Шутка - Константин Станюкович

Константин Михайлович Станюкович

Шутка

(Рассказ из былой морской жизни) [1]

I

Было это давным-давно.

Жарким сентябрьским днем 1860 года клипер “Голубчик” под брейд-вымпелом начальника отряда поднимался по реке Янтсе-Кианг [2], направляясь из Шанхая в Ханькоу [3].

Жара стояла палящая, и тент над головами мало помогал. Жарило и солнце, дышала, казалось, жаром и мутно-желтая, широкая река с плоскими берегами.

Кочегары, работавшие у топок, то и дело выбегали наверх, и их обливали водой из брандспойта. Матросы, отдыхавшие после обеда на палубе, томились, напрасно стараясь заснуть и проклиная китайскую сторону и непривычное для них пекло. Вахтенные изнывали, не находя места. Даже боцман Егорушкин настолько раскис, что не выпускал, по обыкновению, фонтанов сквернословия из своей “луженой глотки”, как называли матросы горло Егорушкина, вероятно, в честь его способности ругаться и выпивать на берегу большое количество всяких спиртных напитков, оставаясь при этом на ногах и даже в “форменном” рассудке.

Стоявший на мостике вахтенный начальник мичман Вергежин млел в своем расстегнутом чесучовом кителе под палящими лучами солнца, — так как над мостиком тента не полагалось, — млел и лениво поглядывал на низкие берега реки, не думая решительно ни о чем. И прислониться было нельзя. Поручни вокруг мостика горячие. И отовсюду на клипере пышало жаром.

Несколько оживлялся мичман только тогда, когда джонки бывали под носом, и Вергежин приказывал давать свистки и иногда стопорить машину.

У компаса недвижно стоял пожилой лоцман китаец с желтым бесстрастным лицом. В своей кацавейке и с черной, украшенной шариком шапочкой на голове, он, казалось, не чувствовал дьявольского зноя.

Этот лоцман китаец, взятый в Шанхае, вел клипер по реке и почти не сходил с мостика. Звали его Атой, а матросы, разумеется, назвали “Атойкой” и дивились, что “длиннокосый” отказывался от водки, ел очень мало, и только рис.

В первом часу клипер проходил мимо Нанкина [4], заставившего Вергежина лениво вспомнить географию, лениво взглянуть на громадный город со множеством пагод и знаменитой башней [5] и лениво отвернуться, не испытывая ни малейшего желания побывать на берегу, так как китаянки после наблюдения их в Шанхае нисколько не пленили мичмана. Да и к тому же он находился еще под впечатлением красоты мисс Кэтти, наездницы из цирка в Гонконге, с которой две недели тому назад он провел три “чудных”, по его словам, дня, настолько чудных, что прихватил у ревизора жалованья за месяц вперед и, в память этих дней, носил на мизинце кольцо с драгоценным камнем неизвестной, впрочем, породы, которое черноглазая мисс Кэтти, уроженка Флориды, подарила вместе со своей фотографией Вергежину, великодушно истратив на подарок двадцать восемь шиллингов из двадцати фунтов, полученных ею “на перчатки” от щедрот тороватого и влюбленного мичмана.

— Атой! А китаянки красивы в Нанкине? — спросил по-английски Вергежин лоцмана.

Китаец довольно равнодушно ответил на ломаном английском языке:

— Красивы.

— Как в Шанхае?

— И в Шанхае красивы, и в Нанкине красивы, и везде молодые китаянки красивы… Надо правей держать. Влево отмель…

— Лево руля! — скомандовал Вергежин.

Нос клипера покатился вправо.

— Так хорошо! — промолвил лоцман.

— Так держать! Заметь румб! — крикнул мичман.

— Есть! — отвечал старший рулевой из-под мостика, где помещался штурвал.

Прошло минут двадцать после того, как клипер миновал Нанкин, когда Вергежин увидал на правом берегу реки огромные скопища людей. Две толпы, отделенные одна от другой большим пространством, казались издали движущимися пятнами. И среди этих пятен то и дело вспыхивали дымки, вслед за которыми доносился слабый сухой треск ружейных выстрелов.

— Пожалуйте бинок, ваше благородие! — проговорил сигнальщик, подавая Вергежину большой морской бинокль.

Мичман стал смотреть на берег и в бинокль довольно отчетливо увидал вооруженных людей и несколько всадников. Между этими нестройными толпами китайцев, очевидно, происходила битва.

— Атой! Это что значит? — спросил Вергежин.

Китаец приложил к своим узким глазам маленькую костлявую руку с огромными грязно-желтыми ногтями и, по-видимому, бесстрастно глядел на то, что уж заметил раньше всех.

