На изломах - Александр Солженицын

Солженицын Александр И

На изломах

Александр Солженицын

На изломах

Двучастный рассказ

1

Кто в тот год не голодал? Хоть отец и был начальник цеха, но не брал ничего никогда сверх, и никого к тому не допускал. А в семье - мать, бабушка, сестра, и Димка на 17-м году - есть-то как хочется!! Днём у станка, ночью с товарищем с лодки рыбу ловили.

А цех у отца какой? - снаряды для "катюш". На харьковском Серпе-Молоте доработались - прервать нельзя! - до того, что город уже горел, чуть к немцам не попали, уезжали под бомбёжкой - и закинулись до Волги.

Война? как будто катила она к концу, фронты уходили - но что там дальше будет? А ещё сяжок - и призыв. И уже узнав складность своего характера и ума - на весну этого, 44-го, сдал Дмитрий экстерном сверх 9-го и за 10-й класс, да "с отличием". И с сентября можно ринуться в институт. А куда? Добились с другом до такой справочной брошюрки: "ВУЗы Москвы". Ох, много названий, ещё больше - факультетов, отделений, специальностей, - а что за ними скрывается? чёрт не разберет. И - как бы решали? и - как бы решились? - но в Энергетическом, Шоссе Энтузиастов, прочли: "трёхразовое питание"! И это всё перевесило. (А по себе сам намечал: юридический? исторический?) Ну, такая в ногах легколётность - покатили!

И - приняли. Общежитие в Лефортове. Только трёхразовое - как считалось? Щи - это уже раз, уполовник пюре из гниловатой картошки - это уже два... А хлеба - 550 плохого. Значит: днём учись, уж там как, вечерами-ночами грузчиками. Заплатят папиросами - иди на рынок, меняй "дукат" на картошку. (Ну, отец помогал.)

А год двадцать шестой - уже весь заметали в армию. А год Двадцать седьмой - качался, туда ли, сюда. Но - удержался. Да кончилась война, оттого.

Война и кончилась - она и не кончилась. Объявил Сталин: теперь восстанавливать! И пошла жизнь по тем же военным рельсам, только без похоронок, а: и год, и два, и три - восстанавливать! значит - и работать, и жить, и питаться, как если б война продолжалась. Уже был на 4-м курсе, отложил себе 400 рублей - новые брюки купить, а тут - громыхнул слух: будет реформа! И - кинулись люди в сберкассы, сразу две очереди, одни сдают, другие берут, не угадаешь, как надо. И Митя Емцов - не угадал, прогорели и брюки. Но сразу и выигрыш: ни стипендии, ни зарплаты не разделили на 10, и карточек - больше нет. И на январскую стипендию накупали ржаного хлеба - в обжор, да ещё и чай с сахаром. А директор их института - была солидная, властная женщина, жена Маленкова, нахлопотала ещё и повышенных стипендий, получил и Емцов. Так он - креп.

Да креп не только от питания, и не только в учёбе. (Отбирали на атомную энергетику и на автоматику-управление авиационные - выбрал второе, ещё долго не догадываясь, что иначе б заперся на годы и годы как в тюрьме.) Креп он и на общественной, комсомольской работе.

Это приходит незаметно и не по замыслу: чего мы стОим - мы узнаём только с годами и по тому, как окружающие воспринимают нас ("нерядовой"). Все замечают, что ты по природе динамичен, что ты подаёшь самые быстрые предложения, как с чем быть коллективу; что твои мнения одерживают верх над другими. Так - садись в президиум собрания! Сделаешь доклад? Отчего бы нет? И слова в речи легко сцепливаются. Кого там поддержать, кого разоблачать? И ребята аплодируют. И за тебя голосуют. И так это гладко, само из себя: комсомольский вожак; с З-го курса - секретарь факультетский; с 5-го заместитель общеинститутского. (Но для этого уже надо быть кандидатом партии. Однако распоряжение ЦК: с 48-го года прекратить приём в партию - то есть за войну слишком много напринимали. А вот - "в виде исключения принять товарища Емцова"? На партийном собрании сидят же и фронтовики, зароптали: почему - его? почему - исключение (для щенка)? Зал - против. Но встаёт директорша, представительная, уверенная - да чья жена? кто этого не знает? и веско опускает в зал: "На то - есть соображения." И - всё. Проголосовали и фронтовики.)

А вскоре - ты ещё не кончил института, уж никакого тебе "распределения" - взяли в московский горком комсомола - замзавотделом студенческой молодёжи. (А что там в институт осталось доезживать - зачем на трамвае? позвонил в горком - и едешь на "победе"; вызываешь второй раз - и из института, уже на квартиру, не в общежитие, опять на "победе".)

Да, взветрили тебя пыхом-духом - но перед ребятами нисколько не стеснительно, потому что в том нет никакой кривины: ты ничего не добивался, не хитрил, а вот - вынесло, само. И ещё в том, что комсомольское дело честное, верное, даже священное! (Первый раз вошёл в горком комсомола - ну, как верующий в церковь, с замираньем.) И что это - бьющая живая струя нашей ослепительной общей жизни: после такой всемирной победы - и как вливаются в страну восстановительные токи! и как гремят отовсюду успехи грандиозных строек! и ты - этого часть, и направляешь своё студенческое поколение туда, в эти замыслы и в эти свершения.

