Историческая беллетристика - спрос и предложение - Виктор Мясников

Мясников Виктор

Историческая беллетристика — спрос и предложение

Зачем нужен исторический роман? Зачем обыкновенному гражданину вообще знать какую-то там давнюю историю? Ведь для развлечения можно и детектив почитать из современной жизни, любовный роман или фантастику. А у нас в России почему-то ощутимый спрос на историческую беллетристику. Не только на нон-фикшн — мемуары, сборники документов и биографии выдающихся людей, — но и на романы «из прошлой жизни». Достаточно подойти к любому книжному прилавку, чтобы убедиться. Книгоиздатели в этом плане — народ чуткий: потянуло прибылью — тут же все силы на удовлетворение спроса.

Но спрос на «историю» в современной России весьма своеобразен. С одной стороны, это желание убедиться в величии собственного прошлого, с другой, наоборот, уничижение, которое паче всякой гордости. Обе тенденции яростно сосуществуют и параллельно развиваются со времен перестройки, и бурный этот процесс породил любопытные внутрижанровые течения. Истоки явления понятны. Когда КПСС начала терять бразды правления, в первую очередь идеологические, народу стали предъявлять историческую правду. В самом горьком ее варианте. Что закономерно: правда о раскулачивании, коллективизации и репрессиях в какой-то мере объясняла материальную скудость современной жизни. Но в то же время она разрушала идеологический фундамент советского государства. Потом государство рухнуло, возникла новая Россия, начался новый исторический этап. Причем для каждого жителя страны в отдельности. И для абсолютного большинства наших сограждан этот процесс оказался чрезвычайно болезненным.

Миллионы людей лишись моральной опоры в жизни. То самое: «Был князь — и в грязь!» Еще вчера ты с гордостью ощущал себя единым целым с великой державой, наследником победителей, творцом будущего, покорителем космоса и Бог знает кем еще столь же величественным, и вдруг — «Верхняя Вольта с ракетами», «коммунистический Гулаг народов», «империя зла», «Россия, которую мы потеряли». Очень многие почувствовали себя обманутыми и растоптанными. У одних это вызвало внутренний протест, желание снова подняться, укрепиться в вере, опереться на великое прошлое, дающее надежду на будущее. Для других гораздо легче пережить моральный надлом оказалось с прямо противоположной позиции: все всегда было плохо, просто мы этого не знали.

Спрос рождает предложение. И явились коммерческие историки. Самым первым и успешным стал В. Суворов. Его «Ледокол» в начале 90-х бил все рекорды книжных продаж. Творение беглого советского шпиона, до того числившееся «гнусной антисоветской стряпней», оказалось востребовано на постсоветском пространстве и принесло хорошую прибыль издателям и книготорговцам. Книга эта дала потрясающий психотерапевтический эффект. У многих читателей, согласившихся с тем, что это Советский Союз развязал Вторую мировую войну и вообще мы всегда были агрессорами и поработителями, комплекс поражения трансформировался в комплекс исторической вины, что переносится гораздо легче. Я помню, с каким упоением клеймилось наше общее прошлое в стихийных читательских спорах возле прилавков книжной ярмарки. Лично меня, безработного редактора, переквалифицировавшегося в книжного торговца, Суворов ни в чем не убедил, но его почитателей я сумел понять. Тому, кто считает, что справедливо страдает по вине предков, легче переживать трудности. И сейчас, когда трудностей существенно поубавилось, многие сочли, что «наказание» отбыто, все вины простились и стоит разобраться, так ли уж они были велики. То есть у коммерческих историков открылись новые перспективы.

Не собираюсь дискутировать с Суворовым по поводу исторической правды-неправды. «Ледокол» в данном случае интересен как эталонная книга, образец творчества коммерческих историков. Во-первых, она адресована не ученым-историкам, а массовому читателю, то есть нацелена на коммерческий успех. И здесь не имеет значения идеологический посыл. Это всего лишь позиция автора. Соответственно используются приемы, характерные для масскульта. Книга написана в стиле кухонных посиделок. Когда компания нормальных российских мужиков сидит за пивом или чем покрепче, неизбежно разговор приходит к политическим темам, а там рукой подать до проблем мировой истории. И если в компании оказался «спец», знающий предмет разговора гораздо шире, нежели остальные, он неизбежно тянет беседу на себя. И удивляет других обилием информации. А если он еще и излагает связно и занимательно, все остальные слушают раскрыв рты.

