Тополиная Роща (рассказы) - Борис Ряховский

Борис Ряховский 

Тополиная Роща

(Рассказы)

К читателям этой книги

Вернувшийся с войны отец увез нас с Урала — так стало у меня две родины: Западный Казахстан и горнозаводской городок, с его лицами и речью, хранившей приметы давней жизни.

Что могло стать образом, соединяющим две мои родины? Мог им стать образ Ирбитской ярмарки, где съезжались лес и степь и куда моя прабабушка зимами возила кедровый орех, мороженую клюкву, гремевшую при пересылке, топорища, а везла с ярмарки «бумагу» — дешевую хлопчатобумажную ткань, очевидно, бухарской выделки.

Или образ текущего в пыли табуна — степняки гнали коней на Урал, чтобы затем закупить железо.

Этим образом могла стать железная дорога, по которой в 41-м на Москву шли эшелоны Панфиловской дивизии, а сегодня в тысячекилометровых путях той дороги переплелись рельсы тагильской и темир-тауской прокатки.

Вышло же, что мои две родины, несхожие, как материки, для меня соединила степная роща, поставленный под ее шатром поселок и жители поселка, три поколения. Стало быть, моей задачей было рассказать об извечных исторических связях русского и казахского народов, об их труде в освоении неподнятой целины казахстанских степей на рубеже XIX–XX веков и позже, до нашего времени.

Тополиная роща

Поселок Тополиная Роща заложил Федот Первушин, мой дед. В казахские степи Федот попал с обозом переселенцев, ехали к киргизам, так звали степняков в те времена. Ехали с отцом в края, где земля не пахана, не меряна.

Отец умер в дороге. Федот недолго ехал с обозом: оставили его в саманном городишке, бывшем когда-то крепостцой на степной границе Российской империи, а к началу нынешнего века забытом и богом и губернатором. Мужики сказали Федоту: «Не успеть тебе, парень, за нами… без лошади-то».

Федот упрашивал его не бросать — ведь как в степи без колодезника? Он умеет и воду найти под землей, и колодец выкопает. Мужики отворачивались: «Отец твой был колодезник, а ты ишшо так… гоношишься».

Федот отправился на нефтепромыслы. Взяли его на тартание — поставили к вороту. Желонка, длинное ведро, которым черпали нефть из земли, во снах наползала на Федота, как черный блестящий жук.

Здесь, на промыслах, Федот посватался; ему шел восемнадцатый год. Семья невесты приехала сюда за счастьем с Украины. Их саманушка в пыльном, засыпанном золой поселке выделялась опрятностью: побелена, обсажена мальвами. Свадьбу назначили на лето — жить молодым было негде.

В ту зиму после оттепелей мороз схватил снега, в степи начался падеж скота, степняки бежали толпами на промыслы. Детей тащили на шкурах, на кошмах, впрягшись в ремни. В одну землянку набивалось по тридцать человек. Варили кожи, кости. Днями сидели вокруг котла, хлебали пустую воду.

Беженцы занесли из степи оспу.

Те, у кого были кони, бросились к тракту. Федота, как и прочую бедноту, держали в поселке зарядившие метели. Наконец он решился, с вечера увязал пожитки на салазках. А утром проснулся разбитый, с болями в крестце и понял, что опоздал с бегством.

Через день вся землянка лежала в жару.

Родители невесты умерли, и невеста Федота умерла, а к нему в землянку прибрела младшая сестра невесты. Она и стала в будущем нашей бабушкой.

Для моих деда и бабушки воспоминания о промысле были ужасом их жизни. В нашей семье до сих пор в ходу речения вроде «грязь, как на промыслах» или «в куче, как на промыслах». Мы переняли их от бабушки, а от нас — наши дети, вовсе уж не зная об их происхождении.

Бывало, присев возле печной дверцы, Федот мечтал. Он уж поднялся, ходил по стенке, силился помогать другим. Землянка была набита умирающими, хрипящими людьми.

В этих мечтаниях у огня вставала полная солнца степь и речка, играющая на перекате. Федот поднимался с тряпкой в руках, оголенных по локоть, красных от холодной воды, оттирал нары или брел в угол на стон: «Су… су» — воды, воды.

Однажды Федот привязывал руки казаху по имени Жуматай, чтобы тот не сдирал корок с подсыхающих гнойных пузырьков, и услышал от него об урочище Акылды. Там речка, место прикрыто горой, а у ее подошвы хорошая трава.

Урочище Акылды день ото дня обживалось в мечтах Федота.

— А земля, земля — ничья? — спрашивал Федот в который раз.

Кто-нибудь с нар прохрипит:

— Да кончите вы свои белендрясы, душемоты? Каждый день одна у вас музыка!..

