Ольга Николаевна - Валентин Свенцицкий

Валентин Павлович Свенцицкий

Ольга Николаевна

На вокзал приехали очень рано: ещё не было звонка.

Ольга Николаевна сама настаивала, что ей лучше ехать одной. Но теперь, при мысли, что никто не поедет с ней, чувствовала себя несчастной.

Около неё, не садясь, стояли дети: Коля, гимназист первого класса, в большой фуражке и серой куртке, и Лизанька, девочка семи лет, в голубеньком платьице, остриженная наголо. А рядом, за тем же углом стола, сидел муж, Андрей Петрович, плотный, немного лысый мужчина за сорок.

Всё кругом казалось ей не так. Все только и думали о том, чтобы сделать ей неприятное.

Когда она сядет в вагон, останется одна, не будет видеть ни мужа, ни детей, она успокоится, и всё пройдёт…

Попробовала заговорить с мужем:

— До моего возвращения не переезжайте в город… Надо поискать квартиру.

— А если ты задержишься? — просто спросил Андрей Петрович; но сейчас же испугался и скороговоркой поправился: — Тебе, наверное, не захочется так рано возвращаться домой.

Ольга Николаевна закусила губы и замолчала.

…Теперь недолго. Сейчас звонок. Она сядет в вагон и поедет. Никто не будет ни о чём спрашивать, никто не будет смотреть испуганными глазами, и лгать, и притворяться…

Когда вошли в вагон, Ольга Николаевна на одно мгновение испугалась, как будто бы только сейчас поняла, что значила эта поездка. Оглянулась на мужа. Он помогал носильщикам класть вещи на верхнюю полку; в красную шею врезался белый, блестящий воротничок… Поскорей отвела глаза: её поразило определённое и неожиданное чувство физического отвращения. Страх исчез, но стало пусто, и ноги подкашивались от слабости. Поскорее села и прижалась головой к стеклу. В окно дуло. По коже прошло неприятное ощущение свежего воздуха. Чтобы заглушить его, Ольга Николаевна сказала:

— Я думаю, теперь можно ехать домой…

Она говорила безлично, потому что не знала, как назвать мужа. Он казался ей совершенно чужим. И дети были совершенно чужие, и всё вообще совсем чужое, ненужное…

…И зачем они здесь?.. И почему не хотят оставить её в покое?..

Андрей Петрович не знал, как отнестись к её словам.

— До второго звонка двадцать минут, — сказал он.

— При чём тут второй звонок… не понимаю, — пожала она плечами.

Муж замолчал.

…Ну, конечно… они уверены, что я скоро умру… даже возражать не стоит…

Ольга Николаевна едва сдержалась, чтобы не крикнуть: «Убирайтесь! Оставьте меня…»

Коля спросил:

— Раковины ползают?

Ольга Николаевна думала, что ответить ему, и молчала. Андрей Петрович тоже молчал, чтобы Коля не разболтался.

— Почему ты не ответишь? — медленно сказала она.

Андрей Петрович притворился, что он не слышит.

— Ты что, Коленька?

Но Коля больше не спросил ничего.

«Ах, скорей бы, скорей, — думала Ольга Николаевна… — Всем им тяжело со мной, и зачем-то сидят здесь. И никто не хочет понять главного… самого главного… А что же главное? Да всё равно… только бы ушли, скорей бы все ушли и оставили меня одну…»

Когда пробил второй звонок, Андрей Петрович так быстро встал, точно он всё время прислушивался и ждал его.

Потянулся через детей к Ольге Николаевне. Влажными губами несколько раз коснулся её сжатых, холодных губ и сказал:

— Ну, прощай, пиши с дороги… Как устроишься, не забудь телеграфировать…

Больше ему нечего было сказать, и он прибавил:

— Непременно… слышишь…

Коля молча поцеловал её щёку. Лизанька нарочно отстала. И, когда они повернулись, чтобы идти к двери, с силой нагнула к себе Ольгу Николаевну, обхватила её шею руками и, не целуя, прижалась щекой.

Ольга Николаевна с трудом разжала ей руки и с удивлением посмотрела в большие, полные слёз глаза.

— Ты что?.. разве тебе жалко маму? — сказала она; губы её задёргались. — Ступай, ступай… папа будет беспокоиться…

Она повернула Лизаньку за плечи и тихонечко толкнула к двери.

Дорога утомила Ольгу Николаевну, но всё-таки ей казалось, что она приехала почти здоровая. Не хотела идти к доктору: «Что я ему скажу? Он велит ехать домой…»

Пошла только для того, чтобы написать мужу, какие скверные врачи у них в городах: из-за всякого пустяка посылают на юг…

Но доктор нисколько не удивился, что Ольга Николаевна приехала лечиться. Посоветовал ей остаться месяца на два в санатории.

