НОЧНОЙ ДОЗОР - Томас Мертон

ТОМАС МЕРТОН.

НОЧНОЙ ДОЗОР.

Перевод с английского, предисловие

и примечания Елены Давыдовой.

Предисловие

Имя Томаса Мертона — писателя, монаха, мистика, поэта, социального и литературного критика, переводчика и комментатора — недостаточно известно российскому читателю. Давняя публикация его переписки с Борисом Пастернаком в “Континенте”; тонкая книжечка “Новые семена созерцания” (М., 1997) и несколько случайных статей и стихотворений, затерявшихся в море “благочестивой” печатной продукции последних лет; его биография, написанная Джимом Форестом (Джим Форест. Живущий в премудрости. — М.: Истина и жизнь, 2000); восторженное, но далеко не всегда верное изложение его взглядов в религиозно-философских отделах толстых газет и солидных журналов; фантастические пересказы его биографии в Интернете, которые даже не хочется опровергать; наконец, тенденциозная статья в поп-энциклопедии “Мистики ХХ века” (главный на сегодняшний день источник информации для оккультно ориентированных энтузиастов Мертона) — вот, похоже, и все.

Между тем, книги Мертона — а их более семидесяти, включая дневники, которые он вел всю жизнь, и обширнейшую переписку, — тридцать пять лет спустя после его смерти продолжают переиздаваться, новые биографии и воспоминания выходят в свет, в разных странах возникают общества изучения его наследия, количество диссертаций и научных работ, интерпретирующих его творчество, исчисляется сотнями и увеличивается с каждым годом.

Определенно, этот монах с широкой улыбкой на загорелом лице и крепкими руками крестьянина представляет собой загадку. Мертон не вписывается ни в одну из готовых схем, сколько бы мы ни старались ввести его в рамки. В лучшем случае удается описать его как глубоко противоречивый, романтически-контрастный тип — монах и бунтарь, католик и дзен-буддист, молчальник и мастер слова, — что, конечно, делает его понятнее, но вряд ли приближает нас к разгадке. Ведь то, что на первый взгляд представляется противоречием, таковым для Мертона отнюдь не являлось — он жил и осознавал себя в ситуации экзистенциального парадокса, не примиряющего, а попросту отменяющего всякие противоречия. Эта свободно и ответственно принятая позиция была оплачена всей его незаурядной жизнью. Как Иона во чреве кита, Мертон плыл к своему назначению “во чреве парадокса”. Книга, эпилог из которой мы предлагаем читателю, так и называется — “Знак Ионы”.

Одно предварительное замечание по тексту. Образ ночи, вокруг которого построен предлагаемый отрывок, — ключевой для Мертона. В этом отношении он следует традиции испанского мистика 16-го века Хуана де ла Круса. “Темная ночь души”, как ее описывает де ла Крус, — это состояние онемения всех чувств, через которое проходит человек в своем приближении к Богу. 

Краткая хронология жизни Томаса Мертона[1]

1915, Франция — 31-го января у четы художников — новозеландца Оуэна Мертона и американки Руфи Дженкинс — родился сын Томас.

1916 — семья Мертонов переезжает в США, где Томас более или менее постоянно живет у деда с бабкой в Дугластоне.

1921 — Руфь Дженкинс умирает от рака.

1922 — Томас с отцом уезжает на Бермуды.

1925 — переезжают во Францию.

1926-1932 — Томас учится в лицеях и частных школах Франции и Англии.

1932 — Оуэн Мертон умирает от опухоли мозга.

1933 — Томас путешествует по Италии, проводит лето в США, осенью начинает учиться в Кембридже (французский и итальянский языки и литература).

1934 — по настоянию опекуна и родственников уходит из Кембриджа и переезжает в США.

1935 — поступает в Колумбийский университет.

1938 — заканчивает учебу со степенью бакалавра и поступает в аспирантуру Колумбийского университета. Учится и работает над диссертацией по английской литературе.

1938 — крещен в католичество.

1940-1941 — преподает английский язык и литературу в Колледже святого Бонавентуры.

1941 — поступает послушником в Гефсиманский монастырь католического Ордена траппистов в штате Кентукки. Траппистский орден относится к числу созерцательных: трапписты не занимаются ни педагогической, ни миссионерской, ни социальной деятельностью. Они молятся и трудятся. Кредо траппистов — “активное созерцание”. Монастыри существуют на полном самообеспечении (ежедневная физическая работа обязательна для всех) — трапписты знамениты производством сыров и пива — и отличаются особенно суровым уставом. Быт трапписта, действительно, коммунальный: у монаха нет ничего своего, даже кельи — он спит в большом дормитории вместе с десятками братьев. Траппистов часто называют молчальниками, что в известном смысле верно: хотя траппистские монахи и не дают обета молчания, они имеют право разговаривать только со старшими по иерархии и в особых случаях — с посторонними. Для общения друг с другом выработан язык жестов.

