отЛИЧНОЕ... где, с кем и как - Лена Ленина

Лена Ленина

отЛИЧНОЕ… где, с кем и как

Глава первая

Из первых уст, или Советское детство

О том, где живут снобы и почему я не приятельствую с Уитни Хьюстон

А началось все просто. Три килограмма и пятьсот граммов в одном из сибирских родильных домов. Туфелька для будущей Золушки была бы длиной пятьшесть сантиметров и вызывала бы умиление у маменькиных соседок по палате, если бы ктонибудь додумался сделать ее из хрусталя. Папенька мог бы, но по советским законам папаш, раньше чем родильница выпишется, в роддом пускать было не положено. Так что с прозрачной туфелькой пришлось немного подождать. Лет двадцать. Потом купила себе в Париже на авеню Монтень.

Снобизм как благоприобретенное свойство обнаружился очень рано. Во дворе мне объяснили, что живем мы в не просто городке, а в научном сибирском центре и что кругом все ученые и им не нужно стоять в очередях за продуктами. Точнее, очередь в специальный стол заказов гораздо короче очереди за колбасой в обычном продуктовом магазине, и там дают всякие деликатесы. Среди деликатесов моими пятилетними наставниками особо выделялись сгущенка и шоколадное масло. С тех пор я немного высокомерна.

Видимо, родители предполагали, что мне придется изображать из себя очень вежливую даму, которая на безупречном французском языке обсуждает погоду на завтра с консьержкой моего парижского дома. Иначе трудно объяснить, почему меня отдали в экспериментальную группу детского сада с углубленным изучением французского языка. Мадам, которая преподавала нам язык, видимо, имела вдвое большие основания для снобизма. Она тоже не просто жила в Академгородке, но еще и жевала французскую жевательную резинку, вероятно, привезенную ею из загранпоездки. Женщина в те далекие, абсолютно советские годы, жующая резинку, благоухающая парфюмом и облаченная (о, чудо) в импортные джинсы, не могла не быть совершенством. Сегодня, встреть я такое жующее совершенство в детском саду моего сына, я, пожалуй бы, перевела его в другую группу.

А родители тем временем продолжали упорствовать в своем стремлении обучить меня навыкам синхронного перевода и поэтому отдали меня на повышение квалификации в специализированную школу с углубленным изучением французского языка. А может быть, они тайно ностальгировали по тому периоду русской истории, когда при царском дворе все аристократы изъяснялись на языке Мольера. Мольер или Монтень мне лично было одинаково неохотно. Они же, видимо, так и не договорившись на этот счет, благополучненько развелись, оставив меня восьми лет отроду на всю жизнь моральным уродом, не имеющим представления об идеальных семейных отношениях. Справедливости ради следует сказать, что уродов было двое. Ровно на мой третий день рождения, в этот самый день, мне подарили братика, который, с одной стороны, стал моей самой большой радостью, а с другой стороны, бессовестно украл у меня мой день рождения, который мы отныне были обязаны справлять на двоих — я со своими приличными друзьями и тут же он — со своими малявками.

Легкое применение физической силы позволяло решать любые проблемы с ним в мою пользу, пока брат был маленьким. Когда же, в результате сравнения физических возможностей отдельных видов мускулов, преимущество оказывалось явно не на моей стороне, приходилось менять тактику и прибегать к извечной женской хитрости. Так я до сих пор и вынуждаю его поступать помоему. Да здравствует наивность сильного пола.

Следующий приступ снобизма сразил меня в начальных классах гордостью за наше советское происхождение. Я искренне радовалась тому, что мне повезло родиться в счастливой советской стране, а не в семье бедных американских темнокожих, угнетаемых, по Гарриет БичерСтоу, белыми эксплуататорами. Уф, пронесло, а то сидела бы сейчас в ужасно длинном лимузине вместе с приятельницей Уитни Хьюстон и ела бы ужасно холодное мороженое гденибудь в ужасно жаркой Калифорнии. И ведь нас, бедных внучат Ильича, стоящих в очереди за сыром, с особой настойчивостью приучали к этой гордости. Хотя бедные «приучатели» в большинстве своем сами стояли в той же очереди. Ну да ладно, кто старое помянет…

Глава вторая

Школа

О том, в чем разница между Сенекой и Сименоном, о панацее от всех бед и о том, кто был шибко грамотный

Мое последующее во взрослой жизни увлечение видео— и кинопроизводством имело глубокие детскопсихологические корни. Мы с братом, воспитывавшись в интеллигентной семье, были ограничены в элементарных детских радостях, считающихся низкоинтеллектуальными, таких как кино и телевидение. Полное отсутствие знаний о советском и зарубежном кинематографе впоследствии помешало мне брать интервью у сверхпопулярных актеров — я их попросту не узнавала. Что же касается телевидения, то о существовании тетеньки Валентины Леонтьевой я узнала в те редкие секунды, когда маменька, замешкавшись, выключила «В гостях у сказки» не на финальных титрах, а на появлении после фильма этой самой тетеньки.

А так как у нас, как и у всех нормальных детей, сутки тоже состояли из 24 часов, то пустоту от телевизора нам заполняли книги. Причем сначала я думала, что к сожалению, а потом поняла, что к счастью, выбор литературы тоже контролировался родителями. Не то чтобы у меня вырывали Жоржа Сименона или Александра Дюма и демонстративно выкидывали в мусорку. Конечно нет. Интеллигентные родители не позволили бы себе таких вульгарных жестов. Просто за семейным столом, в мягкой издевательской форме мои примитивные литературные вкусы изощренно высмеивались всей семьей. Любимые Агата Кристи и Рекс Стаут только в моей взрослой жизни, как бы в качестве затянувшегося юношеского протеста, наконецто стали полноправными членами моей семьи. Зато в детстве я штудировала, иногда плохо понимая, о чем идет речь, Сенеку, Монтеня и Честерфильда. Боюсь, для современной необразованной молодежи фамилия последнего четко ассоциируется лишь с маркой сигарет.

И хотя литература школьной программы не возбранялась, все равно «Войну и мир» пришлось читать большей частью под одеялом с фонариком. Потому что родители были не только интеллигентами, но еще и медицинскими научными работниками, что выливалось в суровую гигиену жизни и трепетное отношение к священному Сну. И вообще, несмотря на блестящее широкое медицинское образование, папенька от всех хворей всегда рекомендует одно и то же лекарство «кальцекс», потому что он по кальцексу защищал то ли ученую степень, то ли это была какаято научная работа, во всяком случае, кальцекс до сих пор — панацея от всех бед. У маменьки универсальное лекарство еще круче. Несмотря на 17 опубликованных научных медицинских трудов, она при каждой жалобе на любое недомогание, от гриппа до головной боли, всегда рекомендует лишь одно — Сон. И до сих пор я страдаю, ввиду повышенной концентрации количества врачей в семье, от элементарной фармацевтической безграмотности — не знаю, чем отличается анальгин от аспирина. На всякий случай не ем ни того ни другого, к превеликому удовольствию маменьки, которая с научным основанием не во всем доверяет лекарствам.