Сокрушённые - Джон Френч

Сокрушённые

(Джон Френч)

'Я жалею не мёртвых, но живых. Те, кто оставлен у могильной черты — это они несут бремя смерти. Это они должны учиться жить, зная, что ничто уже не может быть как прежде'.

— Когда мы его освободим?

Голос был первым, что Крий услышал после того, как очнулся в тюрьме своей брони. Он был негромким и низким, точно море, плещущееся об утёс. Вокс-система его шлема вернулась к жизни, затрещав и защёлкав статическими шумами. Мрак остался, давя на его глаза.

— Когда достигнем рубежа солнечного света, Борей, — сказал второй голос. Его источник находился дальше, но всё ещё неподалёку.

— Он очнулся там внутри? — спросил первый — тот, кого назвали Бореем.

— Возможно.

Вверх по позвоночнику Крия побежали слабые толчки электричества. В системы его брони потихоньку сочилась энергия — в количествах, достаточных для того, чтобы ощущать, но не для того, чтобы двигаться. Так, конечно же, и было задумано. В этом состоянии его доспехи с парализованными мышечными волокнами и застопоренными сервоприводами были такой же полноценной тюрьмой, как и любая камера.

"Это не Кхангба Марву, — подумал он, и месяцы безмолвия в гигантской тюрьме Терры ожили и истаяли по мере того, как вырисовывалось осознание. — Я больше не заточён под горой". Его кожа ощущала вибрацию брони, ровную и медленную, как электрический пульс.

"Я на корабле", — понял он. 

Он провёл на судах большую часть своей жизни, путешествуя по разбросанным звёздам от войны к войне, и ощущения от работы корабля были знакомы ему, как биение собственных сердец. По крайней мере, были когда-то, до того, как он вернулся на Терру, до того, как Крий, лорд клана Кадоран и ветеран почти двух столетий войны, стал легионером Железных Рук в Крестовом Воинстве.

До того, как о нём забыли.

Его глаз коснулся свет. Через поле зрения побежали льдисто-голубые цифры. Он попытался сфокусироваться на проплывающих перед взглядом строчках данных, но обнаружил, что не может. В местах, где его плоть соединялась с аугметикой, зудело — половина контактов была закорочена скремблером, к которому кустодии прибегли, чтобы его усмирить.

Он начал разбирать по пунктам своё положение. У него не было оружия, кроме его собственного тела. При нормальных обстоятельствах — не самая великая из проблем, но его доспехи не были ему подконтрольны и, по всей вероятности, страдали от нехватки энергии. Показатели функционирования его аугметики были гораздо ниже оптимальных. Даже если ему удастся заполучить контроль над своей бронёй, его боевая эффективность составит пятьдесят девять процентов от максимальной. Это, конечно, в предположении, что не существует никаких других ограничителей, удерживающих его на месте.

"Не забывая, что ещё до того, как тебя послали на Терру, ты был слишком стар для фронта, — сообщил голос на заднем плане его мыслей. — Не забывая этого фактора".

Затем ещё имелся вопрос о том, с каким неприятелем он столкнётся. Он вызвал из памяти услышанные голоса, прокручивая в голове их высоту и тембры. Никаких акустических признаков кустодиев, но вокальный диапазон выходил за рамки человеческой нормы: более низкий, с окраской голоса, обусловленной мышцами и системами, которых не было у смертных. В его рассудке сформировалось заключение, имеющее наименьшую вероятность ошибки: космические десантники.

Значит, у него были новые тюремщики, но почему?

"Несущественно". Того, что они являлись космодесантниками, было достаточно, чтобы переиначить исход схватки. "Даже если я смогу двигаться, я, скорее всего, всё же проиграю", — подумал он.

Тогда в нём поднялась ненависть — ненависть к тем, кто предал Императора, ненависть к тем, кто заключил его в тюрьму, но больше всего — ненависть к своей собственной слабости. Он не должен был сдавать до такой степени, что он мог приносить пользу лишь в качестве номинального представителя; он не должен был позволять, чтобы его лишили свободы; ему надлежало быть с остальными из своего клана и Легиона, когда они повергали предателя Хоруса. Ему надлежало...

Он оборвал эту цепочку мыслей, обуздывая их и позволяя, чтобы их страстность наполнила его душу, но не давая ей притупить его логику.

— Правда железа, — пробормотал он сам себе, — направляй меня.

Что-то заскребло по наружной стороне его шлема. Он застыл с напряжёнными, готовыми к действию мышцами. Вокруг его шеи зашипел газ. Глухо стукнули открывающиеся застёжки, и его шлем поднялся вверх. Его глаза затемнились, когда в них хлынул свет, и на короткий момент всё игрилось перед его взглядом, прежде чем обрести чёткость.

