Восточный ветер - Джулиан Барнс

Джулиан Барнс

Восточный ветер

В прошлом ноябре сгорел дотла ряд деревянных пляжных домиков с сорванной и облупившейся от сильного восточного ветра штукатуркой. Ближайшая пожарная часть находилась в двадцати километрах; пока доехали, тушить было уже нечего. «ХУЛИГАНЫ БЕСЧИНСТВУЮТ», — написали в местной газете, хотя виновных так никогда и не нашли. Архитектор (житель более престижного района на побережье) в новостях регионального телевидения сказал, что домики являлись частью культурного наследия и должны быть восстановлены. В городской администрации заявили, что открыты для любых предложений, но с тех пор все как-то заглохло.

Вернон переехал сюда за несколько месяцев до пожара и о домиках особенно не жалел. По крайней мере, вид из ресторана «Загляни на окунек», где он время от времени обедал, с их исчезновением явно улучшился. Теперь от столика у окна за полоской асфальта открывался пейзаж: влажная галька, скучающее небо и безжизненное море. Так всегда на Восточном побережье: изредка плохая погода, а в основном никакая. Месяцами. Его это устраивало: он сюда и приехал, чтобы избавиться от всякой погоды в своей жизни.

— Можно забирать?

Он не поднял глаз на официантку.

— Проклятый Урал, — сказал он, продолжая смотреть на длинное плоское море.

— Простите?

— Все плоско от нас до Урала. Ветер дует оттуда. И защиты от него нет. Пол-Европы холодом обдувает.

«Да таким, что пиписка в сосульку превращается», — добавил бы он в иных обстоятельствах.

— Йурал, — повторила она.

Уловив акцент, он оторвал взгляд от моря. Широкое лицо, мелированные волосы, коренастая, и никакого жеманства в расчете на хорошие чаевые. Должно быть, из Восточной Европы — сейчас в Англии где их только не встретишь. Торгуют, строят пабы и рестораны, собирают фрукты. Приезжают на грузовиках и автобусах, живут таборами, подкапливают деньжат. Кто-то остается, кто-то уезжает. Вернону было все равно. В последнее время он это все чаще за собой замечал: ему все равно.

— Вы тоже из тех краев?

— Каких краев?

— Между нами и Уралом.

— Йуралом? Да, возможно.

«Странный ответ, — подумал он. — Но, может, она просто не сильна в географии».

— Значит, сплаваем?

— Сплаваем?

— Ну, да. Плавать — знаете? Плюх-плюх, кроль-брасс.

— Не плаваю.

— Как хотите, — сказал он. Понятно же, что пошутил. — Счет, пожалуйста.

Пока ждал, снова смотрел на гальку за мокрым асфальтом. Один пляжный домик недавно продали за двадцать тысяч. Или тридцать? Не здесь, дальше, ближе к Южному побережью. «Взлет цен на жилье, рынок недвижимости лихорадит», — так писали газеты. Но в этой части страны лихорадки не ощущалось. На местном рынке недвижимости давно воцарился штиль — прямая на ценовом графике параллельна линии горизонта. Когда умирали старики, их дома и квартиры покупали люди, которые, в свою очередь, превращались там в стариков, а потом тоже умирали. Других покупателей не было. Городок не престижный, отродясь престижным не был. Лондонцы проносились мимо него по А12[1] в более дорогие районы. И дай им бог. До развода Вернон жил в Лондоне. Теперь у него была спокойная работа, съемная квартира, и детей он получал раз в две недели. Когда они подрастут, им тут, скорее всего, станет скучно, начнутся снобистские замашки. Но пока они в восторге от моря — бросают в него камушки и хрустят чипсами.

Когда она принесла счет, он сказал:

— Давайте отсюда сбежим и поселимся в шалаше.

— Я не мыслю, — ответила она, отрицательно покачав головой, точно поверила в искренность предложения. О, это старое доброе английское чувство юмора — иностранцам трудно к нему привыкнуть.

У него было несколько дел, связанных с арендой (заезды жильцов, косметический ремонт, жалоба на сырость), а потом он поехал оформлять продажу дома (тоже на побережье, но севернее), поэтому в следующий раз попал в «Окунек» лишь через несколько недель. Съел пикшу с картофельным пюре и прочел газету. Какой-то городок в графстве Линкольншир вдруг стал наполовину польским, столько там иммигрантов. Автор статьи утверждал, что нынче по воскресеньям в храмах больше католиков, чем англиканцев, — форменное засилье из Восточной Европы. Ну и что с того? Поляки, которых он знал, Вернону даже нравились — каменщики, штукатуры, электрики. Умелые, грамотные; если что обещали — делали, на таких можно полностью положиться. «Давно пора дать пинка под зад нашим хваленым английским строителям», — подумал он.