И с гордостью написал отцу (тот и остался так, на своём цехе, и на Волге, уже в Харьков не возвращали их). Отец может взвесить, что значит выбиться своими силами. Сам сын кузнеца - а поднялся в инженеры. И жену взял из полтавской дворянской семьи, искавшей защитного крыла в ранние Двадцатые. (А потом сильно сердился, когда та с матерью разговаривала по-французски.) В 1935 он перенёс злополучие ареста по клевете (семью сейчас же стеснили, шредеровский рояль стал в подвале на боку) - но через полгода оправдали, - и дивность этого освобождения ещё больше укрепила пролетарскую веру отца в добротность нашего строя, его отродную преданность ленинскому пути.

Да только, вот, в горкоме комсомола что-то стало меняться? Не все тут благоговели, войдя. А у кого и в идейном горении сказывалась недохватка наигранность проступает, не спрячешь. Да и правда, своим интересам чуть отдайся - утягивают с силой. А кто-то кого-то подсиживает, занять пост повыше. Вдруг - второго секретаря горкома застали в кабинете на диване с секретаршей. Ну, и оргвыводы...

Гори - не гори, а вдвигаются в нашу жизнь ещё и факты. Вот - Факт: начиная с замзавотделом и вверх, ежемесячно вдвигается в пальцы тебе длинноватый конверт болотного цвета, всегда одинаковый. И называется он пакет. А внутри - ещё раз твоя месячная зарплата, но уже точная, без вычетов, налогов, займов. И солжёшь ты, если станешь уверять, что тебе это не-приятно, не-нужно, не-приемлемо. Оно как-то именно - приемлемо, деньги-то всегда пригодятся к чему-то.

Женился на сокурснице - но и медового месяца нет: ведь в горкоме надо дежурить до двух-трёх часов ночи, как и вся служебно-партийная Москва не спит по воле и привычке Сталина. На этой "победе" приехал в четвёртом часу домой - ну как жену будить? Ей в 6 часов вставать, чтоб ехать на электричке на работу.

А дела и обязанности - расширялись в размахе. И учреждали Международный союз студентов (там общался с самим Шелепиным), и включали его во всеобщую борьбу за мир, ну тут и подсобная работа - писать речи для крупного начальства, вроде: "Не допустим, чтоб ясное небо родины снова застлали клубы войны!" Какая работа скрытая, какая нескрытая, - а был на виду, и голову носил высоко.

И тут - приехал к нему в отпуск отец. Пожил неделю. Послушал сына, присмотрелся. Но не выразил той отцовской гордости, как Дмитрий ждал. Хуже. Вздохнул и сказал: "Эх, в погонялы ты подался. А надо бы - самому ворочать, на производстве. Дело - это только производство."

Дмитрий был уязвлен, обижен. Он чувствовал себя - в постоянном полете, а если земли касался, то ходил - тузом. И вдруг - погоняла?

Да отец и читал только "За индустриализацию". И жил - "для счастья народного", как повторял не раз.

Сын отверг - как ворчливость отцовскую. Но текли недели - и что-то стало внутри - сверлить, подавливать. Отцовское осуждение - оно, оказывается, гирей на сердце ложится. От кого бы другого - отмахнулся легко. А тут?..

А не прав ли отец: какое "дело"? И сам видишь: трёп, да трёп, да подсидки, да интриги, да пьянки. Оглянуться на сотрудников - ведь королобые они. И чиновники. А если есть у тебя способности - куда на большее? (Только - на что именно? Ещё непонятно.)

Но - уже нелегко расстаться и с пакетами, и с "победой".

Точило в нём, точило. А решиться нелегко.

Вдруг - как-то смаху, необдумчиво, - накидал заявление об уходе. И подал.

Но - какое такое заявление? Как это член партии может писать заявление? Против воли Партии? Так это - неустойчивый элемент в нашей среде! И - такую подняли баламутину, и такую задали Емцову прокатку, и так отмордовали на партсобрании - сидел варёным раком, и только признавал и признавал свою вину.

Да может и к лучшему. Карьера выправилась опять. (И вот такие поручения загадки: в одном институте студенты создали, якобы в шутку, "Общество защиты гадов и пресмыкающихся". А если посмотреть проницательно? - ведь это политическое подрывное дело.)

А тут - крупная перетруска в Москве: на пленуме МК - МГК партии её привычного первого секретаря Попова - такого прочного, импозантного, неколебимого - вдруг свалили. (Интрига была - Мехлиса, его врага, а решение - Сталина, прочистить тех, кто в войну зажирел, а в обвинениях не поскупились: почему асфальтную дорогу за город провёл как раз до дома своей любовницы, и не дальше?) Вместо Попова назначили Хрущёва.