Итак. Коммерческий историк пишет от первого лица. Он ведет дружеский разговор, доверительно делится сведениями, почерпнутыми откуда придется. Для убедительности обильно приводит подходящие цитаты. Годится и голая риторика передовиц «Правды», и ничем не подкрепленные высказывания мемуаристов, и ссылки на тексты других коммерческих историков, и просто: «Один мужик рассказал…» Особый документализм придают номера воинских частей, фамилии командиров и даты. Подается все это с иронией, переходящей в сарказм. Если какие-то широко известные документы противоречат авторской концепции, они объявляются подделкой. Если какие-то документальные подтверждения концепции отсутствуют, следует заявить, что они были, но их коварно уничтожили. Отдельный прием — апелляция к обыденному сознанию и простейшим логическим построениям: «Если Гудериан строит бетонные коробки по берегам пограничной реки, то это совсем не означает, что он намерен обороняться. Нет, это означает нечто совсем противоположное. А если Жуков демонстративно строит точно такие же коробки по берегам тех же самых рек, что бы это могло означать?» (В. Суворов, «Ледокол»). Читатель подталкивается к «озарению», к «сотворчеству». Некритично настроенные дилетанты на подобные приемы ловятся безотказно. Итогом всех этих построений должно стать «развенчание» каких-то общеизвестных событий, перемена их оценки на прямо противоположную. Для масскульта необходима сенсационность.

Этот творческий метод использует и другой известный коммерческий историк — Борис Соколов. Тем более, что он тоже пишет о Второй мировой войне. В многочисленных публикациях он с легкостью доказывает, что маршал Жуков вовсе не был гениальным полководцем, а, наоборот, бездарностью; что Великую Отечественную удалось выиграть только благодаря американскому ленд-лизу; что Александр Матросов никакой амбразуры не закрывал своим телом и т. д. Мне особенно нравится его версия встречного танкового боя под Прохоровкой во время Курской битвы. Вот как он пишет об этом в предисловии к своей книге «Тайны Второй мировой» (М., «Вече», 2000): «На самом деле 2-й немецкий танковый корпус СС, противостоявший советской 5-й гвардейской танковой армии под Прохоровкой, безвозвратно потерял только 5 танков… тогда как безвозвратные потери только 3-х корпусов 5-й гвардейской танковой армии составили, по данным советских донесений, совпадающих в этом случае с немецкими, не менее 334 танков и самоходных орудий». Это замечательный образец «кухонной» полемики, когда названы номера соединений, есть ссылка на донесения сразу обеих воюющих сторон и стремление открыть глаза потрясенному собеседнику. Как-то даже неудобно сомневаться в правдивости автора, тем более что эти сведения он почерпнул у немецкого историка Фризера, который в свою очередь нашел их в германских архивах. Для большей достоверности эта история подкреплена «устным преданием со слов очевидцев», будто Сталин за поражение под Прохоровкой едва не отдал под суд командующего армией П. Ротмистрова. Нераскрытой осталась лишь одна маленькая тайна: почему доблестные германские танкисты за три дня боев так и не смогли преодолеть полтора десятка километров, отделявших их от Прохоровки.

Соколову не хватает обстоятельности, он слишком тороплив. С другой стороны, повышенный спрос требовал немедленного удовлетворения. Солидные газеты и журналы охотно печатали его статьи, а массовый читатель с удовольствием это потреблял. Но ситуация в стране изменилась, изменились и запросы масс. Явно обозначилась прямо противоположная тенденция: зачем нам бесславное прошлое, если славное гораздо приятней. Россия явно возрождается, и гораздо комфортней чувствовать свою сопричастность к былому величию.

Самое великое прошлое нам гарантируют хронобеллетристы. Термин мне показался наиболее подходящим для обозначения этого своеобразного явления. Я имею в виду авторов различных хронологических теорий: А. Фоменко и Г. Носовского с их «новой хронологией», С. Валянского и Д. Калюжного с «хронотроникой» и т. п. Пишут они не для историков, а для читателя массового. Тиражи книг, выходящие в коммерческих издательствах, об этом недвусмысленно говорят.

Хронобеллетристы не признают археологию, ссылаясь на факты подделок и мистификаций. Они не обращаются к вспомогательным историческим дисциплинам вроде нумизматики, геральдики и т. д. Так же, как прочие коммерческие историки, они могут какие-то древние произведения объявить поддельными, но при этом с легкостью сослаться на тексты современных авторов или романы А. Дюма. В отдельных случаях пользуются незатейливой логикой для построения необходимых выводов. Так, Носовский и Фоменко, доказывая, что Великая Китайская стена не могла служить надежным оборонительным рубежом, приходят к выводу, что ее построили между 1650 и 1689 годами для обозначения границы между Китаем и Россией по Нерчинскому договору. Впрочем, Александр Бушков в своей книге «Россия, которой не было» (2002) настаивает на другой версии: «Великая Китайская стена, какой мы ее видим сегодня, в самом деле грандиознейшее сооружение, построена во времена Мао Цзедуна. У которого хватало и амбиций, и многомиллионного резерва рабочей силы, чтобы реализовать подобный проект». Мнение самих китайцев никого не интересует.