Заживо погребенная - Густав Эмар

Густав Эмар

Заживо погребеная

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ГЛАВА I

В сентябре 1851 года, в седьмом часу вечера, приблизительно в четырех верстах от деревни Лубериа в Пиренеях, почти уже на границе Испании, двое мужчин гуляли по аллеям сада, спускающегося до самой речки Нивеллы. Сад примыкал к дому готической архитектуры, почерневшему от времени. На берегу речки была устроена маленькая пристань, к которой были привязаны две красивые лодочки, принадлежавшие владельцу этого прекрасного поместья. В гулявших нетрудно было, по сходству их, узнать отца и сына. Отцу казалось лет сорок пять — сорок шесть, а сыну — не более двадцати лет. По осанке отца легко было догадаться, что он военный, что еще и подтверждалось красненькой ленточкой ордена Почетного легиона, которую он носил в петлице. Его сын, красивый брюнет, удивительно пропорционально сложенный, казался еще привлекательнее в своем оригинальном национальном костюме.

В этом уголке Пиренеев еще уцелели потомки древних кантабрийцев, называемых теперь басками. Принадлежа прежде к Испании (присоединение их к Франции произошло только во второй половине семнадцатого столетия), они сохранили язык и костюм своей прежней родины. На молодом человеке была синяя бархатная куртка, шелковый шейный платок, концы которого были продеты в кольцо с крупным бриллиантом, белоснежная рубашка из тонкого батиста с широким отложным воротником, пунцовая жилетка, пестрый шелковый кушак, в котором прятался каталонский нож. На голове была огромная фуражка без козырька, так называемая «бэрэ», на ногах веревочные сандалии. Его длинные черные волосы падали до плеч, на руке висела на ремне дубина из орешника, без которой ни один добрый кантабриец шагу не сделает.

Отец доказывал сыну, только что вернувшемуся из Парижа, где он кончил курс медицинских наук, что он будет скучать в этом захолустье. Сын же, со своей стороны, уверял отца, что только здесь, на родине, он чувствует себя хорошо и привольно, что он никак не мог привыкнуть к шумному Парижу, что он просто задыхался в каменных сундуках, которые называются домами, и что все его желания ограничиваются тем, чтобы навсегда остаться в этом забытом уголке.

— Я от души рад этому, сынок, — сказал отец. — Но ты еще слишком молод!

— Но ведь я с каждым днем излечиваюсь от этого недуга, — возразил сын, смеясь. — А к тому же я так горжусь тобою, отец! Все тебя так любят и уважают в окрестностях, твое имя восхваляется здесь всеми. Лучше быть первым в деревне, чем последним в городе.

— Ты мне льстишь! — сказал отец нежно. — Я стараюсь по мере возможности помогать всем нуждающимся. Впрочем, у нас своего рода честь — медицинская, которую следует поддерживать, в нашей семье я представляю уже седьмое поколение врачей.

— А я буду представлять восьмое, когда заступлю твое место, отец! Потому-то я и не желаю более расставаться с тобою.

— Ну, хорошо, хорошо! Перестаньте ко мне подъезжать, господин доктор Юлиан Иригойен! Я подозреваю, что вовсе не сыновняя любовь привлекает вас сюда и возбуждает в вас такую страсть к уединению, а скорее какая-нибудь…

— Отец! — перебил его вдруг молодой человек, указывая на другой берег. — Посмотри туда!

— Ах, да! «Заколдованный дом». Но ты стараешься замять разговор, а я говорю, что…

— Смотри же, отец! — вскрикнул нетерпеливо сын.

— Ну что там еще? — возразил доктор с некоторой досадой.

— Я вижу свет!

— Свет! Где же?

— В «заколдованном доме».

— Вздор! Там никто не живет.

— Да я и не спорю, а все-таки посмотри — я тебя уверяю, что вижу свет, смотри, вот видишь?.. Огонек пошел из дому… Вот он в саду, вот опустился и не шевелится, вероятно, поставили на землю.

Доктор наконец посмотрел внимательно в указанном направлении.

— Действительно, — сказал он минуту спустя, — сомнения не может быть — это огонь. Что бы это значило?

— Кто знает, отец? Этот дом уже давно наводит ужас. Не готовится ли там новое преступление?

— Ты с ума сошел, Юлиан!

— Ведь уже кого-то убили в этом доме?

— Да, это было до твоего рождения; двадцать пять лет тому назад было совершено в этом доме убийство, сопровождавшееся зверскими истязаниями.

— Отец, я чувствую безотчетный страх, я предчувствую несчастье; пойдем посмотрим, что там происходит или будет происходить. Ведь стоит только переехать на ту сторону. Через десять минут мы можем узнать, в чем дело.

— Гм! — сказал старый доктор, качая головой. — Нехорошо из одного любопытства вмешиваться в чужие дела.

— В иных случаях это правда, но здесь другое дело. Впрочем, мы не покажемся, никто нас не увидит, и если там ничего преступного не происходит, чего я, признаться, не допускаю, — то мы вернемся домой.

— Не лучше ли вовсе не ехать, сынок? Это было бы благоразумнее.

— Как хочешь, отец, оставайся; но я так убежден в справедливости моих предчувствий, что решился ехать и поеду один.

Настала минута молчания, доктор думал, он хорошо знал своего сына и боясь, что он один подвергнется опасности, решился ехать с ним.

— Ну будь по твоему, — сказал он, — поедем, упрямец, если ты уж этого непременно желаешь.

Они спустили лодку. Юлиан принялся грести, а отец его сел у руля. Юлиан стал под тенью ив подниматься по течению, желая переехать реку выше дома, к которому они направлялись, но вдруг, бросив весла, он схватил большую ветвь, опускавшуюся над водой, и мгновенно остановил лодку.

— Что такое? — спросил тихо доктор.

— Посмотри, — ответил также тихо сын.

Лодка с двумя мужчинами, из которых один греб, а другой правил, быстро приближалась, несмотря на то, что также шла против течения. Она прошла так близко, что едва их не задела, но благодаря густой темноте они не были замечены незнакомцами. Эта лодка направилась прямо к заколдованному дому.

— Ты видел? — спросил Юлиан отца.

— Да, — ответил тот, — и мне кажется, у того, который правил, на лице была маска.

— Ну, отец, скажешь ли ты теперь, что мои предчувствия пустяки?

Пока отец с сыном перекидывались этими торопливыми фразами, таинственная лодка причалила к другому берегу. Юлиан переехал на ту же сторону, но несколько выше, причалил и тщательно спрятал лодку в кустах.

Отец и сын направились к покинутому дому. Они шли почти на ощупь, так как под деревьями было очень темно.

Огонек в саду исчез.

Но сквозь щели ставен двух окон нижнего этажа вырывались полосы света, которые ложились кровавыми бороздами на аллею сада. Юлиан и его отец, подстрекаемые уже не любопытством, а страшными предчувствиями, тихонько проползли сквозь обвалившуюся в одном месте изгородь, подкрались осторожно к окнам и приложили глаза к щелям в ставнях.