Любительницы искусства - Вячеслав Подкольский

В. В. Подкольский

Любительницы искусства

Посвящается Мусе

Соблазнительница

Безоблачное небо залито багровым закатом. Образовавшиеся за день снежные проталины и ручейки покрываются тонким как плёночка льдом. Капли с огромных ледяных сосулек на крыше падают всё реже и реже. Рыхлый, крупитчатый снег делается твёрже. Чувствуется лёгкий вечерний морозец, но, несмотря на это, приближающаяся весна даёт о себе знать во всём: и в особом освещении предметов, и в весеннем запахе, и в ворковании голубей, и в чириканье воробушков, и в отдалённом пронзительном концерте котов. Катя, дочь сапожного мастера Григорьева, хорошенькая, румяная, восьмилетняя девочка, катается на дворе с полурастаявшей и почерневшей ледяной горы на салазках. Шубка, варежки и даже платок на голове Кати в снегу. Салазки частенько опрокидываются, и Катя вверх тормашками слетает в сугробы. Но Катя не смущается. Она поднимется, отряхнёт шубку, поправит платок и, взяв за верёвочку салазки, снова карабкается с ними на гору. В наступающей тишине сумерек всё явственнее доносятся с ярмарочной площади однообразные звуки шарманок, писк, визг, бряцанье бубнов, оглушительные как выстрелы удары турецких барабанов, хохот и гул толпы. Катя останавливается по временам, выставляет из-под платка снежной варежкой ухо, прислушивается и вздыхает. Экие счастливцы! Экое веселье! Только не для неё оно. Кате не позволяют даже на улицу выходить, — играй себе на дворе. На ярмарке она всего два раза была в своей жизни с матерью: раз в третьем году, да раз в прошлом. В третьем году Катя была совсем ещё маленькая и, увидя издали размалёванную рожу клоуна, испугалась и расплакалась. «Какая была глупая!» — подумала она. Её больше интересовали тогда румяные, нарядные куклы и всякие игрушки. В прошлом году, заинтересованная балаганными чудесами рассказами брата, она попросила у матери позволения зайти в балаган, но мать сердито оглянула её и дёрнула за рукав:

— Это ты што. это? Ошалела никак? И не заикайся у меня!

— Што же, мамаша? А как же Петя-то? — захныкала Катя.

— Поговори ищо! Ишь какая балаганница выискалась!

— А ка… как же Пе… Пе… Петя-то?

— Замолчи у меня, дурища! Постом великим по балаганам ходить… Хоть бы подумала, дура!

— А ка… как же Пе… Петя-то?

— Да хоть бы и не постом, — продолжала мать, — это я и позволю девчонке на всяку пакость глядеть? Да што я обезумела, што ли? Нет, матушка, пока жива и близко не подпущу!

— А ка… как же Пе… Петя-то?

— Што же, Петю-то не драли за вихры? Петя-то не стоял на коленях? Забыла?

— Н-ну, так што же?

— А тоже! Забудь и думать, из головы выкинь! И родителей-то выпорола бы, которые пущают детей по представлениям!

Этим и закончилась Катина попытка попасть в балаган.

В нынешнем году Катя ещё ни разу не была на ярмарке, да и мало было надежды на это в будущем: купленный матерью в прошлом году ситец оказался весьма недоброкачественным. Мать целый год бранила приезжих ярмарочных торговцев и дала себе слово никогда ничего не покупать на ярмарке. «У нашего Титова, — говорила она, — хоть и ругают его, а всё, за что ни возьмись, лучше. Он хоть и возьмёт копейку-другую лишнюю, зато уж не подсунет гнилья… По совести торгует!»

Между тем Петя успел уже несколько раз побывать с товарищами на ярмарке, купил там крошечный перочинный ножичек и был в балаганах. Последнее обстоятельство он, конечно, скрывал от родителей, особенно от богомольной матери, но перед Катей не утаил этого и долго с восторгом рассказывал ей о своих впечатлениях. Балаган в нынешнем году, по его словам, в пятьсот тысяч миллионов раз лучше, чем в предшествовавшие годы. «Петрушка» выделывает такие штуки, что просто «уморушка», а большого балагана и описать невозможно! Чего-чего только там нет: и учёные собаки, и фокусник, глотающий шпагу, и панорама, и куплетист-рассказчик, и акробаты, и насквозь простреленный турок…

— Насквозь?! — в изумлении спрашивает Катя с разгоревшимися глазами и личиком.

— Насквозь! Ей-Богу, право! — крестится Петя. — Прямо, вот, как от пупка, через весь живот, до спины, ей-Богу! Трубка такая вставлена… Посмотришь в неё, а там, с другого конца, часы подставят или свечу…

— И жив?!

— Жив!

Глазёнки Кати ещё более разгораются и она спрашивает:

— Ну, а кишки-то как же? Я думаю, и их видно?

— Нет, кишок не видать: кто их знает, как они там! Говорят, мошенничество просто, подделали как-то, да и турок-то будто не турок, а служитель ихний же… Ну, да это что! А вот интересно, так интересно: как акробаты египетскую пирамиду делают!

— Как же это?

— А вот как. Возьмут, например, стол, вот такой же как наш, потом стул деревянный… Дай-ка мне стул-то!

