Второе признание - Николай Сумишин

Сумишин Николай Флорович

Второе признание

Николай Флорович Сумишин

Второе признание

Рассказ

"Уроки" - первая книга молодого украинского писателя Николая Сумишина, издаваемая в переводе на русский язык.

В повести, давшей название книге, автор рассказывает о буднях педагогов и учащихся средней школы, показывает сложный духовный мир подростков, роль преподавателей в нравственном воспитании подрастающего поколения.

Рассказы Н.Сумишина - о жизни колхозников в послевоенные годы, о зарождении первого чувства любви, об ответственности взрослых за судьбы своих детей.

- ...Какие мы были смешные. А Василь, тот вообще! Никак не решался сказать самое главное слово... и поцеловать. - Катя засмеялась приглушенно и вытерла слезу. Она сидела на диване, подобрав под себя ноги, и поеживалась, словно в комнате было холодно. Телефонный аппарат стоял на полу. - Все куда-то исчезло... Нет, я не плачу, что ты... Не знаю... Что-то неопределенное... Любовь - она вначале, все мы тогда наивные. Каждая из нас - Джульетта. Разве нет? А потом... домашние стены, кухня, стиральная машина... Бедная Джульетта, она не изведала наших забот... Знаешь, Валя, я теперь много думаю. Приду с работы, сяду и гляжу в угол, как последняя дура. Свадьбу почему-то вижу... Какие мы были!.. Ожидалось столько всего радостного... светлого... Не девочка, знаю: проза будней... Но эта пустота дома... Эта тишина... Нет, Валя, нет. Детей не будет. Диагноз окончательный... Буланович - авторитет... Уже смирилась... Василь? Видела бы, как он меня успокаивал, даже удивительно! "Подумаешь, трагедия!" Живут, мол, другие без детей. А я-то знаю, как он... Да что там говорить - туча черная в доме. Правда, мы постоянно делаем вид, что ее нет. Но хватит об этом. Знаешь, от кого я письмо получила? Угадай... От Евгения Белозера... Представь себе, холостякует!.. Целый час проплакала в подушку. Ой, Валя!.. Нет, конечно. Все мы были тогда чистенькие, но все равно Василь был самым чистым - как родниковая вода. Знаешь, я тогда словно под горой стояла и все смотрела, как бы взобраться на вершину!.. И теперь думаю: неужели тридцать лет - вершина?.. Наверно, вершина, потому что видно далеко вперед, до самой точки. Представь, никакой радости, ни одного просвета! Вот я и подумала... может, назад вернуться? Скатиться с горы, и все!.. Евгению ответила, села и ответила... Коротенько написала... Про три березы, возле которых он мне свидание назначал... что одна береза уже засохла... Ой, Валя, кажется, Василь идет. Все! До свидания! Спасибо, что позвонила.

Катя положила трубку, вытерла быстренько глаза, взяла книжку. Слышала, как вошел Василь, как раздевался и вешал китель на спинку стула. Теперь ищет, наверно, спортивный свитер. Напрасно ищет, она его выстирала, сохнет на балконе.

- Как я устал, Катя! - Василь сел рядом, закрыл глаза. - Понимаешь, до сих пор я считал себя в милиции молодым работником. Нет, я не говорю, что работал кое-как. Просто иногда снижал требования к себе. Как-то очень спокойно работалось возле старших. Но вот вдруг я почувствовал, что главная ноша уже на моих плечах... Старшие отходят, молодые приходят - такая грустная диалектика...

- Нашли девочку? - спросила Катя, просто так, чтобы продолжить разговор.

- Куда там! Как в воду канула, - ответил Василь и, чем-то встревоженный, присмотрелся к жене:

- Ты что, плакала?

- С чего бы?

- Глаза красные...

- Читала. Сюжетик!.. Даже голова разболелась. Интересно пишет этот... Катя взглянула на обложку, - Артур Хейли. Читал?

Василь даже не взглянул на книгу.

- Катя... сегодня я расспрашивал... Только прошу тебя, не волнуйся... Можно, - он умолк, потер ладони, - можно взять ребенка... Девочку, мальчика... в возрасте... словом, на выбор.

- Ты у меня на выдумки мастер, - сказала тихо Катя. - А я пирог испекла, с завитушками. Сейчас принесу, очень вкусно...

- Катя...

- Он, правда, подгорел, но совсем немного. Ножом срежешь - и на здоровье.

Василь недовольно посмотрел вслед жене, затем понуро уставился в окно. Соседний дом вечно закрывает небо. Его окна синевато посверкивали на вечернем морозе.

Катя тоже их видела, накрывая для мужа стол. Эти чужие сверкающие окна не раз преломляли их переполненные болью взгляды. У Кати дрожали руки, не могла налить молоко. Поставила на поднос кувшин и чашку, - пусть уж сам. Кувшин хороший и милый, напомнит мужу о селе.

Василь, когда уже сидели за столом и молчать дальше было все тяжелее, воскликнул:

- У тебя прекрасная сегодня прическа!

- Думала, вечером выйдем.

- Нет. Меня вызовут, надо возле телефона быть.

