Прекрасная художница - Мэри Николз

Мэри Николз

Прекрасная художница

Глава первая

1817

Френсис, графиня Коррингам, стояла с кистью в руке, поглядывая то на мольберт, то на сидевшую поодаль женщину. Леди Уиллоуби была крайне грузна; под подбородком громоздились складки жира, из-под которых, еще более подчеркивая их, сияло тяжелое бриллиантовое ожерелье; маленькие глазки терялись между подпиравшими их щеками и мясистыми веками; рыжие кудряшки торчали из-под громадного розового атласного тюрбана, над которым покачивалось перо, закрепленное бриллиантовой заколкой.

Изображение на полотне мало походило на оригинал. Ничего не поделаешь – заказчице надо угодить, иначе она ничего не заплатит за работу. Сохранив очертания глаз, бровей и носа, Френсис убавила мясистости, складок и морщин, оставив лишь намек на двойной подбородок. И все же это, несомненно, была леди Уиллоуби.

Придет такой день, мечтала Френсис, когда можно будет рисовать то, что хочется, не думая о последствиях. А на сегодня достаточно. Она взяла тряпку и начала вытирать кисть.

– Я слыхала, – в голосе леди Уиллоуби сквозили торжественные нотки, – герцог Лоскоу приехал в город и собирается провести здесь весь сезон.

Френсис и глазом не моргнула, хотя далось ей это не без труда.

– В самом деле?

Она наклонилась, усердно вытирая кисть.

– Да, мне сказал мой сын Бенедикт, а он узнал от маркиза Риели, сына герцога, то есть, можно сказать, из первых рук. Вы же знаете, Бенедикт учится вместе с маркизом.

– Правда? Нет, я не знала, – пробормотала Френсис.

– Ну да, Бенедикт на два года его старше, ему семнадцать, но они друзья неразлейвода.

– В самом деле?

– Уж поверьте мне. Кстати, леди Лавиния скоро выходит в свет, хотя непонятно, как встретит ее общество.

– Леди Лавиния? – Френсис была полна решимости скрыть тот факт, что она знает о детях Маркуса Стенмора, третьего герцога Лоскоу. Ей не хотелось, чтобы старый скандал снова вытащили на свет. Вдова, приближающаяся к своему тридцать пятому дню рождения, она считала себя достаточно умудренной жизнью, чтобы не обращать внимания на сплетни, и все-таки в душе шевельнулось что-то похожее на сожаление. Или гнев?

– Ну, леди Лавиния Стенмор – дочь герцога. Отец ее вконец испортил, особенно после кончины герцогини. Мне говорили, она гоняет верхом или на коляске по всему дербиширскому поместью в сопровождении одного грума. А еще отец позволяет ей вмешиваться в дела поместья, присутствовать на обедах, когда приезжают его друзья, и не только присутствовать, но и болтать всякие глупости. А ведь ей и семнадцати еще нет.

– Я уверена, герцог знает, что делает. – Френсис стала складывать мольберт, полотно, кисти и краски.

– Уж позвольте мне выразить сомнение в этом, графиня. Девушке нужна мать, кто-то, кто укажет ей, что можно, а чего нельзя, в противном случае из нее толку не будет. Кстати, я слыхала, он для того и приехал в город – ищет себе новую жену.

Френсис слегка дернулась, а леди Уиллоуби между тем добавила еще одну щепотку соли на давным-давно затянувшуюся рану:

– Ему уже за сорок, но он прекрасно сохранился и все еще очень хорош собой. Уверена, он станет главным объектом охоты в этом сезоне.

– К счастью, моя падчерица уже замужем, так что меня это прямо не касается. – Френсис сложила кисти и краски в специальную большую сумку. – Ну, мне пора. Думаю, портрет будет готов дня через два.

– Хорошо. Занесите его мне в четверг, лорд Уиллоуби как раз будет дома, впрочем, я уверена, что ему понравится. У вас несравненная репутация, иначе он не стал бы делать вам заказ.

– Благодарю вас.

– У меня соберется на чай небольшая компания. Приглашаю присоединиться к нам.

Еще раз поблагодарив, Френсис вышла. Лакей провел ее до дверей, где другой лакей подал ей пелерину и перчатки, после чего третий донес ее сумку до коляски. Джон Харкер, конюх и кучер Френсис, пустил лошадей вдоль по Верхней Брук-стрит, свернул на Дьюк-стрит и натянул поводья перед парадным входом Коррингам-хауса.

– Ты мне сегодня больше не понадобишься, Джон, – сказала Френсис конюху.

– Хорошо, миледи.

Войдя в дом, Френсис следом за слугой прошла в мастерскую.

– Спасибо, Грили, – сказала она слуге. – Прошу, скажи повару, что я буду обедать через полчаса.

– Хорошо, миледи.

Слуга ушел, а Френсис осталась одна. Находиться одной в этой комнате, где все пробуждало воспоминания, было тяжело. Но она привыкла и порой специально вызывала в памяти воспоминания.

После кончины мужа, пэра Коррингама, Френсис осталась прекрасно обеспеченной вдовой, но ей необходимо было знать, чего она стоит и сама по себе. Живопись, занятия искусством спасали от излишних размышлений.

Френсис прошлась по мастерской, поглядывая на картины, плоды ее трудов за последние семнадцать лет. Ее ранние работы были лишены утонченности, свойственной более поздним полотнам, зато от них веяло свежим чувством и непосредственностью.

Остановившись, она вперила взгляд в портрет герцога Лоскоу – в те времена маркиза Риели, – который она написала, когда тому было двадцать три года и она любила его. Молодой человек был изображен в образе боксера: обнаженным по пояс, в узких штанах. Все в нем дышало уверенностью, силой и мужеством.

Портрет был неплох, но не таков, чтобы выставить его на всеобщее обозрение. Светские дамы пришли бы в ужас, как это мужчина осмелился позировать перед леди в столь легкомысленном виде, а их мужья поставили бы под сомнение нравственность леди, которая такое допустила. К тому же выражение глаз и складка у рта недвусмысленно намекали на отношения между рисовальщицей и натурой.

Нетерпеливо тряхнув головой, Френсис сняла портрет и поставила на пол лицом к стене. Там, где он висел, осталось пятно, и она принялась перебирать полотна, чтобы повесить вместо него.

Френсис часто забредала со своим рисовальным блокнотом в самые бедные районы столицы и зарисовывала, ничего не приукрашивая, все, что попадалось на глаза: обшарпанные дома и грязные подворотни, оборванных детей и их замученных нищетой родителей. Как ни странно, с ней ни разу ничего дурного не случилось – может быть, потому, что она щедро платила людям, чтобы они позволили рисовать себя. Затем, уже дома, она на основе своих набросков писала картины.

Френсис знала им цену, это были хорошие вещи, но не для гостиной. Она мечтала когда-нибудь устроить выставку своих работ, чтобы великосветская публика увидела, что творится у нее под носом.

Перебирая полотна, Френсис наткнулась на еще одно изображение герцога. Этот торопливый набросок был сделан во время пикника в Ричмонде незадолго до разлуки. Он, без сюртука, лежал на траве, закинув руки за голову, и смотрел, как она рисует. По его лицу блуждала мечтательная улыбка, а в янтарных глазах светилась любовь к ней. Впрочем, было ли это на самом деле?