День был ясный, солнце висело над самым морем, било в глаза. Март подходил к концу, и близость весны ощущалась даже в этой части побережья.

— Сплавать не надумали? — спросил он, когда она подавала счет.

— О, нет. Не плаваю.

— Вы, вероятно, полька.

— Меня зовут Андреа, — ответила она.

— Мне, в сущности, все равно, какой вы национальности.

— Мне тоже.

Беда в том, что заигрывать он и раньше не очень умел, вечно допускал какую-нибудь бестактность. А после развода и вовсе разучился, ибо заигрывал без души. Где была его душа? Оставим этот вопрос на завтра. Закончим сначала про заигрывание. Уж он-то знал, каким огнем вспыхивают глаза женщины, когда допустишь бестактность. «Ты откуда такой?» — говорит ее взгляд. В любом случае, заигрывание — парный танец. Да и староват он уже для него. Тридцать семь, отец двоих детей — Гари, восемь, и Мелани, пять. Так напишут газеты, если однажды утром его тело выбросит волнами на берег.

— Я агент по недвижимости, — сказал он. Еще одна фраза, после которой заигрывание обычно можно сворачивать.

— Что это?

— Покупаю и продаю дома. И квартиры. И арендой мы занимаемся. Комнат, квартир, домов.

— Вам нравится?

— Надо же чем-то зарабатывать.

— Нам всем надо.

Он вдруг подумал: «А ведь ты тоже заигрывать не умеешь. Может, и умеешь на своем языке, но не по-английски, так что мы квиты». Еще он подумал: «На вид она очень крепкая. Может, мне именно такая и нужна. Мы с ней, скорее всего, ровесники». Впрочем, не все ли равно, сколько ей лет. Ухаживать он не собирался.

Он стал ухаживать. Пойти в этом городе было особенно некуда. Один кинотеатр, несколько пабов и пара ресторанов (не считая того, в котором она работала). Еще бинго для стариков, чьи квартиры ему предстояло продать, когда они умрут, и клуб, где тусовались полусонные готы. Подростки ездили по пятницам в Колчестер и накупали наркоты, чтобы продержаться до понедельника. Немудрено, что они спалили пляжные домики.

Сначала она ему нравилась за то, какой не была. Она не была кокетливой, не была болтливой, не была наглой. Ее не смутило ни то, что он агент по недвижимости, ни то, что разведен и с двумя детьми. Другие женщины, оценив ситуацию, сразу говорили «нет». Он пришел к выводу, что женщин вообще больше влекут те мужчины, которые остаются в семье, даже когда там сущий ад, чем те, которые сидят на бобах после развода. Вообще-то, ничего удивительного. Но Андреа это не волновало. Она почти ни о чем не спрашивала. Правда, и на вопросы не отвечала. Целуясь с ней первый раз, он подумал, что не худо бы уточнить, полька ли она, но потом забыл.

Он предложил зайти к нему, но она отказалась. Обещала в следующий раз. Несколько дней он не находил себе места, представляя, как впервые после стольких лет ляжет в постель с незнакомой женщиной. Презервативы поехал покупать в соседний город, где его никто не знал. Не потому, что стыдился или стеснялся, — просто не хотел афишировать. Его дело.

— Хорошая квартира.

— Что с нами будет, когда агент по недвижимости не сможет снять себе пристойной квартиры?

У нее была сумочка с вещами для ночевки; она разделась в ванной и вышла в ночной рубашке. Они легли, и он выключил свет. Она показалась ему очень зажатой. Он чувствовал, что и сам зажат.

— Давай просто обнимемся? — предложил он.

— Что значит «обнимемся»?

Он показал.

— Значит, «обнимемся» не то же, что секс?

— Нет, это разные вещи.

— Хорошо, обнимемся.

После этого оба расслабились, и вскоре она уснула.

В следующий раз после поцелуев он отвлекся на возню с непослушным, смазанным чем-то скользким презервативом. Знал, что его следует раскатывать, но в конечном итоге натягивал, как носок, и чуть не порвал. Да еще в темноте, что не упрощало задачи. Но она не проронила ни слова, не торопила нетерпеливым покашливанием, и, в конце концов, он управился. Она задрала ночнушку, и Вернон навалился сверху. Им безраздельно владела похоть; мозг был наполовину полон мыслями о трахе, а наполовину пуст, точно не постигал смысла происходящего. Про Андреа Вернон в тот раз почти не думал. Сначала всегда сосредотачиваешься на себе. Потом вспоминаешь про партнера.

— Тебе было хорошо? — спросил он спустя какое-то время.

— Было хорошо.