На него смотрело широкое лицо. Его сглаженные и утолщённые от мышц черты покрывала загорелая, бугрящаяся шрамами кожа. Это было лицо лучшего из лучших Императора, лицо космического десантника. От центра черепа воина сбегала вниз коротко стриженная полоска волос, пара тёмных глаз не моргая наблюдала за Крием. Крий уставился на него в ответ своими линзами цвета индиго, которые были вделаны в лицо, поделенное между изрубцованной плотью и хромированным керамитом.

Он сидел на троне в центре ярусного помещения из камня. Его тело было обмотано цепями, которые соединялись с оковами на его запястьях и были зафиксированы на креплениях в полу. Стены помещения были чёрными и гладкими, с вкраплениями горного хрусталя, который искрился в свете притушенных газоразрядных сфер. Со стен свисали знамёна, их золотая, чёрная и багряная нить была изорвана дырами от пуль и опалена огнём. Купол потолка наверху был покрыт мозаикой из белых и чёрных плиток, образующих эмблему стиснутого кулака.

Космический десантник, снявший шлем Крия, был одет в жёлтую броню с крестообразным символом на плече, исполненным чёрным по белому. Была в нём какая-то застылость, которая напомнила Крию о мемориальных скульптурах, что стояли на страже могил почитаемых людей.

"Имперские Кулаки, — подумал он. — Преторианцы Терры. Ну конечно".

Имперский Кулак отшагнул назад, и Крий увидел второго, который стоял ещё дальше и молча наблюдал за происходящим. Его броня была закутана в белый табард с чёрным перекрестом, рука покоилась на навершии зачехлённого меча. Крий посмотрел в суровые, холодные глаза цвета сапфира недрогнувшим взглядом.

— Его броня, милорд? — произнёс Имперский Кулак, стоящий над ним. — Мне следует её активировать?

"Борей", — подумал Крий. Так его назвал другой голос.

— Я бы не стал, — сказал он и посмотрел вверх. Борей встретился с ним взглядом, на его лбу начинали формироваться зародыши хмурых морщин. — И если бы я был тобой, я бы также не снимал эти цепи.

— Что?

— Потому что если ты это сделаешь, — продолжил Крий спокойным тоном, — то я убью вас обоих.

Борей бросил взгляд на своего безмолвного товарища, затем обратно на Крия. — Ты...

— Да, я знаю, кто он такой, — прорычал Крий.

— Я не желаю верить в то, что ты предатель, Железная Рука, — сказал второй Имперский Кулак.

— Предательство... — Крий медленно произнёс это слово. — Скажи мне, если бы тебя погребли под горой, заточили бы рядом с теми, в чьих жилах течёт кровь настоящих предателей, — какие мысли ты лелеял бы во тьме? Чего бы ты пожелал тем, кто тебя туда заключил? — фокусировочные кольца его глаз дёрнулись. — Если бы Сигизмунд, Первый Капитан Имперских Кулаков, сидел бы здесь на моём месте — о чем бы думал он?

Глаза Сигизмунда сузились.

— Я бы размышлял о том, каким образом мог бы лучше всего послужить Империуму.

— Правда? — усмехнулся Крий.

Сигизмунд продолжил, словно он этого не слышал:

— Теперь, когда мы вышли за пределы Солнечной Системы, лорд Дорн поручил мне передать тебе его приказы.

Крий медленно покачал головой, не отводя взгляда от глаз Сигизмунда:

— Мой меч следует приказам моего примарха и повелениям Императора. Не твоим, и не Рогала Дорна.

Борей рванулся вперёд, его каменные черты были изломаны гневом. Его рука уже была собрана в кулак. — Ты смеешь...

"Быстрый, — отметил Крий. — Очень быстрый".

Но Сигизмунд двинулся ещё стремительнее и положил руку на плечо Борея.

— Спокойствие, Борей, — произнёс повелитель храмовников. Борей глянул на своего командира, и что-то передалось от одного к другому в этом взгляде.

Крий открыл рот, чтобы заговорить. Сигизмунд его опередил:

— Феррус Манус мёртв.

Крий услышал слова. Он ощутил, как они обрабатываются его мозгом. Он ощутил, как растекается по нему их смысл. Он ощутил... он не ощутил ничего.

Мгновение растягивалось, и по-прежнему ничего не было. Ни ощущения брони на коже, ни тупой боли в закороченной аугметике, ни пульсации крови в конечностях. Лишь нахлынувшая тишина да чувство падения, словно во вселенной разверзлась дыра и заглотнула его. Он падал, и была лишь пустота — и вверху, и внизу.