Рябиновое солнце - Станислав Востоков

Над нами долго летал вертолет. Рубил винтом низкие облака, наполнял тревожным гудением небо. Вдруг он стал снижаться и сел на маленьком поле за оврагом. Увидев это, я выбежал со двора. Следом, повязывая на ходу косынку, торопилась Анна Петровна.

На поле уже собрались все соседи. Перед ними стоял вертолет и какой-то незнакомый человек в пиджаке. Увидев его, я понял, что будут неприятности. Хорошие люди редко надевают пиджаки. Разве что Митрич. Хотя какой у него пиджак? На локтях дыры и все пуговицы разные.

— Мы полетали, посмотрели, — сказал незнакомец, — будем вашу деревню сносить.

— Как так? — недоуменно спросил Митрич, покручивая одну из своих разных пуговиц.

— Здесь, — прилетевший широко махнул рукой, — будет построен район Москвы, а вам дадут квартиры в большом доме!

Мы растерянно переглянулись.

— А если я высоты боюсь? — спросила Анна Петровна.

Человек в пиджаке стряхнул с рукава пушинку одуванчика.

— Все боящиеся высоты получат квартиры на первых этажах.

Шофер Сомов показал замасленной тряпкой на козу, которая тоже прибежала посмотреть вертолет.

— А Машку я куда дену?

Прилетевший равнодушно пожал плечами.

— Тут ничем помочь не могу. Рогатый скот планом не предусмотрен.

С этими неприятными словами он развернулся и пошел назад. Несколько секунд вся деревня молча смотрела ему в спину.

— Когда начнете-то? — крикнул косарь Ковригин.

— В самое ближайшее время!

Дверь вертолета закрылась, и лопасти закрутились, гоня по траве широкие мягкие волны.

— Еще пиджак надел! — хмуро проворчал Сомов.

Машина тем временем поднялась, развернулась рылом к Москве и поплыла прочь, словно огромная летающая рыба.

Посмотрев на Анну Петровну, я увидел, что она плачет, вытирая слезы скомканной косынкой.

Самое ближайшее время растянулось на несколько месяцев. Все лето мы складывали и увязывали вещи, готовясь к большому переезду.

Была уже середина сентября, когда Митрич принес неожиданные новости. Во дворе он прошел между закутанными в клеенку, готовыми к отъезду шкафами и сел на стул.

— На магазине объявление повесили, — сказал он, как обычно крутя пуговицу. — Снос деревни откладывается.

— Почему? — удивился я.

— Москве с другой стороны землю дали. Сначала ее застраивать будут.

Мы посмотрели в сторону поля, за которым поднималась серая, неуютная Москва.

— И как там люди живут? — покачала головой Анна Петровна. — Шум, дым…

Митрич пожал плечами.

— Привыкли. Они уже, наверно, нормальным воздухом дышать не могут.

Еще немного поговорив о деревенских делах, он встал.

— Значит, остаемся? — спросила Анна Петровна.

— Остаемся! — твердо сказал Митрич.

Иногда по утрам случается сильный грай. Вороны перелетают с дерева на дерево, дерутся и о чем-то спорят.

Мы выходим из домов и сердито смотрим в небо, где к этому времени уже не остается ни одной вороны. А рядом ходят недовольные петухи, которым и кричать-то в такое утро незачем.

У Митрича сохла герань, и он стоял возле окна, размышляя, выкинуть ее или пока погодить? Вдруг в дверь постучали.

Почесывая затылок, Митрич вышел на крыльцо. Снаружи никого не было.

— Ты в дверь стучала? — крикнул он Анне Петровне, которая возилась за забором.

— Как, интересно, я могла стучать, когда я у себя?

— Кто же тогда?

— Может, показалось?

Митрич снова почесал голову.

— В нашем возрасте это вполне возможно, — согласился он и вернулся к герани.

Все-таки ее надо было выбрасывать. Только он снял с подоконника горшок, как в дверь снова стукнули.

С геранью в руках Митрич вышел на крыльцо. Там по-прежнему было пусто. На всякий случай он заглянул за угол.

— Слышь, опять стучали!

Анна Петровна испуганно огляделась. Что за невидимка завелся в деревне?

— Давай-ка я спрячусь. А ты последи за дверью.

— Ладно, — согласилась Анна Петровна.

Едва Митрич скрылся в доме, с березы слетел дятел. Он несколько раз ударил в дверь клювом, потом услышал шаги в сенях и вернулся на дерево.

— Ну? — спросил Митрич, выходя. — Видела?