— А глина, глина? — пытал Федот.

С грехом пополам сообща растолковывали Жуматаю про глину. Он радовался своему пониманию: «Бар, бар» — есть, стало быть, глина, сколько хочешь.

Остался Жуматай с семейством возле Федота, помогал выхаживать больных. Глядел на Федота с нежностью, с благодарностью, веря, что он вымолил их у смерти, что вернулись они на его голос с того света, только лица поклеваны оспой да останется с бельмом младший парнишка.

Весной, как подсохла степь, Федот выкопал тополиные черенки: зимовали они под стеной саманки. Черенки эти его отец вез с Урала, в сырой рогожке, — срезал с тополя в своем родном дворе.

В старости дед вспоминал те дни пути по весенней степи как самые счастливые. Шли нагруженные пожитками, инструментами для рытья колодцев. Однажды в полдень друзья со своими семействами очутились на берегу речушки, название которой по-русски звучало как «Плохонькая».

— Акылды, — сказал Жуматай радостно и повел рукой.

Он дарил Федоту это чистое майское небо, голые крутобокие горы, уходящую от гор равнину, речку с ее глинистой вешней водой, что несла вороха бурьяна, комки птичьих гнезд и прочий мусор. Старую траву на берегах пробивали стрелки тюльпанов, степного мака и гусиного лука.

Федот знал: только через кровавый труд он осядет здесь, в пустой степи. Крестьянин не кочевник, ему нужен дом, инвентарь, сено для скотины.

Лезвие лопаты вошло в степную землю, выворотило первый комок. Суха была земля, прошита жесткими, как проволока, корнями. Федот посадил черенки. Жена принесла воды, полила.

Они расстались с Жуматаем в русском поселке, что лежал за горами горсткой беленых саманок. Жуматай, считай, тоже был на месте: в ближнем ауле были у него родственники по матери. Ему также предстояло начинать жить заново. Надеялся, что получит долг со здешнего бая Кумара — бай задолжал отцу Жуматая, умершему от оспы. Старик много лет пас табуны Кумара.

Федот купил в поселке корову, картошки на семена, немного пшеницы, проса для посева, старую, но годную еще в работу телегу, и вышли деньги, заработанные на промыслах.

Посеял Федот кое-как: на корове не очень-то выпашешь. Вырыли землянку, накрыли плетнем из тальника, обложили дерном.

Выбрал наконец место для колодца. С сомнением приступил к рытью: долго ходил с веткой-рогулькой, искал под землей водяную жилу. Слаб был один-единственный толчок в руку.

Речушка высыхала на глазах, оставались бочажки — пичуге напиться. Спешил с колодцем, днями не вылезал из выработки. Глубоко уходила в землю шахта, а признаков воды не было.

Наезжал бай Кумар, его летовка была неподалеку, полдня пути. Рослый был бай, белозубый, молодой, на хорошем коне, с ним двое весельчаков. Шутили над Федотом, заглядывали в выработку. Федот заговорил об аренде, — дескать, осенью расплачусь.

Кумар оборвал его (он знал по-русски):

— Почему тут копаешь?

— По знакам выходит: есть вода.

— Покажи.

Федот принес рогулину, показал, как ходит с ней. Заговорил было вновь об аренде, вновь Кумар его оборвал:

— Копай, мужик, копай.

Речка высохла, ездили с ведрами к дальнему бочажку, прикрытому нависшим берегом. Черпали с грязью, с рыбьей мелюзгой.

Федот изработался, почернел, вылезал из шахты без сил. Погреется, попьет кипятку и опять спускается. Жена была измотана не меньше: ей приходилось днями крутить ворот, вытягивать ведро с породой.

Приезжал и Жуматай. Ненадолго друг заглядывал: нанялся к Кумару в работники.

— Ай, — вздыхал Жуматай и показывал, как в степи мастера выбирают породу из выработки: переброшенный через блок канат прикрепляют к седлу, уходит лошадь от колодца, вытягивает бадью.

Жуматай оглядывался на своего нерасседланного коня, — дескать, сам понимаешь, не мой конь, байский…

Федот вконец отчаялся, порода шла не водоносная — на сальные глины, на песок и намека не было. Пошел к баю просить коня.

В излучине речки останки большого сгоревшего байского дома. Чернели комья сорванного с крыши железа. У коновязи кони под седлами, казаки с шашками и винтовками полулежат в траве. Возле белой юрты пролетка с кожаным блестящим сиденьем, тут же большая фура, где навалены межевые столбы с черными орластыми печатями на затесах. На берегу речки десяток землянок и юрт байских работников.

Из байской юрты появился мордастый парень, вытирая на ходу сальные руки о голенища сапог. Сказал Федоту по-русски: