Крупская - Людмила Кунецкая

Л. Кунецкая К. Маштакова

Крупская

ОТЕЦ И МАТЬ

Длинные гулкие коридоры кадетского корпуса кажутся бесконечными двум маленьким мальчикам, недавно приехавшим в Петербург из далекой Казанской губернии. Братья Крупские, да и сопровождающий их дядя чувствуют себя неуверенно в огромной приемной начальника Константиновского кадетского корпуса. Холодно звучат слова — сироты будут приняты на казенный счет, если успешно сдадут вступительные экзамены. Братья, имевшие хорошую домашнюю подготовку, легко выдержали испытания. И вот они остались совсем одни в незнакомом городе. К огорчению мальчиков, они были определены в разные роты.

Началась новая жизнь, потянулись годы учения. Трудно привыкать к военной муштре. Каждая рота имела свое помещение, и встречаться братьям можно было лишь в краткие минуты свободного времени. Саша и Костя Крупские быстро нашли себе друзей. Однажды на уроке фехтования в пару с Костей стал его товарищ по роте — Ярослав Домбровский. Он фехтовал очень ловко и увлеченно, но силы противников были равны. Откинув забрала, мальчики улыбнулись, пожали друг другу руки, и Ярослав спросил: «Говорят, ты тоже из Виленской губернии?» — «Нет, я родился в Казани, но в Вильно долго жил мой отец».

Так зародилась многолетняя дружба. Именно Ярослав позднее тайком принес в корпус гневные статьи Герцена, стихи Огарева и помог будущему офицеру связаться с I Интернационалом. Окончив корпус, они надолго потеряли друг друга. Но Константин Игнатьевич нисколько не удивился, узнав, что Ярослав сражается вместе с Гарибальди на далекой Сицилии. Много лет спустя Крудский узнал о героической гибели Домбровского на баррикадах Коммуны. Вторым другом Константина стал Андрей Потебня, будущий член русской секции I Интернационала. Он погиб, сражаясь на стороне восставших поляков в 1863 году.

Константиновский кадетский корпус не был исключением среди закрытых военных учебных заведений, здесь тоже жила глухая вражда между неимущими, казеннокоштными, воспитанниками и теми, за кого родители имели возможность платить и кто каждый понедельник подкатывал к подъезду корпуса на рысаках.

На переменах слышались хвастливые рассказы о домашних концертах и детских балах, об угощениях и подарках. Нестерпимо было слушать подобные рассказы кадетам, все лето проводившим в военизированных лагерях. Костя обратил внимание, что особенно остро переживает свою бедность Михаил Бейдеман. Позднее Константину Игнатьевичу казалось, что Михаил предчувствовал свою судьбу — быть заживо погребенным в страшных казематах Петропавловской крепости, куда его заключили без имени и срока.

Шли годы. Росли и мужали кадеты. Формировались их взгляды и убеждения. В корпусе, где требовалось неуклонное, строжайшее соблюдение всех церковных обрядов, посещение всех служб, хорошее знание закона божьего, царил откровенный атеизм. Кадеты ненавидели священника — отца Иннокентия, человека глупого и самонадеянного. Они протестовали против духа казенщины, царившего в корпусе. Живо интересовались политикой.

Труднее всего было доставать запрещенную литературу, никто из начальства не знал, как она проникала в корпус. Но именно здесь Константин Крупский познакомился с «Колоколом» и другими революционными изданиями.

В 1856 году, после выпуска из кадетского корпуса, Константин Игнатьевич был рекомендован в Михайловское артиллерийское училище, куда его приняли без экзаменов.

Окончив в 1857 году Михайловское училище и получив чин подпоручика, Константин Крупский был назначен в Смоленский пехотный полк, расквартированный в маленьком польском городке Кельце. Прибыл же сюда Константин Игнатьевич только в феврале 1858 года, так как тяжело заболел воспалением легких.

Кельце встретил его непролазной грязью и снегом с дождем. Полк размещался на окраине города. Крупский явился к полковнику Ченгеры с докладом. Тот встретил его приветливо — стройный молодой подпоручик понравился ему. Они поговорили об учебе, о столичных новостях. Полковник предупредил, что Кельне, конечно, не лучшее место для начала военной карьеры: положение в Польше тяжелое, зреет недовольство и среди крестьян, и среди польской интеллигенции. Да и шляхта не зевает. То, чего не договорил полковник, Константину рассказал Александр, уже два года служивший здесь же, в Польше. Брат сказал прямо: «Надвигается восстание, мне страшно. Придется стрелять в народ. А ведь они борются за элементарные человеческие права».

Умный и общительный, Крупский быстро завоевал симпатии прогрессивно настроенных офицеров и подчиненных ему солдат. Он легко заводил знакомство и среди местных жителей. Ярослав Домбровский при расставании дал ему несколько адресов польских интеллигентов, и с некоторыми из них у Константина Игнатьевича сложились дружеские отношения. Он быстро научился польскому языку, с увлечением читал Мицкевича в оригинале, заслушивался музыкой Шопена. И никто не подозревал, что поручик (этот чин он получил в мае 1859 года) связан с деятелями I Интернационала.

Маркс и Энгельс внимательно следили за развитием национально-освободительного движения в Польше. Они считали, что борьбу поляков должны поддержать русские революционеры. В Польше из числа русского офицерства была создана тайная организация. В записной книжке Огарева рукой соученика и друга Константина Игнатьевича — Андрея Потебни переписан список членов этой организации, где под номером 13 читаем: «7-я пехотная дивизия: Смоленский пехотный полк: поручик Крупский, прапорщик Полодьев, штабс-капитан Тукатевич».

Константин Игнатьевич лучше других видел, что восстание приближается. Он помогал, как мог, польским друзьям, но он был офицером русской армии и опасался, как бы ему не пришлось принять участие в подавлении восстания. Друзья посоветовали ему перевестись в центральные губернии России. Крупский подал прошение командиру полка.

«Милостивый государь, Ксаверий Осипович!

Извините за откровенную, смешную просьбу, с которой обращаюсь к Вам, как к начальнику, всегда готовому принять участие в судьбе подчиненного. С девятилетнего возраста провидение разлучило меня со всеми близкими сердцу, а вместе — с милым родным краем, оставив в душе сладкие воспоминания о счастливых годах детства, живописных местах родного гнезда!.. О всем, что так дорого для каждого!

От подобных обстоятельств жизни какая-то невыносимая тоска давит душу — весь организм мой, а желание служить на родной земле день ото дня сильнее овладевает моими чувствами, парализует все мои мысли.

Я уверен, Ксаверий Осипович, что Вы поймете грустное состояние моей души и по чувству человеческому не оставите без внимания просьбы, охотно примете на себя труд хлопотать о переводе меня в войска, стоящие в Казанской губернии (место моей родины). Быть может, перевести меня труд с Вашей стороны не малый, тем более что я не имею собственных средств на проезд такого дальнего пути, но все-таки надеюсь на исполнение просьбы моей.