Солнышко Алеша (СИ) - Рогаль Анатолий Григорьевич "Frencis"

Солнышко Алеша

(повесть о новом времени)

Эпиграф:

«А в музее Ленина

два пальто простреленных,

два костюма стареньких,

да пара башмаков,

да книги, да больше ни-че-го! .. »

(из песни А.Розенбаума)

«Да, мы жили .. , но только в мечтах»

(из авторского житейского опыта)

На окраине небольшого украинского городка жили по соседству два паренька - не друзья, а так просто соседи - Алеша Солнышко да Санька Шатров.

Алеша имел родителей, как говорится в народе, не пьющих, не курящих, а очень работящих. Не задумываясь и не ропща, трудились они день деньской, из года в год, изо дня в день, а по вечерам телевизор смотрели, если было что смотреть, а если показывали оперу или другую какую-нибудь «хреновину» шел тогда отец в сарай к циркулярке, а мать садилась за швейную машинку - в общем подрабатывали, чтобы жить не хуже людей.

И так значит, имел Леша родителей хороших, цветной телевизор, домашнюю библиотеку, магнитофон импортный да джинсы за сто рэ.

Санька ж Шатров, а по-уличному просто Лом, ничего этого не имел, а имел лишь старенькую тетку-солдатку да под черепицей хатку.

Жил Санька у тетки Настасьи, а мать его - женщина молодая, пышнотелая и влюбчивая, колесила по городам и весям со своими спутниками жизни, меняя их как наряды почти каждый сезон.

Но сын на мать зла не держал, не скучал, а жил беззаботно и весело. Летом в выгоревшей футболке и линялых джинсах фирмы «Совспецодежда» гонял день деньской по пустырях мяч, а зимой в стеганке да собачьей шапке, которую сам себе сварганил из шкуры соседнего Шарика, застреленного соседом ­механизатором по пьянке, гонял по льду пруда шайбу.

Учился Лом из рук вон плохо, сиживая в одном классе по два года, но не печалился, а поигрывая наливающимися мускулами и поглядывая на соседа-механизатора (жена оного каждый вечер перетаскивала из «Жигулей» в дом мешки с зерном да пьяницу мужа), усмехался: «Будем жить!»

Восемь классов ребята окончили в одном году, но позже своих сверстников: Алеша в детстве был болезненным мальчиком и родители отдали его в школу с восьми лет, а Санька в школе подзадержался из-за «усердия».

Осенью отличник Алеша пошел в девятый класс, а троечник- Лом подался в СП ТУ и вскоре перебрался жить в общежитие.

Почти год они не виделись. Правда, где-то в начале зимы, прошелся слух, что попал Лом в аварию, но Алеша слыхал об этом краем уха, уйдя с головой в учебу: утром на занятиях в школе, а по вечерам штудировал труды философов, экономистов и дипломатов, лелея мечту о МГИМО.

А летом, последним школьным летом, пришла к Алеше любовь. Нежданная негаданная свалилась, как снег на голову, в последний день июня. Явилась миражом в полуденный зной на берег заброшенного пруда в селе Овражном, где Алеша под сенью старой ивы облюбовал себе уединенное место, чтобы грызть гранит науки.

Село Овражное, а точнее крохотный хуторок - все, что от него осталось - находилось всего в километре от окраины города, но из-за непроходимой при малейшем дожде дороге затерялось оно среди полей и перелесков за семью оврагами, как за семью печатями. Не было для отдыха места краше, да и не было места для жизни горше. Вот и перебиралось из года в год все больше жителей Овражного в город, а горожан, наоборот, из года в год все больше приезжало в Овражное отдохнуть, снимая на лето за бесценок заброшенные дома под дачи да при этом еще и бесплатно пользуясь их приусадебными участками, которые председатель местного сельсовета отдавал всем желающим лишь бы не зарастали бурьянами заброшенные подворья.

Вот с единственным чадом таких дачников, но не местных, с из самой области и повстречался Алеша в полдень на берегу пруда. Чадо было длинноногое, тонкорукое и большеглазое и одето все в фирму, хоть одежонки-то на ней было, как говорится, раз-два и обчелся: ситцевый халатик, который она забросила на ветви ивы, купальник цвета летней зари, который плотно облегал ее тоненькую, как ивовый прутик фигурку да еще босоножки, которые она зашвырнула под дерево, засыпав песком учебники Алеши, которого она сначала и не заметила.

