В пустыне волн и небес - Фрэнсис Чичестер

Чичестер Фрэнсис

В пустыне волн и небес

Фрэнсис Чичестер

В пустыне волн и небес

Перевод - Вронский Н. В.

Фрэнсис Чичестер, безусловно, человек действия, энергичный, предприимчивый. Его стихия - это стихия природы: свобода, простор, небо, море.

В жизни Чичестера много ярких и драматических событий: перелет на одноместном самолете из Англии в Австралию в конце 20-х годов; борьба с раком легких и удивительное излечение от болезни; труднейшие морские походы через Атлантический океан и вокруг света в одиночку на яхте...

Название книги - строчка из стихотворения Дж. Мейсфилда "Нерв моря".

ОГЛАВЛЕНИЕ

От автора

Часть первая

Глава первая. Начало.

Глава вторая. Мрачные дни в колледже

Глава третья. Батрак

Глава четвертая. Новая Зеландия, 1919 год

Глава пятая. Золото и уголь

Глава шестая. В погоне за богатством

Глава седьмая. Учусь летать

Глава восьмая. Старт

Глава девятая. От Триполи до Явы

Глава десятая. Австралия

Часть вторая

Глава одиннадцатая. Тасманово море

Глава двенадцатая. В точку

Глава тринадцатая. Авария

Глава четырнадцатая. Спасательная операция

Глава пятнадцатая. Снова в полете

Глава шестнадцатая. Возвращение в Австралию

Часть третья

Глава семнадцатая. На пути в Японию

Глава восемнадцатая. Газолин и другие неприятности

Глава девятнадцатая. Японские встречи

Глава двадцатая. В Китае

Глава двадцать первая. Несчастье

Часть четвертая

Глава двадцать вторая. Снова в Англии

Глава двадцать третья. Шейла и война

Глава двадцать четвертая. Снова в море

Глава двадцать пятая. Рак

Глава двадцать шестая. Избавление

Часть пятая

Глава двадцать седьмая. В одиночку через Атлантику

Глава двадцать восьмая. Шторм

Глава двадцать девятая. Нью-Йорк и новые планы

Глава тридцатая. Снова в Атлантике

Глава тридцать первая. Опять Нью-Йорк

Глава тридцать вторая. Домой - и к новым горизонтам

Шейле, моей жене,

с восхищением, уважением и благодарностью.

И конечно, с любовью

ОТ АВТОРА

Если эта книга имеет какие-либо литературные достоинства, то в первую очередь благодаря Джону Андерсону, который выбрал из моей истории лишь самое интересное. Сам я написал слишком много, и этому есть объяснение. В моей жизни было много путешествий, так сказать, малого порядка, но очень мною любимых - на велосипеде или верхом на лошади, на лыжах или просто пешком. Но биографию не следует перегружать велосипедами.

Пусть эпиграфом к этой книге будет стихотворение "Нерв моря" Джона Мейсфилда. В нем, всего в двенадцати строчках, выражено мое непреходящее стремление к романтике приключений.

Джон Мейсфилд

"Нерв моря"

(перевод Владимира Шишкина)

Вернуться я снова должен к морям,

К пустыне волн и небес,

Лишь только нельзя без паруса плыть,

Звезды путеводной без,

Без песни ветра, скрипа снастей,

Пусть будет штурвал крутиться,

Рассвет над морем будет вставать

И серый туман клубиться.

Я должен опять возвратиться к морям

На зов бегущей волны.

Здесь рев урагана и пенье сирен

Значения будут полны.

И все, что мне нужно, - хороший бриз,

Клочки облаков летящих,

Соленая пыль пенных валов,

Крик чаек, о чем-то скорбящих.

Вернуться я снова должен к морям,

К цыганской судьбе кочевой,

Плыть за китом, за чайкой лететь

Под ветра свист ножевой.

Смогу ли я жить без команды моей,

Без баек бродяг морских?

Их сон после вахты сладок и тих,

И души счастливы их.

С благодарностью Джону Мейсфилду, величайшему из поэтов-маринистов.

Фрэнсис Чичестер

Боже, пошли мне смерть не раньше, чем буду готов я к ней.

Ф. Ч.

Часть первая

Глава первая

НАЧАЛО

Меня укусила змея - это было, насколько помню, мое первое приключение. Весна, мне 11 лет, я в лесу, в поместье моей арлингтонской тетки Розалии. Уютная долинка ручья, бегущего из озера; среди буйной зелени выделяются заросли какого-то растения с широкими листьями, похожего на гигантский ревень. Я заметил змею, когда она уползала в кусты с освещенной солнцем лесной дороги. Схватил ее за хвост, завернул в носовой платок, связал концы и пошел домой - до него было около 3 миль. Проходя через большое поле, увидел в траве жука и решил, что неплохо бы покормить мою змею. Вытащил ее из платка и положил на траву рядом с жуком, но она им не заинтересовалась. Тогда я взял змею за шею и стал тыкать ее мордой в жука - она извивалась и шипела. Не хочешь - твое дело. Я стал засовывать ее обратно в носовой платок, и тут она укусила меня в указательный палец. Боль была такая, будто меня ужалило полдюжины ос. Палец мгновенно распух и посинел, я стал сосать его, прыгая от боли. Но змею не бросил, засунул все-таки ее в платок и поспешил домой.

