Рассказы о прежней жизни - Николай Самохин

***

Кто палку взял…

Сродно рабам желати всех зреть в оковах.

Кто палку взял —Тот и капрал!..

Как долго это нормой было,И как — не дай, не приведи! —Иная палка с ног валилаТого, кто малость впереди.

Иль приотстал, изнемогая(Хоть в честной битве изнемог),Иль правду резал, не моргая,И сильному подпеть не мог.

И, пусть крупою не богатый.Согласным гимнам вопреки,Своей держался — угловатой,Неподрумяненной строки.

Ну, ладно. Было. Пережили.Теперь вздохнул честной народ:Не то капралов порешили,Не то на палки недород.

Ну, то есть не совсем чтоб ясностьПолнейшая от «а» до «я».Однако — гласность, и согласность,И демократизация.

Уже тебя не в хвост и гриву.Как тех измыленных коней,А пусть не приторно-игриво,Но уважительно вполне.

Но только — что за наважденье?Каких проклятие богов?Вдруг — снова палок размноженье,Шпицрутенов и батогов!

Там «Память» — память изувеча —Раскручивает грозный кнут.Там доморощенным предтечамБока немилосердно мнут.

Там комсомолка с ветераном,Не в силах ярость превозмочь.Звезду эстрады и экранаВ пыль предлагают истолочь.

Вчера еще капралом битый, —Свободно откричав «ура», —Новейший демократ сердитоСегодня рвется в унтера.

Кричит: «Опасно скучковалисьВот энти!»И наоборот:«Вон те не с теми целовались!»И на груди рубашку рвет.

Понятно: не свою рубашкуИ не на собственной груди…Оп-пять капральские замашки!Доколе ж, господи прости?!

Иль прав он был, тот философ.Судьбой израненный сурово.Сказавши: сродно для рабовЖелати зреть других в оковах?

Детей Арбата растащили…

Детей Арбата растащилиПо семьям, кельям и сердцам.Детей отвыли и отмыли.Утерли слезы огольцам.

Растиражированный шедро.Чтоб всем хватило — порыдать,И в хмарь осеннюю, и в вёдро,Как Арарат, Арбат видать.

С его на Набережной домомИ москворецкою водой,С его Гоморрой и Содомом —Крутой наркомовской бедой.

А между тем, на божьем свете, —Теперь уж ходоки в собес, —Сиротствуют другие дети —Арбатских сверстники повес.

Когда-то супчик с лебедою(Арбатским детям не в упрек,С иною знавшимся бедою)Был их «наркомовский паек».

И тараканные бараки.Давно ушедшие на слом.По горкам тем, где свищут раки.Был их «на Набережной дом».

Кому ж они не угодили,Что из халуп, как из дворцов.Сибирской ночью уводили«Врагов народа» — их отцов.

О них романов не нагонят.Написанные не прочтут,Ну, а прочтут — не растрезвонят.Судьба судьбой… чего уж тут?

Да впрочем, были те романы,И вовсе не легли на дно.Про них не били в барабаны —И, может, к лучшему оно.

Герои их живут. УдачеЧужой не смотрят жадно в рот…Они из тех, о ком не плачут.Они — не дети… а народ.

Песня

Пора достойно умереть,Пора нам умереть достойноНе ждать, пока благопристойноНас отпоет оркестров медь.

Наш бой проигран — и шабаш! —Хоть мы все время наступали.Да не туда коней мы гнали —Промашку дал фельдмаршал наш.

Не тех в капусту посекли,Совсем не тем кровя пущали.Гремели не по тем пищали,И слезы не у тех текли.

И вот лишь дым… не очагов —Дым бесталанных тех сражений.В нем только наши отраженья —И нет (иль не было?) врагов.

Так что ж, солдат не виноват?Душа солдата виновата!А ну, еще разок, ребята:Ура! и с богом! и виват!

И в круп коню, в кровавый — плеть!Туда! На эти отраженья!В свое последнее сраженье…Исчезнуть!.. Или одолеть!

РАССКАЗЫ

Дыру мы забили в заборе. Ура!

Ура и тому, что имелась дыра!

Ура! — вот стоит наш забор без дыры.