— Тайпинги с манжурами дерутся [6], — наконец произнес он.

Хотя Вергежин и мало был знаком с китайскими делами, но слышал и кое-что читал о том, что в Китае уже несколько лет как идет борьба между тайпингами — как звали восставших китайцев — и правительством. Он знал, что война ведется с переменным счастьем, что несколько городов южного Китая во власти мятежников и что в их войсках в числе начальствующих офицеров много европейцев.

И Вергежин кстати припомнил недавний рассказ товарища, мичмана с корвета “Кречет”, стоявшего одновременно с “Голубчиком” на шанхайском рейде, как в одном из Ship-Shendlers, — как называются на Дальнем Востоке европейские лавки, в которых можно купить решительно все, начиная от гвоздя и до духов, — хозяин лавки, старый еврей, давно эмигрировавший из южной России, таинственно предлагал молодому офицеру поступить майором на службу к тайпингам и говорил, что он при заключении контракта получит две тысячи долларов и будет получать по шесть тысяч долларов в год.

— Которые тайпинги? Верно, те, впереди которых несколько европейцев верхом? — спрашивал Вергежин, не отводя глаз от бинокля.

— Да… Поближе к нам.

И через минуту прибавил:

— Они побьют манжуров.

— Вы думаете?

— Непременно. У тайпингов англичанин начальник.

— И много тайпингов в Китае?

— Много. Все бедные люди, которые понимают, отчего им нехорошо жить, — тайпинги.

— Чего ж они хотят?

— Лучшей жизни. А при мандаринах [7] это невозможно.

Вергежин перестал смотреть на берег и спросил китайца:

— А вы, Атой, конечно, тайпинг?

— Тайпинг! — ответил, понижая голос, лоцман.

— Отчего же вы не там, не с ними?

— У меня другое дело. Не всем надо быть солдатами.

Вергежин спохватился, что не дал знать капитану о том, что делается на берегу, и приказал сигнальщику доложить командиру, что идет сражение.

— Есть, ваше благородие!

И матрос побежал было к трапу, но в ту же минуту вернулся и доложил:

— Сами идут, ваше благородие!

II

Начальник отряда и командир “Голубчика”, оба в расстегнутых белых кителях, поднимались на мостик.

Они только что позавтракали и, судя по закрасневшим веселым лицам, замаслившимся глазам и несколько неуверенной походке, позавтракали очень хорошо.

— Это что такое? — спросил, обращаясь к Вергежину, капитан, статный, довольно красивый блондин, указывая маленькою белой и холеною рукой на берег.

Тон его голоса был, по обыкновению, властный, хотя и любезный.

— Лоцман говорит, тайпинги дерутся с манжурами.

— То-то дерутся, а вы не даете знать.

— Я только что посылал сигнальщика.

— Надо было не “только что”, а раньше, когда увидели! — перебил капитан.

И обращаясь к начальнику отряда с преувеличенною почтительностью именно потому, что не ставил его ни в грош, проговорил:

— Сражение, Иван Иваныч. Эти канальи китайцы дерутся между собой.

Начальник отряда, состоявшего всего из двух судов, назначенных к возвращению в Россию, бывший до того командиром корвета и “сплавленный” начальником эскадры Тихого океана, “беспокойным адмиралом”, под видом почетного назначения, — высокий, полный и рыхлый мужчина лет пятидесяти, с большим брюшком, выдававшимся из-под расстегнутого жилета, с добродушно-веселым лицом, засмеялся густым, сочным смехом и, пустивши по адресу китайцев крепкое словечко, прибавил:

— Небось зададут лататы друг от друга. Трусы эти подлецы!

— Не угодно ли взглянуть на них в бинокль?

И капитан передал Ивану Ивановичу бинокль, а себе велел подать подзорную трубу.

Иван Иванович расставил ноги, чтоб крепче держаться, и, тяжело дыша и подсапывая крупным мясистым носом, стал глядеть на берег.

— Перестреливаются… Пугают друг друга, а не сходятся. Экие болваны! — говорил Иван Иванович и снова залился смехом.

Трудно было понять, отчего он смеялся. Оттого ли, что “болваны” перестреливались, или оттого, что за завтраком Иван Иванович, кроме трех рюмок джина, попробовал и херес, и лафит, и ликеры.

Смотрел и капитан в подзорную трубу.

И вдруг, словно бы осененный внезапной счастливой мыслью, обратился к Ивану Ивановичу и проговорил:

— Не разрешите ли, Иван Иванович, попробовать наше бомбическое орудие?

Иван Иванович, казалось, не понимал, в чем дело, и еще более выкатил свои большие рачьи глаза.