Я то бежал, то шел. Рука распухла и болела, особенно под мышкой. Я страшно испугался и, будучи в то время весьма религиозным, встал на колени и начал молиться о спасении. Мне совсем не хотелось умирать: весенний день был так хорош, пробивавшийся сквозь листву солнечный свет так радостен! Недалеко от нашего дома я встретил знакомого фермера. Он ехал верхом. Я рассказал ему о своем несчастье и показал змею. Он спешился и убил ее ударом ноги. Мне было жаль ее.

Дома отец, выслушав меня, сказал:

- Нашел, что делать - нести змею домой. Она ведь могла ужалить твою сестру.

Отец велел мне взять велосипед и ехать в больницу в Барнстэпл. Этот городок находился в четырех с половиной милях от нас, и я прекрасно в нем ориентировался. Но от змеиного укуса я был сам не свой и проплутал, прежде чем добрался до больницы. Помню, как сидел на лавке в ожидании приема. К тому времени я уже мало что соображал. В кабинете врача мне положили на лицо какую-то марлевую штуку, и я до сих пор помню отвратительное ощущение удушья от действия хлороформа. Наверное, во всей передряге этот момент был хуже всего. Я видел стоящего рядом отца- он, оказывается, запряг лошадь и отправился вслед за мной. Потом была резкая боль - это, наверное, стали вскрывать мой палец, - и тут я потерял сознание.

Позже я узнал, что врачи послали отца найти убитую змею, чтобы использовать ее яд как противоядие. Но потом передумали и заказали какой-то препарат - его должны были доставить поездом из Лондона. Препарат прибыл вечером, и мне сделали несколько уколов в живот. Отец потом говорил, что до утра они не знали, удастся ли мне выжить.

Тогда я впервые узнал, что значит быть известным. Мое приключение описали в местной газете, и ко мне в больницу стали приходить посетители. Среди них были Нэнси Платт и моя кузина Маргарет, которую я обожал.

Страсть проводить целые дни в одиночку - где-нибудь в глуши, подальше от людей, - наверное, не была у меня врожденной. Скорее, она развилась под влиянием обстоятельств. К таковым можно отнести, например, мой начальный опыт школьной жизни. В семилетнем возрасте я был отдан в школу в Эллерсли, в 7 милях от дома. Родители каждую неделю отвозили меня туда на нашей двуколке. Как-то раз, в начале первого семестра, старшие мальчишки устроили во дворе игру: одна команда должна была попасть в здание школы, другая - не давала им сделать это. Я в тот момент был в туалетной комнате и вдруг увидел, что в окне надо мной появилась голова моего старшего брата - он пытался пролезть внутрь. На полу стоял ящик с опилками. Я схватил пригоршню и запустил брату прямо в лицо. Поступок, разумеется, дурацкий и дикий, но я сделал это, конечно, вовсе не со зла, просто, наверное, был очень возбужден неожиданным появлением брата. Помню, как он стоял потом, склонившись над умывальником, и промывал глаза.

Я заработал трехнедельный бойкот, и его осуществили от начала до конца - никто в школе за это время не сказал мне ни слова. Не знаю, придумал ли это наказание мой брат (он был старше меня на четыре с половиной года), но сам он наравне со всеми принимал участие в бойкоте. Трудно поверить, что старшие школьники могли так жестоко наказать семилетнего новичка - пусть даже и за глупый, неприятный поступок. Вероятно, я вообще был им непонятен и неприятен, что-то вроде белой вороны.

Этот случай настроил меня против моих товарищей; каждый был мне врагом, если не доказывал чем-то, что он мой друг. Мне приходилось драться на каждом шагу, и школа стала для меня не лучше тюрьмы. К тому же у меня не сложились отношения и с директором: в первом семестре меня шесть раз пороли. Директор, мужчина крупный и крепкий, посылал провинившегося в жилой корпус, где тот должен был стоять у своей кровати и дожидаться наказания. Это ожидание было хуже всего, я стоял у кровати и не мог сдержать дрожи. В окне я видел вьющиеся растения, усыпанные ягодами, там сновали воробьи, и эта картина отложилась у меня в памяти как олицетворение невзгод и страданий. Приходил директор, велел провинившемуся снять штаны и бил его по голому заду. Иногда жертва стояла, наклонившись, с голым задом, но порки так и не получала - это была особая форма наказания. Спустя примерно год родители забрали меня из этой школы - не из-за суровых условий, а потому что я часто болел. Их это раздражало.