Ура! — без дыры он стоит до поры.

Ура! — засияет в заборе дыра.

И вновь мы ее победим

на ура.

ПОСЛЕДНИЙ ЧУДАК

Я пришел на обменный пункт, видимо, одним из последних. Народ там, как накануне, уже не толпился. Тихо было.

Голову я принес в коробке из-под шляпы, обложив ее предварительно ватой. Поверх ваты была еще пергаментная бумага, и все это я перетянул бечевкой.

— Господи! — сказала девушка-приемщица, сердито дергая неподдающийся шпагат. — Закутали-то, закутали!

— А поосторожней нельзя? — не выдержал я. — Голова все-таки…

— Не понимаю — чего люди трясутся? — сказала девушка своей напарнице. — Ведь сейчас получит новую. Такую еще голову выдадут вместо этой рухляди.

— У вас так не рухлядь! — обиделся я.

— Нам давно поменяли, — сказала девушка.

— Оно и видно.

— Что вам видно? — спросила девушка. — Напрасно иронизируете, гражданин. Головы очень хорошие. Предусмотрено даже знание трех иностранных языков.

Она порылась в картотеке.

— Вы поэт, значит? Что-то не слыхала такого поэта.

— На иностранных языках не пишу, — отпарировал я.

— Хм, — сказала девушка. — Поэт, поэт… Муся! Что там у нас осталось из поэтов?

— Дна песенника, баснописец и переводчик, — сообщила Муся.

— Какие еще песенники?! — заволновался я. — У меня же совершенно другое направление. Песенники, понимаешь, какие-то!..

— Вы бы еще попозже заявились! — сказала девушка. — Хорошо хоть эти остались… Что же мне с вами делать? Ума не приложу…

— А может, девятьсот седьмую? — посоветовала напарница.

— Еще чего! — оборвала ее первая девушка. — Забыла распоряжения Георгия Суреновича?

Муся испуганно прикусила язык.

— А чем вам, собственно, не нравятся песенники? — спросила девушка. — Будете как этот… «а я все гляжу, глаз не отвожу».

— Нет уж, благодарю, — сказал я, забирая обратно коробку. — Где тут у вас главный?

— Пожалуйста! — дернула плечиком девушка. — Муся, проводи. Кажется, я вам ничего такого не сказала. Сами же… То не нравится, другое не нравится.

— Что вы! Очень мило поговорили! — горячо заверил я ее. — Просто не каждый день приходится менять голову — нервничаешь.

В кабинете начальника обменного пункта меня ждал сюрприз. Из-за стола поднялся Жора Сосискян, старый друг — мы с ним еще в университете учились.

— Здорово, Сосиска! — обрадовался я. — Принимаешь гостей?

— Это кто же к нам пожаловал? — растерянно улыбаясь, сказал Жора (он не узнавал меня без головы). — Кто же это пришел… в сереньком костюмчике?

— Это я пришел, — сказал я и назвал свою фамилию.

— Фу-ты! — облегченно вздохнул Жора. — А я смотрю, смотрю — знакомая… походка. А это вот, значит, кто.

— Жора, — начал я, — тут мне, понимаешь, песенника какого-то сватают. Я, конечно, не Пушкин…

— Да не волнуйся! — сказал Жора. — Не переживай, пожалуйста. Отложена для тебя голова. Номер девятьсот семь. Вот, дорогой! — оживился вдруг он. — Дожили, понимаешь! Могли мы разве мечтать об этом?!

— Куда там! — осторожно сказал я, не совсем понимая, к чему он клонит.

— Раньше как было? — наклонился ко мне Жора. — Полная зависимость от болезней, разных там потрясений, я уже не говорю о возрастных изменениях. Допустим, продырявилась у тебя память. Склероз, так сказать. Куда от него денешься, а?

— Да, склероз, — грустно подтвердил я. — Уж от него никуда…

— А теперь? — сказал Жора, и глаза его засверкали.

— Теперь? — откликнулся я.

— Сдаешь это барахло, — сказал Жора, — и получаешь новую голову, не подверженную заболеваниям, инфекциям, депрессиям.

— Высокостойкую, значит, — заметил я.