Лестинца - Егор Фомин

Фомин Егор

ЛЕСТИНЦА

Пролог

Весело щебетали птицы. Летнее полуденное солнце нежно ласкало коротко стриженную голову молодого парня в камуфляже, сидящего на краю молочно-белой безупречно отполированной ступени.

За его спиной, с обеих сторон от поднимающейся вверх лестницы желтели камни развалин. Но они не были интересны парню в камуфляже. Он спал, свесив голову, и положив руки на автомат.

Испуганно вспорхнули птицы из кустов, окружавших полянку. И на лужайку, поросшую нежной травой и полевыми цветами, вывалился встрепанный запыхавшийся молодой человек, с горящими огнем глазами, спрятанными за стеклами очков.

— Пришел, наконец, — поднял голову парень в камуфляже, цепко подметив, что туго набитый рюкзак пришедшего, вздувающийся уродливым горбом, расползается по швам, — ну пойдем.

С этими словами он легко поднялся, закинул за спину ранец, поправил штык-нож, повесил автомат на шею и, положив на него руки, легко зашагал вверх.

— А вы, собственно, кто? — удивленно спросил молодой человек, тревожно поправляя очки и тяжело переводя дыхание.

— Кто положено, — бросил через плечо парень, продолжая подниматься, — идем-идем.

Человек в очках еще раз подоткнул их пальцем, поправил рюкзак и тяжело начал подниматься вверх.

1

Через деревню Большие Бугры идет лишь одна дорога, зато окрестные холмы, как это знают все деревенские, истоптаны тропинками. И только немногим известно про одну из них, которая не заканчивается в холмах, а вьется дальше на болота. Пытливого и упорного путника она проведет и дальше через самые топи, и подведет к подножию лестницы, что уходит в облака. Но в ясную погоду некоторые обладатели особо острого зрения могут увидеть, что она тонкой нитью тянется дальше в высь.

Ступени подножья молочно-белые неестественно нетронутые временем, широкой дугой опирались на землю. Они выглядели чуждыми траве, что росла рядом, и вообще всему этому миру. Пятую ступень перегораживали ворота, с обеих сторон к ним прижимались храмовые постройки, от которых начинался парапет вдоль всей обозримой лестницы. И ворота и постройки выглядели самыми что ни на есть обычными, целиком принадлежащими этому миру. Где-то в другом месте их отделка, может быть, и показалась бы великолепной, но здесь, по сравнению с чистыми идеально отполированными ступенями они выглядели излишне вычурно, и в то же время блекло. Может быть поэтому, бросались в глаза самые незначительные мелочи в отделке пристроек.

Совершенно невзирая на очевидную святость ступеней, с краю самой нижней вольно устроился человек средних лет. По его когда-то, пожалуй, даже утонченному, а теперь под глубокими застарелыми шрамами лицу трудно было определить происхождение и точный возраст владельца. Серебро висков, среди коротко и неровно стриженых темных волос, было сродни шрамам, а отнюдь не годам. Сапоги до колена, из плотной но мягкой кожи, подбитые железом, кожаная куртка, наручи и оплечья, рукоять меча над плечом, широкий пояс с двумя тяжелыми кинжалами, шесть метательных ножей на перевязи крест-накрест, окованное сталью копье в рост, которое не выпускала его жилистая сильная рука, также не выдавали в нем никого, кроме человека военного. Оставив дорожный мешок у ног, он откинулся назад, невзирая на распространенное убеждение, что спать на лестнице неудобно, и, прикрыв веки, спокойно дремал, убаюкиваемый жарким приполуденным солнцем.

Казалось, человек не слышал шума и гама, что разносились от обильной свиты местного государя. Для того было поставлено кресло на широкой лужайке перед ступенями, рядом невозмутимо застыли гвардейцы, вокруг шелестели пышными нарядами придворные, а перед ним гордо, но как-то обречено, стоял младший претендент на трон статный юноша среднего роста. Блистающий белизной плаща и золотым шитьем, он нервно сжимал левой рукой эфес тонкого дорого отделанного меча, и, поджимая губу, тронутую пушком юношеских усов, воротил взгляд голубых глаз от плакальщиц, что неуемно голосили у его ног:

— И на кого же ты нас покидаешь-то о-о-ой! И куда же ты от нас ухо-о-о-одишь то-о! Соколик-то ты наш я-а-а-асный! Солнышко-то наше све-е-е-етлое!..

И далее неизменно подробно описывались злоключения оставляемых на произвол судьбы.

Великолепие местного двора напрочь оттеняло другую группу, что собралась в заметном отдалении с краю. Эта группа напротив была составлена большей частью из дюжих мужиков, по всему — крестьян. Единственная среди них женщина, уже солидного возраста, уткнувшись в плечо мужа, тихонько плакала. А тот лишь вяло бормотал:

— Ну, чего ты?.. эта… чего в самом деле-то, буде уже реветь-то, — и вяло обнимал ее одной рукой.

Крестьяне стояли кружком вокруг могучего парня, в грубых штанах, рубахе, расходящейся на широкой груди. Круглая его голова была увенчана стрижеными в круг светлыми нечесаными волосами. За веревку, что заменяла пояс, был заткнут топор, а в широких, как лопаты, ладонях он смущенно теребил дорожный мешок.

Самый представительный, из окружавших, седовласый старец изредка похлопывал его по плечу и поучал:

— В, общем не забудь, веди себя, значит, как все люди. От всей деревни, все-таки, понимаешь, посылаем, а то знаем мы тебя, дурня…

— А чо, ежели дурень, так и посылаете, — обиженно перебивал, сопя, тот, — слали б тогда Рюху, он вон каковский умной!

— Буде тебе еще рассуждать, — обрывали его подзатыльником остальные уважаемые мужики, и старец выдавал новый совет.

Недалеко от обеих групп сидел на разостланном на траве плаще человек, по виду, уже не юноша, но еще не доживший до средних лет, в цветастом, едва ли не скоморошьем, но сильно выцветшем, трико. Ероша буйную гриву своих русых волос, он переводил взгляд с одной группы на другую, от души веселясь. Лишь только меч в лежащих рядом простых кожаных ножнах говорил, что этот скоморох не так прост.

И кто действительно не был заметен для праздного наблюдателя, так это двое, приткнувшиеся совсем в стороне, но недалеко от Лестницы. Юноша и молодая девушка нежно обнимали друг друга, страшась разжать объятья.

Они были совершенно уверенны, что это — последний день в их жизни, и в то же время надеялись на вечность. Им казалось, что они непременно умрут друг без друга, что как только разомкнутся объятья, два бездыханных тела упадут на траву. Словом, им было несладко.

Слушая их трогательный разговор, умильно шелестела молодая и легкомысленная трава, а кусты, давно живущие и уже много повидавшие, неодобрительно покряхтывали. Они не терпели душещипательно-сентиментальных сцен.