1944 — принимает простые монашеские обеты. Издана первая книга стихов — “Тридцать поэм”.

1947 — принимает постоянные монашеские обеты.

1948 — издана автобиография Мертона, “Семиярусная гора”; успех превосходит все ожидания — книга становится бестселлером.

1949 — Рукоположен в священники. “Семена созерцания”, “Вода Силоэ”.

1951-1955 — Наставник схоластиков (монахов, готовящихся к принятию священнического сана).

1951 — “Восхождение к истине”.

1953 — “Знак Ионы”.

1955 — “Человек — не отдельный остров”.

1955-1965 — Наставник новициев.

1957 — “Безмолвная жизнь”.

1958 — “Мысли в уединении”.

1960 — “Спорные вопросы”.

1961 — “Новый человек”.

1964 — “Семена разрушения”.

1965 — “Ганди о непротивлении”. “Путь Чжуаня Цзы”.

1965-1968 — получает разрешение на отшельничество: живет на территории монастыря в уединенном доме.

1967 — “Мистики и дзенские наставники”.

1968 — “Монашеский пруд”, “Вера и насилие”, “Дзен и птицы аппетита”.

1968, 10-е декабря — Томас Мертон (в монашестве — отец Луи) погибает в Бангкокской гостинице (удар током от неисправного вентилятора) в Тайланде, куда он приехал для участия в конференции азиатских бенедиктинцев и цистерцианцев.

Ночной дозор, 4 июля 1952-го года

Сторож, сколько ночи осталось?

Ночь, о Господи, это время свободы. Ты видел день и ночь, и ночь была лучше. Начало всех вещей — в ночи, и ночью же я узнал о том, что все они конечны.

Гефсиманская обитель, омывшись в крестильной реке ночи, восстановила утраченную невинность. Прежде чем поглотить все видимое, темнота наводит некоторое подобие порядка. Пора в дозор — табельные часы закреплены на лямке, лямка перекинута через плечо. Этой ночью, в тишине четвертого июля, пришел мой черед быть пожарным сторожем. Я буду сторожить дом, которому когда-нибудь придет конец.

Вот как это происходит:

До восьми вечера монахи распевают гимны Богоматери, подобно изгнанникам, в надежде на скорое счастье набившимся в раскаленное чрево корабля, везущего их в страну рабства. В восемь ночной ангелус[2]  отпирает церковь и выпускает их на свободу. Тогда это священное чудовище — Монашеская Община — распадается на части, просачивается сквозь духоту крытых галерей, где желтые лампочки не привлекают мошкары, и рассеивается по всему монастырю.

В специальной коробке у подножия лестницы в лазарет лежат табельные часы, кеды, карманный фонарь и ключи от разных помещений.

Шум сзади, над головой и вокруг меня означает, что братья один за другим расходятся по своим кроватям. Некоторые останавливаются в галерее попить холодной воды из бумажных стаканчиков. Так мы боремся с жарой. Я беру тяжелые табельные часы и перебрасываю их на лямке через плечо. Бесшумно ступая, подхожу снаружи к ближайшему окну, устраиваюсь в его желтом свете и негромко начинаю вычитывать второе субботнее повечерие. Дом постепенно затихает.

Замешкавшийся в прачечной брат со сменой сухого белья за плечами подходит к окну, выглядывает в темноту сада и, заметив меня, читающего псалмы с требником в руках, делает вид, что испугался.

Минут через десять-пятнадцать в крытых галереях уже не будет слышно эха шаркающих по лестницам шагов. (Опоздавшие должны снимать обувь у входа в дормиторий и в носках пробираться к своим кроватям, чтобы не разбудить спящих, — как будто кто-то может спать в такую жару.)

Восемь пятнадцать. Я сижу в темноте и слушаю людскую тишину. Постепенно я начинаю разбирать красноречие ночи, ночи сырых деревьев и лунного света, скользящего по склону церкви во влажной дымке спадающей жары. Миллионы неведомых существ от рая до ада оглашают ночной мир своей варварской элоквенцией. В то время как земля, подобно огромной влажной туше, отдыхает и остывает, дикая музыка набирает силу: гремит, стучит, трещит, звенит, покуда все вокруг не проникнется ее ровным безумием, никогда, однако, не переходящим грань, за которой начинается оргия — вся эта живность невинна, чиста и чужда злу. Я упоминаю о зле только потому, что знаю, как жара и неистовая музыка жизни могут сводить с ума не живущих в монастыре и толкать их на поступки, которые мир уже разучился оплакивать. Оттого некоторые и ведут себя так, словно и ночь, и лес, и жара, и животные несут в себе дурную заразу, в то время как на самом деле жара праведна, животные — дети Бога, и ночь создана не для того, чтобы укрывать грех, а чтобы раскрывать бесконечные пространства для благодати и отпускать наши души играть между звездами.