Летит, летит ракета... - Алекс Тарн

АЛЕКС ТАРН

Летит, летит ракета

“Летит, летит ракета вокруг большого света. А в ней сидит Гагарин — простой советский парень”. Была во времена моего детсадовского детства такая считалка. А может, песенка, а может, стишок, а может, дразнилка. Не знаю, жива ли она еще: ведь слово “советский” вышло из повседневного употребления. Возможно, теперь говорят “простой российский парень”?

Нет, навряд ли: уж больно отдает определение “российский” картонной политкорректностью — слишком взрослым недугом для бывших советских детсадов. Кашлем там страдают, ушами, животом, желтухой-золотухой, соплями, а вот политкорректностью — нет, не страдают, хоть этим Бог миловал.

Что же тогда? “Обычный русский парень”? Тоже не абы как. Простой-то он, Гагарин, простой, но вот обычный ли? Конечно, нет. “Простой” на Руси издавна звучало комплиментом, в отличие от полупрезрительного “обычный”. Разве обычных в космос посылают, тем более, первыми? Короче, не вытанцовывается. Скорее всего, сдохла та считалка, а может, песенка, а может стишок. Сдохла вместе с Советами, да будет земля им колом. Лежит себе где-нибудь в братской могиле, рядышком с политинформацией, пионерским галстуком и коммунистическим субботником.

Да и сам простой советский парень Гагарин, честно говоря, как-то выцвел, на манер старого, пыльного, на комоде забытого снимка. Это ведь только кажется, что из гнилого огурца можно хороший кусок вырезать. То есть, вырезать-то можно, но кто ж его есть станет, когда в супермаркете свежий продается, в полиэтиленовой пленочке, прямиком из парника, во всей красе своих модифицированных генов, нитратов и пестицидов? Вот то-то и оно…

Должен заметить, что мне упомянутая считалка никогда особенно не нравилась. Рифма плохая. “Гагарин — парень”… Нескладушки. Так и просится на язык что-нибудь другое. Например, “барин”. “А в ней летит Гагарин — простой советский барин”. Совсем другое дело!.. Хотя это уже какой-то оксюморон получается, как сказала бы моя детсадовская нянечка баба Фекла, знай она это мудреное слово. Нет, что ни говорите, а считалочка с самого начала была не жилец. Как, собственно, и Советы.

Да… Но речь тут пойдет вовсе не о Советах, и не о Гагарине, и даже не о считалочке, а о ракете. Летит, летит ракета… Не будь ее, не вспомнилась бы и считалочка.

История, которую я собираюсь вам поведать, вымышлена на сто процентов, а значит, абсолютно правдива. В самом деле, переврать можно только реально произошедшие события, что, как правило, и делает любой рассказчик, неизбежно искажающий картину под воздействием собственного шкурного интереса или собственной куриной слепоты, или собственной дремучей глупости.

Но даже если представить, что вы имеете дело с наичестнейшим, наиумнейшим и наизорчайшим репортером, все равно пересказанное им окажется безнадежно далеким от действительности: ведь никто не в состоянии хотя бы перечислить бесконечное многообразие событий и их деталей, и деталей их деталей, и деталей деталей их деталей… Хотя бы перечислить — не говоря уж о том, чтобы выстроить все в правильном порядке! Да и что это такое — “правильный порядок”, и есть ли он вообще, этот порядок, и правилен ли он?

Ну уж нет, дорогие друзья. Любого, кто постучится в вашу дверь с россказнями о том, как, якобы, “было на самом деле”, вы можете смело спустить с лестницы, как бессовестного и, возможно, злонамеренного лгуна. Верьте лишь тем, кто честно гарантирует вам чистейший, стопроцентный вымысел. Например, мне.

Название поселка Матарот в переводе с древнего языка означает “цели”. Возможно, когда-то, лет семьдесят назад, здесь находилось армейское стрельбище. Гм… Армейское? По тем, еще колониальным временам, стрельбище следовало бы назвать партизанским. Но я предпочитаю не упоминать его вовсе, ибо официальная история Матарота о стрельбище умалчивает, а ссылается исключительно на идеализм рукасто-голенастых отцов-основателей поселка, видевших в нем реализацию своих заветнейших целей: общинной жизни и совместного радостного сельскохозяйственного труда, свободного от частной собственности и эксплуатации человека человеком.

