Ночная школа - Джеймс Хоппер

Джеймс Хоппер

«Ночная школа»

James Hopper

«Night School» (1914)

Отринув последнюю надежду, я вернулся в деревню, где провел годы своей юности. Крохотное некогда поселение ныне превратилось в большой шумный город. И в первый же день я встретил Дормана. Мы столкнулись нос к носу на тротуаре под бледными лучами холодного солнца. Бог знает, как он узнал меня, ведь прошло столько времени, и поначалу я не мог угадать в стоявшем передо мной старике ни единой приметы того, с кем когда-то ходил в одну школу. Он остановился, внимательно посмотрел на меня, и вдруг его рука вцепилась мне в предплечье, будто клешня.

— Ты… Халтон, — сказал он. — Джек Халтон, мы сидели в классе за соседними партами.

— Всё так, — ответил я. — Я — Джек Халтон.

Он стоял напротив, и его выцветшие серые глаза всматривались в мое лицо из-под тяжелых бровей.

— Я — Дорман, — сказал он. — Нэт Дорман, я сидел в классе рядом с тобой.

С возрастом сознание будто окутывает студеная дымка, и я, как и всякий старик, хорошо помнил лишь давно ушедшие золотые деньки.

И поэтому вспомнил.

— Я помню, — сказал я.

Он все не отпускал меня, а его глаза изучали мои.

— У тебя есть жена, дети? — спросил он.

— Была у меня жена, да теперь нет, — ответил я. — Были и дети, но и их больше нет.

— У меня никогда не было ни жены, ни детей, — сказал он.

Мы стояли на тротуаре под тусклым солнцем.

— Ни жены, ни детей. — Тут он кивнул. — Ни жены, ни детей.

Он задумался о чем-то, а потом предложил:

— Пойдем ко мне, заодно и переночуешь.

Мне было абсолютно все равно, и я ответил:

— Отлично, пойдем к тебе, заодно и переночую.

Он поднял свою трость, и лениво катившаяся по улице карета, резко сменив направление, подъехала к тротуару. Мы забрались внутрь, извозчик захлопнул за нами дверцу, и я утонул в устилавших сиденья подушках. Пока мы ехали по незнакомым улицам, столь родным когда-то, я обратил внимание на то, что руки Дормана, сложенные под подбородком на верхушке упертой в пол трости, не переставая трясутся.

«Какой же он старый!» — подумал я.

* * *

Его дом был похож на дворец: каменный, с толстыми стенами, с изысканной, но мрачноватой обстановкой. Толстые ковры заглушали наши шаги. Мы отужинали у горящего камина в зале с дубовой мебелью. Глядя сквозь наполненные вином бокалы на огонь, мы видели пылающее золотом солнце и алую кровь нашей юности. Мы пили и это солнце, и эту кровь, но собственная наша кровь оставалась холодной.

После ужина Дорман показал мне спальню. У противоположных стен стояли две кровати под балдахинами.

— Тут две кровати, — сказал он. — Будешь спать здесь, в одной комнате со мной.

Мне было все равно, и я ответил:

— Отлично, буду спать здесь, в одной комнате с тобой.

Спал я плохо. Тяжелые одеяла давили, будто гробовая доска, и было холодно как в могиле. Мне приснился сон.

Где-то настойчиво звонил колокольчик. Потом, когда колокольчик смолк, начал бить барабан, и я услышал топот множества марширующих ног. Шагали легко и слегка вразброс. Сначала шли по гравию, потом — по дощатому полу; звуки эти сливались в приглушенный рокот, женские голоса выкрикивали команды — так слышатся крики чаек над рокотом прибоя. Затем — резкий, как удар хлыста, звук захлопнувшихся дверей. Бой барабана смолк. Повисло молчание. Но вот послышался хор. Юные голоса пели песню, которую я, седобородый и полный скептицизма, воспринял весьма критически, но в детстве она звучала для меня совсем по-иному. И хоть я полагал, что сплю, а глаза мои закрыты, я понимал, что мой хозяин стоит в белой пижаме у одного из окон и тяжко вздыхает. Казалось, он тоже слушает. Потом он, должно быть, вернулся в свою кровать. Песня угасла на долгой и светлой ноте. И спал я затем без сновидений, а сердце мое переполняла нежность.

Когда я, наконец, проснулся, в комнате еще царил полумрак, но, раздернув шторы, я убедился, что снаружи солнечно и тепло. Я выглянул в окно.

Большой, лишенный растительности двор. Во дворе играли дети. Множество детей: темно- и светловолосые, девочки и мальчики. Косые полосы солнечного света проходили сквозь плотный воздух, отчего он казался жидким, а дети — золотыми рыбками в аквариуме. Они носились туда-сюда, как ярко раскрашенные бабочки, а их крики и смех напоминали пение птиц.

Справа виднелось большое кирпичное здание со множеством окон.

— Узнаёшь это место? — спросил Дорман.

Я обернулся и увидел, что он стоит у соседнего окна. Было похоже, что он разговаривает со стеклом, а не со мной.

— Это ведь школа?

— Это наша школа.

Я заглянул в глубины памяти и понял, что да, это, должно быть, и есть та школа, в которую мы ходили в детстве. Правда, многое изменилось. Двор теперь упирался в ряды крыш и печных труб, а тогда дальше на юг тянулась зеленая лужайка, полого спускавшаяся к ручью. Да и сама школа отнюдь не походила на кирпичное чудовище в окне. Я закрыл глаза и увидел ее такой, какой она была когда-то: небольшое деревянное строение из сероватых досок, поросших плющом, островерхая крыша цвета зеленого мха и ведущая на веранду длинная лестница, по которой мы шагали в класс.

— Нашу школу перестроили! — возмутился я. Боюсь, это прозвучало довольно нелепо.

— Когда я вернулся в этот город, — сказал Дорман, — я построил дом здесь, рядом со школой. Не знаю, почему я построил дом здесь, рядом со школой.

Во дворе зазвенел колокольчик. Дети, прекратив игру, выстроились в колонны. Забил барабан, и малыши зашагали в школу. Их ряды яркими лентами исчезали в открытых дверях здания. Барабан бил, дети маршировали — по двору, по коридорам, по лестницам, здание дрожало от резонанса, вызванного легкими шагами, а над этим шумом разносились команды учительниц, будто крики чаек над морем.

Барабан перестал бить, двери захлопнулись, повисло молчание. А затем послышался хор детских голосов.

— Так вот что я слышал ночью! — воскликнул я.

Но Дорман ответил:

— Это были не они. Ты слышал других.

Я его не понял.

* * *

И на следующую ночь я остался у Дормана, ведь мне было все равно, а хозяин настаивал. И в этот раз я спал так же беспокойно. Я замерз, одеяла казались каменными. Снова настойчиво звонил колокольчик. Металлический перезвон разносился по