Катя с готовностью подаёт брату стул. Петя ставит его на стол, влезает и пытается изобразит «египетскую пирамиду».

Все эти рассказы брата о балаганных чудесах доводят Катю до того, что она спит и видит себя в балагане. Но матери она боится заикнуться…

Катя ещё раз выставляет ухо по направлению доносящегося ярмарочного гула, ещё раз глубоко вздыхает и снова карабкается с салазками на гору. Промчавшись стрелой, она, по обыкновению, падает в сугроб, поднимается и видит около себя свою подругу Олю, дочь портного Фёдорова.

— Здравствуй, Катя. Катаешься? — говорит подруга.

— Катаюсь, — отвечает девочка, — давай вместе, хочешь?

— А ты полно-ка, чего тут кататься! Я за тобой зашла, пойдём… — Оля при этом таинственно оглядывается вокруг и плутовски улыбается.

— Куда? — изумлённо спрашивает Катя.

— В балаган!

Катя вспыхивает, широко раскрывает глаза и выпускает из рук верёвочку от салазок. Несколько мгновений она безмолвно смотрит на подругу, потом приходит в себя и со вздохом говорит:

— Полно! Да разве мне можно? Разве меня мамаша пустит? Что ты!

— И не надо, — шепчет Оля, опять озираясь вокруг. — Пусть не пускает, ты и не спрашивайся!.. Прямо сейчас, вот, выйдем за ворота и — марш!

Катя грустно улыбается и отрицательно качает головой.

— Эх, ты, дурища! — укоряет её Оля. — Да если бы мне, да я бы, кажись, не знай куда побежала! Пойми ты, тетёха, ведь не куда-нибудь к «Петрушке», а в самый большой балаган, на вечернее приставление, которое бывает с фиверками, да с пантаминами! За Варюшкой зайдём, втроём и побежим… То-то веселье-то, мамыньки! Ну, пойдём что ли?! Домой вернёшься, — скажешь матери, у Варюшки была… Ну, дёрнет, может быть, раз-другой за ухо, да с тем и останется. А зато смеху-то што будет! Про меня-то не говори матери, что со мной была: меня она не любит, как раз из-за меня и без ужина оставит, а про Варюшку ничего, Варюшка смирная…

— А деньги-то? — робко спрашивает Катя.

— Ха-ха-ха-ха! — заливается Оля. — Деньги! Если бы за деньги, так ништо я бы зашла за тобой? Я теперь, Катенька, — с гордостью добавляет она, — совсем даром могу, да ещё двух подруг захочу так проведу!

— Н-ну?!

— Ей-Богу, право! Провалиться на этом месте! — и для большего убеждения подруга размашисто крестится на восток.

— Да как же это ты?

— Да так уж, счастье такое! Им беспременно нужно было двух кошек на фокусы… Ну уж, а насчёт кошек-то знаешь, чать, какая я дошлая… Вот я иду третьево дня мимо балагана… Да я тебе дорогой расскажу… Ну, идём что ли?!

— Боязно, Оленька… А как увидит кто? — шепчет Катя, со страхом поглядывая на окна, в одном из которых, в мастерской, затеплился уже огонёк лампы.

— Ну, вот, что: идти, так идти! — решительно заявляет подруга. — Надо ещё за Варюшкой забежать, а то как раз прозеваем начало-то!

Катя дрожит как в лихорадке, крестится и, искоса поглядывая на окна, как будто ни в чём не бывало, идёт с подругой к воротам и везёт за собой салазки. Калитка чуть слышно щёлкает, салазки остаются на дворе и девочки, с сильно бьющимися сердчишками, бегом бегут по тротуару, желая скорее завернуть за угол и скрыться из виду. Через несколько минут они добегают до третьей своей подруги, толстенькой, веснушчатой Варюшки, которая, по обыкновению, апатично сидит у ворот на лавочке и безмолвно лущит подсолнухи. Варюшка безмолвно, сходив только кой за каким делом за ворота, принимает приглашение и идёт с подругами. Она переваливается, пыхтит, сопит и едва поспевает за ними.

— Постойте, девыньки! — жалобно взывает она по временам. — Куды вы? Я не поспею за вами…

— Иди, иди скорее! Чего там? Опоздаем ищо! — с весёлым смехом в один голос отвечают Катя и Оля.

Они взяли друг друга за руки и, раскачивая ими, быстро спешат вперёд. Катя крепко обнимает иногда Олю, взвизгивает и прискакивает на одной ноге. Она с отчаянием махнула рукой на всё «домашнее» и всецело отдалась своему счастью. Она без умолку расспрашивает Олю, заглядывает ей в глаза и с каждою минутой чувствует себя всё счастливее. Вот промелькнули бульвар, Семёновская улица, Ильинская… Звуки шарманок, барабанные удары, писк, визг и гул толпы приближаются… Каждую минуту приходится наталкиваться на возвращающийся с ярмарки народ. Слышатся пьяные песни, крики извозчиков. Где-то пиликает гармоника, пищит петушок. В сгущающихся сумерках там и сям вспыхивают огоньки. Всё ближе и ближе. Волны народа становятся гуще, грязь непролазнее. Вот мелькают флаги и ярко освещённые изнутри полотняные крыши балаганов…