Познакомились они, когда девушка вышла из воды, накупавшись до посинения, и, возможно, поэтому-то она и показалась Алеше существом неземным.

Девушку звали Настя и к вечеру для Алеши не было во всем свете человека ближе и родней.

Уже засверкали на небе звезды, уже выходил несколько раз за ворота Настин отец, но каждые раз, услышав голос дочери, лишь дипломатично громко покашливал и, постояв немного, возвращался в дом, а Алеша с Настей все никак не могли расстаться. Они катались на стареньком Алешином велосипеде вокруг пруда, наматывая и наматывая на колеса лунные нити, и их счастливый смех был далеко слышен в вечерних сумерках.

Но всему, увы, приходит конец. Подошло к концу и первое в их жизни свидание. Скрипнули тормоза и остановился велосипед у Настиного подворья и оборвался смех и лишь под горой все так же весело поблескивало отражение луны на серебристом блюде пруда. Настя чуть слышно вздохнула и протянула Алеше узкую чуть подрагивающую ладонь, но вдруг, взглянув через его плечо, неожиданно прижалась к нему и испуганно вскрикнула:

- Смотри, что это!?

На противоположном берегу на Чертовой круче бесшумно двигалось какое-то странное кубическое существо.

- Тише! - нечаянно коснувшись губами Настиной щеки, прошептал Алеша и, не выпуская из руки горячей ладошки девушки, шагнул в тень.

- Давай подойдем поближе и посмотрим что это, ­овладев собой и не желая показаться трусихой, уже шепотом предложила Настя.

- Давай! - с радостью согласился Алеша и они, прячась в тени деревьев, короткими перебежками двинулись вдоль берега.

А в это время, на Чертовой круче, в инвалидной коляске сидел Алешин сосед Санька Шатров и нервными резкими движениями рук, как ногу в ботинок, пришнуровывал свое беспомощное тело длинной бельевой веревкой к инвалидной коляске.

Полгода провалявшись по разным больницам и институтам с травмой позвоночника, он неделю назад прибыл к тетке на этом «шикарном» лимузине инвалидом первой группы.

Еще в больнице Санька для себя твердо решил, что если его не вылечат, жить калекой он не будет и неделя проведенная дома подействовала на Саньку еще удручающе. Особенно остро почувствовал Санька свою беду сегодня в день своего совершеннолетия. Днем, чтобы не огорчать тетку, он старался казаться даже веселым, но выпроводив вечером тетку Настасью на дежурство, достал припрятанную теткой для растирки четвертушку спирта, выпил не разбавляя прямо с горлышка и выдохнул: «Все! Пожили и хватит.» Но как представил, что будут приходить все кому не лень и глазеть на его труп да еще чтобы как-то сгладить печаль тетки Настасьи, оставив хоть какую-то безумную, но надежду, решил: «Утоплюсь в Овражном в пруде: в чертовом омуте, и тела не найдут, и где делся не узнают ... »

Затянув потуже, может быть уже на десятый узел, конец веревки (Санька боялся, что оказавшись под водой он может смалодушничать и попытается всплыть) Лом тихо вздохнул, взглянув на свои руки, сохранившие былую силу да и они под светом луны уже отсвечивались мертвячиной, снова вздохнул и отпустил тормоза.

Но в это время две белые тени метнулись к коляске .

... В тот вечер Настя попала домой далеко за полночь и ей пришлось пережить несколько неприятных минут, но она отнеслась к этому философски, с пониманием: такова жизнь - за все надо платить. А за любовь и дружбу можно заплатить и не такую цену.

Засыпая Насте почему-то виделись не Алешины, а Санькины глаза (Саньку они взяли не уговорами. Нет! То ли взгляд его глаз, то ли дух ровесничества, не дали сорваться с уст пустым банальным фразам, просто, к счастью, Настя вовремя вспомнила о докторе с города Кобеляки).

И появился на следующий день на берегу пруда в Овражном шалаш для Саньки Шатрова.

Прошло лето. И то ли искренние желание юных педагогов, то ли основы метода Шаталова дали неожиданный результат: за два месяца Санька выучил и усвоил весь материал за девятый класс.