Пушкин и наше всё - Владимир Ларецкий

Владимир Ларецкий

Пушкин и наше всё

Он памятник себе воздвиг нерукотворный,

К нему не зарастет народная тропа…

А что, если Поэт вернется в Мир повторно,

Дабы узнать, а чем сейчас живет толпа?..

I

Архангел Рафаил велел войти очередному (по списку) грешнику и придвинул к себе новую папку, покрытую пылью. Перед ним стояла высокая стройная женщина в обгорелом платье, когда-то длинном и плотном, но теперь практически ничего не скрывающим. У женщины были длинные стройные крепкие ноги, развитые гладкие плечи, большая упругая грудь и невероятно тонкая талия. Роскошная красавица, однако. Даст фору Софи Лорен.

Рафаил вздохнул и стал листать ее пухлое дело. Ангел-секретарь тщетно пытался открыть файл в компьютере, ворча по поводу сатанинских вирусов.

— Наталья, по мужу — Ланская, русская… Так, что ли? — пробормотал Рафаил, не поднимая глаз на даму и не предлагая ей присесть.

— Воистину так, — скромно потупилась красотка, пытаясь прикрыть оголенные части своего роскошного тела.

— По первому мужу — Пушкина, — тихо подсказал ангел, совладавший наконец с непослушным файлом.

— Ага, понятно, — молвил Рафаил. — Ну вот что, Наталья… Наталья Николаевна… Ваше дело рассмотрено на предмет амнистии, в связи со столетней годовщиной смерти Вашего первого супруга.

— Так ведь когда была эта годовщина, — вздохнула Наталья Николаевна. — Уже XXI век…

— Оно конечно, — раздраженно согласился архангел. — Но у нас тут в 1937 году запарка была по России… Было не до Вас. Да и сейчас дел невпроворот… Вот если нам удастся отладить программу «АвтоБог», то дела пойдут быстрее… Ждем Билла Гейтса.

И архангел кивнул головой на стеллаж, забитый пыльными папками; полки стеллажа уходили ввысь и вдаль, теряясь в небесах…

— Значит, так, Наталья Николаевна, — неспешно продолжал Рафаил. — Амнистия Вам дарована, по ходатайству вашего первого супруга; можете забирать свои вещи и перебираться в Рай. Там вас отмоют, приоденут, причешут, будете обитать с семьей… Распишитесь, что ознакомлены с постановлением Высшего Суда… Вот здесь… И здесь, что не имеете претензий к Небесной Администрации…

— Так ведь не виноватая я, — горестно выдохнула Наталья Николаевна, вертя в руках фламма-мастер (огненную ручку). — Он сам привязался… Ну, Дантес…

— Ну да, конечно… — саркастически произнес Рафаил. — А глазки Вы ему строили? Ухаживания принимали? Заигрывания поощряли? А Дантес — это же француз! Ему только дай намек, так не отцепится. А ведь Вас и муж предупреждал, и даже царь, что жене великого поэта надобно вести себя осмотрительно… И это ваше неосторожное свидание у Полетики…

— Так ведь это она подстроила свидание, Полетика! И меня обманом завлекла! — воскликнула Наталья Николаевна, и горькие слезы брызнули из ее прекрасных глаз. — А верность мужу я хранила и супружескую честь сберегла!

— Ну, это мы знаем, — согласился Рафаил. — Поэтому-то вам амнистию и даровали, а Полетике отклонили. Честь-то Вы сохранили, а вот мужа не уберегли. За это и наказаны… Ведь не в Ад же Вас навек поместили, а лишь в Чистилище мотать срок, да и тот скостили… Вот сидели бы дома, детей растили, вместо того чтобы по балам шастать, так и не случилось бы ничего. Ладно, расписывайтесь и ступайте, муж уже заждался Вас…

— Долго же у вас тут дела делаются, — проворчала Наталья Николаевна, оставляя огненную подпись на пергаменте.

— Скоро только сказка сказывается, — буркнул архангел, оглядывая полуобнаженную фигуру прекрасной женщины и вдруг неожиданно для самого себя произнес: — Впрочем, в качестве моральной компенсации можете высказать желание… Если оно будет в наших силах… Только быстрее думайте, там же за дверью другие души ждут…

Наталья Николаевна призадумалась…

— Мужа мне жалко, — выдохнула она. — Многое не успел сделать… У него же были такие грандиозные планы, такие смелые замыслы… Можно ли дать ему возможность хоть что-то дописать?

— Странная Вы женщина, — молвил Рафаил, с интересом рассматривая Наталью Николаевну. — Обычно просят за себя, а Вы — за нелюбимого мужа… Ну ладно, попробуем что-нибудь придумать…

Архангел что-то быстро набросал на листе пергамента фламма-мастером и передал почтовому ангелу. Тот расправил крылья и улетел.

— Подождите пока в коридоре, — сказал Рафаил. — Вы ведь понимаете, что такие вопросы не в моей компетенции. Надо согласовать и наверху, и внизу… А внизу вряд ли согласятся… — и архангел вздохнул.

Вскоре Наталью Николаевну пригласили опять.

— Ну вот, вопрос решен, и решен положительно, против ожидания, — довольно сообщил Рафаил. — Вашему мужу будет позволено вернуться на Землю и еще поработать, на благо российской словесности. Бог согласился легко, и даже дьявол не стал возражать, только рассмеялся как-то сатанински… Так что отправляйтесь в Рай, Вас проводят. Будете пока с детьми общаться, а муж присоединится к Вам позже, когда закончит свои дела в Миру…

Наталью Николаевну увел дежурный ангел, а вскоре в кабинет привели Пушкина.

— Значит, так, Александр Сергеевич, — сразу перешел к делу Рафаил. — Ваше ходатайство о помиловании супруги удовлетворено, она уже на пути в Рай. Вот только увидеться с ней Вам пока не суждено. Супруга Ваша в долгу не осталась и вымолила Вам возможность вернуться на Землю (временно, конечно) и завершить Ваши неоконченные опусы.

— Но я не видел жену уже почти два века! — возмутился Пушкин, бешено сверкнув глазами. — Да и на Земле меня уже, наверное, не помнят… — поэт помрачнел.

— Напрасно Вы так думаете, — укоризненно молвил Рафаил. — В России Вас еще как помнят. Величайший поэт, которого знает каждый школьник, автор русского литературного языка… И вообще, «Пушкин — это Наше Всё»… Вот примерно так Вас себе представляют… А на свою супругу еще успеете насмотреться. У Вас Вечность впереди… Скажете ей спасибо: очень мало кому выпадает такая возможность: пожить после смерти… Даже не помню, когда это было в последний раз… Только ведите себя там осмотрительно и не ввязывайтесь ни во что, держите свой взрывной характер на привязи, а то ведь и в Чистилище загреметь можно… Пребывание среди живых, оно чревато всякими последствиями…

Пушкин призадумался и снова помрачнел.

— Там ведь уже никого не осталось из тех, кого я знал… Ни Жуковского, ни Вяземских… Кто же меня там узнает, и кто поверит, что… — поэт замялся.

— Узнают и поверят, —