— Видела! Видела! Дятел!

Тут же дятел застучал на вершине березы.

— Во дела! И чего ему от моей двери нужно?

— Так она же у тебя совсем старая. Вот там кто-нибудь и завелся. Ты бы ее покрасил.

— Шы! Шы! — Митрич махнул на дятла геранью.

Но тот деловито прыгал по дереву и никуда улетать не собирался.

— Слышь, Петровна, погляди за дверью. А я в магазин за краской сбегаю.

— Вот еще! У меня суп на плите стоит. Мне за ним глядеть надо.

Митрич огорченно поставил герань на крыльцо, схватил сумку и побежал в магазин.

Там не было никого, кроме продавца Тимофеева. Правда, и краска была только одна — темно-коричневая.

— Ну и цвет! — сказал Митрич. — А нет ничего повеселее?

— Бери, бери, — ответил Тимофеев, — а то и этого не будет.

Вернувшись домой, Митрич увидел, что герань и крыльцо забросаны щепками, а дверь продолблена насквозь. Выругав на все корки дятла, он нашел подходящую деревяшку и вколотил в дыру. А потом стряхнул с крыльца щепки и принялся красить дверь в неприятный темно-коричневый цвет.

По небу плыло круглое облако. У высокого дерева оно остановилось и стало похоже на большое, белое яблоко. Но все-таки это было облако, поэтому, повисев немного на ветвях, оно двинулось дальше.

А навстречу ему плыло красное яблоко солнца.

В нашем дворе растет рябина. Я ее хорошо вижу в окно. И рябина тоже много чего видит. Летом она видит воробьев и синиц, осенью — дроздов, а зимой — снегирей и свиристелей.

Весь год видит рябина что-нибудь новенькое. И мне показывает. Через окошко.

Почти в каждом дворе в нашей деревне жила собака. Не было ее только у продавца Тимофеева. Но в конце концов и он решил особачиться. В выходной, когда магазин не работал, Тимофеев поехал в Москву на рынок и купил пса самого подозрительного вида.

— Это что за порода? — спросила Анна Петровна, когда продавец вел свою покупку мимо нашего двора.

— Какая там порода! — махнул рукой Тимофеев. — А зовут его Балбес.

— Ну ничего. Может, охранник хороший.

Продавец только пожал плечами.

— Поживем — увидим.

И увидели мы очень скоро. В ту же ночь, когда вся деревня спала крепким сном, Балбес вдруг начал страшно выть и провыл до самого утра.

Утром Анна Петровна побежала к Тимофееву ругаться.

— Ты зачем собаку мучаешь?

— Как это мучаю? — обиженно ответил он.

— Страшно! — сказала Анна Петровна.

— И пальцем не трогал.

— Тогда, может быть, у нее чего-нибудь болит?

— Да ничего у него не болит: вон, только что миску супа съел.

— Смотри, — пригрозила Анна Петровна, — не перестанешь мучить — жалобу напишу!

В следующие несколько дней история повторялась: ночью Балбес выл, а утром к Тимофееву кто-нибудь приходил ругаться. Продавец уже чуть не плакал.

— Ты бы вернул ее хозяину, — посоветовал Митрич. — Это же просто собака Баскервилей какая-то!

— Да где ж я теперь этого хозяина найду?

— Тогда хотя бы к ветеринару своди. А то у нашей деревни из-за нее формируется хронический недосып.

Делать Тимофееву было нечего. Хотя день считался не выходным, он запер магазин, взял Балбеса на поводок и повез на электричке в город. Вернулись они только вечером.

— Ну что? — спросил Митрич.

— Врач сказал, что он здоров, — хмуро ответил Тимофеев. — Только у него есть один дефект.

— Какой?

— Дефект речи. Он лаять не умеет, а вместо этого воет. И ничего с этим не сделаешь.

— Надо же! — удивился Митрич. — Ну ладно, пусть живет. Может, привыкнем.

Узнав про дефективность Балбеса, все стали его жалеть и приносили продавцу для него что-нибудь вкусное. И к ночному вою действительно стали понемногу привыкать, потому что знали — это не Тимофеев собаку мучает, а просто она так лает.

А потом случилось вот что. Через три месяца, ночью, в магазин, который находился с другой стороны дома продавца, забрались два человека. Балбес первый почуял неладное и принюхался. А потом так страшно завыл, что даже привыкшие к нему жители деревни перепугались. А уж не знакомые с ним воры вовсе едва с ума не сошли. В ужасе они побросали утюги с ведрами и бежали.