком, разводит лапы в стороны и замирает на несколько секунд, как дирижер, который готовится к увертюре. Я даже слышу, как где-то начинает выводить нежный щемящий мотив невидимая флейточка, которая торопится сказать свое слово перед тем, как грянут литавры, и скрипки, и медь.

Крыса принимается плести воздушный колдовской сейд. Один пасс, другой, третий, четвертый… седьмой… пятнадцатый… Хрустальная паутина разворачивается с сердцевины – постепенно, по ломаной спирали; разрастается, захватывая пространство, прошивая его радужными иглами.

Прозрачная роза распускает лепестки в ущелье между мусорными контейнерами. Несколько раз ловкие пальчики смыкаются в резком движении. Я знаю этот прием – он называется «степлер», мама часто его использует.

Слежу за ловкими отточенными движениями – и вскоре вижу, что тенета для концентрации внимания готовы.

Сеть дивно хороша. Она неуловимо посверкивает, колеблясь от энергетических потоков, которые, сплетясь по воле безупречной волшбы, удерживают друг друга в сложной четырехмерной структуре.

Я понимаю, что крысиная ведьма – большой мастер.

– Встречалась с твоей матерью в прошлом году. В Новгороде, на семинаре по сейду, – подтверждает мои догадки крыса. – Какая она, я знаю, теперь хочу посмотреть, какая ты. Не противься, я вытяну все сама, ты только слушай… Там, вдали…

Я вслушиваюсь. Мелодия соблазнительна, но еле слышна, почти неразличима, и я трогаюсь с места, чтобы приблизиться к ней.

Двигаюсь и чувствую, как расступается вязкая муть. Сначала легким пунктиром обозначаются контуры, они наполняются тенями и светом, превращаясь в живые картины; прошлое клубится облаками и наплывает на будущее, и в этом смешении проступают образы настоящего. Фразы возникают одна за другой, исчезают и снова появляются, будто черный коготок подцепил нитку, и клубок воспоминаний, разматываясь, катится по тисовому лабиринту в поисках выхода – то скрываясь за поворотами, то вновь оказываясь на виду.

Я появилась на свет в Петербурге, но выросла в небольшом северном поселке. Родители, сами родом с Кольского полуострова, вернулись на родину сразу после завершения учебы. Отцу, блестяще окончившему Горный институт, предложили должность инженер-мага на Оленегорском Опытном, а маме, выпускнице Смольного, нашлось место при заводской библиотеке, где в зачарованном спецотделе хранилось немало старинных книг и манускриптов.

Детство мое можно смело назвать счастливым. Отец был умен, силен и в полной мере соответствовал понятию «настоящий мужчина», мать – добра и красива. Эти определения не значат, что мама уступала отцу в сообразительности, просто ее ум со временем преобразовался в такую душевную легкость и теплоту, что душа, казалось, разливалась вокруг нее нежным сиянием.

Погодные чары, издавна наложенные на местность, где стоял поселок, смягчали суровый климат. Магический подземный Гольфстрим в этих местах образовывал петлю и подходил близко к поверхности. Невысокие синие горы, поросшие смешанным лесом, защитным кольцом окружали долину с трех сторон. В горах хранилось заповедное озеро с кристально чистой водой, водились косули, зайцы, белки и прочее незлобивое зверье. Зимы были щедрыми на снег, а короткое полярное лето здесь преображалось – было жарким, томным, неспешным и всегда медлило с уходом. Осенью я мысленно оглядывалась назад, и в памяти дни лета казались нескончаемыми: безмятежное белое солнце неподвижно висело между двумя пологими вершинами; таинственные токи земли, пробужденные и плененные заклинаниями, лениво обходили долину по кругу, навевая покой всем… и смутные мечты – возможно, мне одной.

Школа в Оленегорске была общая. Магически одаренных детей насчитывалось всего двенадцать человек. Открывать для них отдельное учебное заведение не имело смысла. Поскольку все мы были разного возраста, не получилось создать и отдельный класс. Две мои лучшие подружки-одноклассницы не замечали магию так же, как при безветренной погоде не ощущают воздух вокруг, и это ничуть не мешало нашей дружбе.

Курс обязательного магического минимума нам читали факультативно, а большему (при желании и под свою ответственность) могли научить родители. Империя не была в восторге от школьников, бегающих по улицам с волшебными палочками. Серьезным вещам начинали обучать только в высших учебных заведениях, и попадали туда далеко не все.

Пока в целях безопасности нам разрешали оживлять магию только в присутствии взрослых, которые должны были позаботиться о том, чтобы тайное оставалось тайным. Например, мама обучала меня азам волшбы только в помещении библиотечного спецхрана, куда посторонние не могли попасть никоим образом.

Надо сказать, что на моей памяти запрет был нарушен всего один раз, когда Коля Малыгин, сын Михаила Васильевича, термист-мага из оружейного цеха, не совладав с гневом, заклинанием поджег сухую березу за спортивным магазином.

Колька был талантлив. Береза пылала неопалимой купиной почти сутки, пока взрослые не справились с зачарованным пламенем.