"Знаю, ты очень любишь детей... очень любишь, - думала Катя, поглядывая на задумавшегося мужа. - Недавно в селе - помнишь? - мы тогда частенько к маме ездили - к нам во двор Иванко забегал, соседский мальчик. Однажды ты стал его подбрасывать и что-то говорить, и вы смеялись. Потом... ты играл с ним и... поцеловал... А я... через окно наблюдала, ты меня не видел... Я закрыла глаза и заплакала. У тебя завистливые глаза, когда перед нами идет молодая семья с ребенком, а если это мальчик, то вообще..."

- Этот кувшинчик, Катя, стоит себе как-то весело и уютно - и в комнате уютно...

Василь говорил не то, что думал.

- Понимаешь... я не смогу смотреть, когда ты будешь ласкать чужого ребенка, - сказав это, Катя спрятала дрожащие руки под стол, чтобы муж их не видел.

- Он же нашим станет, Катя! Ты полюбишь его, как своего родного!

Катя отрицательно покачала головой.

- Я много думала. Самое большое счастье - дарить жизнь... Оно обошло меня. Меня! Меня одну!.. Нет, нет, ты слушай! Я тебя прошу. Счастье обошло меня стороной... Есть женщины, которые сознательно им не пользуются и живут... себе в удовольствие... Наверно, и мне нужно переключиться на новую волну... А там, глядишь, и старость...

- Что ты мелешь! Что ты только мелешь! Это я... дурак. Не надо было напоминать.

- Напоминать... Это всегда между нами. Даже тогда, когда мы целуемся... - Перед Катей были одни лишь широко раскрытые, испуганные глаза мужа, но она уже не могла сдержаться. - Ты еще найдешь себе... женщину и полюбишь, и она тебя... Это же так просто, каждый день столько разлук... Квартиру я тебе оставлю... Между нами, если уж начистоту, уже давно это... Не смотри так, словно я открываю тебе Америку. Ты и сам, наверно, чувствуешь. Любовь, она только вначале, а потом... Потом отчаянные разводятся, а слабохарактерные несут свой крест...

- Это просто ужас!.. Столько ты всего наговорила...

- Никак не хочешь взглянуть правде в глаза. Жизнь жестокая...

- Не подтасовывай нашего горя.

- Моего горя.

- Нет, нашего! Нашего горя, потому что я... - Василь вдруг замолчал, взглянул на жену как-то жалобно и сказал тихо, точно так, как тогда, в свадебное воскресенье, когда они сидели в темноте, а в приоткрытое окно лилась грустная песня, которую уносили со свадьбы девушки, и он произнес: "Я люблю тебя, Катя..."

Катя опустила голову и промолвила еле слышно:

- И все же я рада, что сказала тебе. Теперь, независимо ни от чего, мои слова будут жить в тебе, и ты станешь привыкать к ним.

- Никогда! Молчи, я слушать не хочу!.. Я тебя прошу, Катя, молчи...

Катя молчала, и Василь - тоже.

С тревожным сердцем Катя кружила по квартире, бралась за какую-нибудь работу и тут же ее оставляла, а Василь лежал на диване, закрылся газетой. Чужие окна равнодушно светились в темноте, сразу же за их окном.

"Ну вот, - думала Катя, - произошел все-таки между нами этот проклятый разговор. Словно неотвратимая стихия ворвалась в жизнь, вырвала из-под ног теплую землю и затопила все водой со льдом. Хоть бросайся с берега и плыви. Безумный миг настал! Но теперь не доплыть до Василя, потому что слова, эти коротенькие фразы о любви, которая осталась в прошлом - может, еще на свадьбе, - кромсают берега, снуют невидимо в пропасти, расширяя и углубляя ее..."

Василь лежал тихо, газетой не шелестел, видимо, не читал ее, а думал о... "слабохарактерных, которые несут свой крест". Обиделся. Ну и пусть! Катя найдет силу воли, чтобы прибрать к рукам все свои жалости. Раз уж началось, то лучше разорвать сразу все до конца, собраться и уйти. Скажем, завтра утром, думая, что идешь на работу. А на перекрестке возле кинотеатра повернуть к вокзальной площади, пересечь ее по кратчайшей прямой и остановиться возле кассы.

Катя начала представлять, рассматривая сквозь слезы чужие окна, как она завтра будет покупать билет на какой-нибудь поезд, который повезет ее неизвестно куда... Скорее всего, к матери, в село. Да, да, к маме, кто же другой лучше поймет ее?

Много всяких мыслей пронеслось сквозь ее боль и грусть, но почему-то Катя ни разу не подумала о ребенке, которого можно взять из приюта и назвать своим. Ни хорошего не подумала, ни плохого.

Зазвенел звонок, но не телефонный, а над дверью. Василь накинул китель и, не взглянув на Катю, пошел открывать. Скрипнули двери, послышался удивленный голос, слов не разобрать, но, кажется, муж выкрикнул: "Евгений?!" А это значит... это значит... Катя бросилась через комнату и, испуганная, остановилась возле дверей спальни, прислушалась. Неужели приехал Белозер?!. Похолодевшими руками Катя держалась за дверь, приготовившись в любой миг исчезнуть за нею.