Со временем эти благоглупые идеалы рассосались, как Советы и считалка про Гагарина, а вот название осталось. К началу моего повествования Матарот насчитывал около сотни домов, большей частью покинутых своими обитателями — по причинам, о которых будет рассказано ниже. В соответствии со вкусами отцов-основателей, привыкших всегда и отовсюду видеть захватывающую дух перспективу, поселок располагался на невысоком холме — единственном на всю эту пустынную и удручающе-безводную округу. Возможно, учитывая эту безводность, следовало бы, наоборот, обосноваться в низинке для лучшей утилизации редких зимних дождей, но о вкусах не спорят — особенно, когда речь идет о вкусах идеалистов.

Километрах в пяти от восточного склона холма лежал город… хотя, какой он, на фиг, город? — лежал городок, маленький городок, из тех, какие называют “городами развития”, тем самым недвусмысленно указывая на их постоянную прискорбную недоразвитость. Ну зачем такому городку имя, скажите на милость? Нет в нем ничего примечательного и никогда не было: ни тебе идеалов, ни тебе Гагарина, ни тебе стрельбища. Вот когда и ежели разовьется во что-нибудь путное, тогда уже поименуем… а пока… пока пусть будет просто “город N.”. N с точкой, да и все тут.

Население города N. условно делилось на две группы. Первая не работала и жила на государственное пособие; вторая же занималась тем, что обслуживала первую, то есть сначала выдавала упомянутые пособия, а затем постепенно забирала их назад без остатка. Когда-то в городке существовала тяжелая по местным меркам промышленность в виде трикотажной фабрики и завода по производству махровых полотенец, но затем и тот, и другая переехали поближе к более ловким и дешевым рукам, а N. остался ни с чем.

К счастью, доброе государство не бросило городок в беде. Взамен сбежавших фабрики и завода — этих предательских бастионов капитализма — оно выстроило в N. замечательный суперсовременный колледж, справедливо рассудив, что недостаток в развитии легче всего ликвидируется посредством серьезного академического образования. Колледж именовался “Упыр” — по имени его основателя и бессменного ректора, профессора Гамлиэля Упыра — и предлагал широкий спектр дисциплин, жизненно необходимых для недоразвитых жителей недоразвитого городка, как то: теория и практика гуманизма, искусство европейского перформанса, прогрессивная журналистика, основы феминизма, кинодокументалистика и современная литература народов Океании.

Профессор Упыр, мировое светило в области криптобарбологии третьего полушария косного мозга, лично следил за составлением учебных программ и уровнем преподавательского состава. Правда, злые языки утверждали, что учреждение колледжа не имеет ничего общего с проблемами развития города N., а заключается, скорее, в развитии академических амбиций самого Упыра и его ближайших последователей. Кое-кто даже многозначительно кивал на не совсем благозвучную для какого-нибудь мохнатого восточно-европейского уха фамилию профессора и на его подозрительно трансильванское происхождение.

Но стоит ли принимать всерьез всякие злые языки и мохнатые уши? Нет, не стоит. И тем не менее, некоторые сомнения возникали даже у самых доброжелательных наблюдателей. Увы, неблагодарные N-ские аборигены, для которых, собственно, и городился весь огород, не спешили поступать в колледж. Они оправдывали свое нежелание, а то и прямой саботаж чересчур завышенными требованиями вступительных экзаменов, нагло выходящих за рамки спортивного приложения центральной газеты — привычного и, что греха таить, единственного чтения горожан. В результате почти все студенты Упыра были приезжими — обстоятельство чрезвычайно важное для нашего рассказа.

Но вернемся на холм, где привольно раскинулись дома и дворы поселка Матарот. Западный его склон смотрел в сторону приморского района, именуемого здесь, как, впрочем, и во всем мире, Полосой. Полосу населяли люди, соответственно называемые полосатиками, полосятами или полостинцами, причем населяли густо, шумно и весело. Подобно жителям города N., полостинцы условно делились на две категории. Первая тоже не работала и жила на пособие — в случае Полосы не государственное, а международное, ооновское. Вторая группа, как и в городе N., обслуживала первую, сначала медленно и со скрипом выдавая, а затем быстро и со вкусом отнимая присылаемое из ООН добро.

Казалось бы, при таком поразительном сходстве образа жизни, N-цы и полостинцы должны были стать друзьями-не-разлей-вода. Но судьба судила иначе — возможно, именно вследствие катастрофической нехватки воды, а может, просто из-за крайней разности характеров. Знаете, беспокойные приморские народы отличаются от сухопутных еще сильнее, чем морская черепаха от пустынной. Море, оно ведь как вокзал: так и норовит раскачать беззащитную душу.