Он очень понравился ей. У него серые, близорукие глаза и большие, красивые руки. «Похож на музыканта, — почему-то подумала она. — Всё равно надо искать комнату, брать обеды, хлопотать, а здесь, в санатории, всё устроено».

Ольга Николаевна осталась.

В санатории жило человек десять. Познакомилась со всеми в первый же день, но невольно сторонилась, как здоровый сторонится больных. На расспросы о болезни отвечала:

— Я совершенно здорова. Приехала отдохнуть.

Про себя она думала: «Вся моя болезнь от мужа, от детей, от дома, от скучной, бестолковой жизни… Как они не могли понять этого. Запугивали. Мучили лекарствами».

Здесь всё прошло сразу. И как хорошо, что можно жить совершенно одной…

Жаль только, что доктор запретил купаться. И усталость не проходит с дороги.

Какие бы неприятные ощущения ни испытывала Ольга Николаевна, ей казалось, что всё это от усталости. От усталости противно говорить с больными, особенно утром, когда даже голоса раздражают и хочется поскорей уйти от всех на море. От усталости тяжело и несвободно в груди; от усталости не хочется есть, а когда съешь насильно, тошнит и кружится голова. От усталости неприятный, горький вкус во рту и озноб вечером от малейшей сырости, и холодный, липкий пот ночью.

Только вечером проходило всё. Трудно было усидеть на месте. Хотелось двигаться и смеяться. И щёки горели. Каждый раз ей казалось, что вот теперь прошло всё окончательно. За ночь отдохнёт ещё больше и встанет совершенно здоровая.

Но приходило утро. И опять то же. Точно она не отдыхала, а работала всю ночь тяжёлую работу.

Она сказала доктору. Ей было легко говорить с ним. Он всегда слушал её, как будто бы каждое её слово имело какое-то особенное значение.

Велел внимательно записывать температуру. Смерила: тридцать семь и несколько десятых. Даже не посмотрела, сколько: вечером и у здоровых всегда немного повышенная температура. Через несколько дней дала ему бумажку. Но потом, смеясь, призналась, что всё написала из головы: они мерила только один раз. Доктор не рассердился. И она чувствовала, что он не может рассердиться на неё.

При мысли об этом Ольга Николаевна улыбалась и опять почему-то подумала, что он непохож на доктора.

«Надо спросить, не играет ли он на чём-нибудь? А впрочем, зачем мне это? не всё ли равно?..»

Ольга Николаевна встретила доктора на море. Они первый раз виделись не в санатории, а как простые знакомые.

Ольга Николаевна удивилась: он всегда принимает больных до двух. Должно быть, изменил часы.

Доктор остановился и сказал:

— Я шёл по шоссе и издали узнал вас по синему шарфу.

— Я не знала, что вы гуляете утром, — проговорила Ольга Николаевна, почему-то чувствуя неловкость.

— Сегодня такой день особенный. И не жарко, и тихо. У нас редко выдаются такие дни, я и сбежал, — улыбнулся он.

Первый раз он говорил с ней не о болезни, и всё казалось в нём новым. На нём мягкая серая шляпа, которая очень идёт к нему. В руках тонкий стебель розы с белым бутоном. Он, оказывается, очень высокого роста. Ольга Николаевна раньше не замечала этого.

Чтобы скрыть чувство неловкости, она говорит:

— Я давно хотела спросить вас: можно ли мне ходить в горы?

— Можно, только не надо уставать.

— Ах, я так рада. Мне надоело сидеть на одном месте.

— Пройдёмтесь немного по шоссе, — предложил он.

— Пойдёмте, — сказала Ольга Николаевна и, быстро нагнувшись, подняла две большие белые раковины.

— Вы знаете, доктор, я не могу равнодушно видеть белые раковины. У меня скоро будет полон ящик.

Доктор взял раковины, положил их бережно на свою большую ладонь и неожиданно сказал:

— Ольга Николаевна, пожалуйста, не зовите меня доктором…

Он беспомощно покраснел. И, чтобы она не обиделась на его замечание, поспешно прибавил:

— Это моё больное место… Я ведь совершенно не на своём месте. Терпеть не могу медицины. И если доктор, то поневоле.

Он говорил это так стремительно-откровенно, что Ольга Николаевна сразу не нашлась, что сказать ему.

Прошли несколько шагов молча.

— Вас зовут Андреем Владимировичем?

— Да…

— Мужа моего тоже зовут Андреем, — почти машинально произнесла она вслух. И, снова помолчав, сказала: — Вы знаете, мне всё время казалось, что вы непохожи на доктора. Я почему-то считала вас музыкантом.

Он очень удивился:

— Представьте себе, это так и есть. Больше всего я музыкант. По крайней мере, ничего не люблю так сильно, как музыку.