Дары зингарцев - Торн Стюарт

Стюарт Торн Сейшел

Дары зингарцев

Торн Сейшел Стюарт

Д А Р Ы З И Н Г А Р Ц Е В

Глава 1. Костер в ночи.

"Милостью Митры Жизнеподателя король и

властелин Зингары Кратиос Третий

единокровному брату своему, благородному принцу

Римьеросу, герцогу Лара.

Брат мой! Сим письмом отрываю тебя от

беспечных забав в твоем домене и призываю в столицу

по делам государственной важности. Единственному

тебе могу я доверить исполнение задуманной мною

затеи, ибо кроме явных целей будут у нее и тайные, о

коих никто, кроме нас с тобой знать не должен.

Знаю я, что проводя время за охотами и балами, не

слишком вникал ты в дела нашего государства, но сие

не заботило и не огорчало меня, покуда ты был молод.

Нынешним же летом исполнилось тебе двадцать три

года, и потому решил я, что настала тебе пора

оправдать высокий титул герцога Лара и принца

крови. Вспомни, как трепетало твое сердце, когда

Орнадо, благородный Магистр Ордена Воителей Света

вручил тебе рыцарские шпоры. Какой отвагой дышало

лицо твое, - а ведь тебе было всего двенадцать лет! И

я подумал тогда: "Вот стоит передо мною сын моего

отца, истинный принц и рыцарь!" Но до сих пор Судьба

не предоставила тебе возможности облагородить тот

дар никаким подвигом во славу Ордена и лучезарного

Митры. Но теперь наконец сыскалась цель, достойная

тебя, твоего титула и имени..."

Таков был стиль его братца. Пространнейшее послание, полное туманных намеков и красивых фраз - и ничего о сути. Уясни он еще из письма, что его ожидает, принц, вероятно, тянул бы с ответом, как мог или вовсе отказался бы приехать в Кордаву.

Римьерос сплюнул в сердцах. Иногда на беду, иногда на счастье, но юный принц Зингары обладал превосходной памятью на все, что когда-либо увидел записанным на бумаге или пергаменте. Уже не менее года прошло с того дня, как получил он это письмо, но до сих пор помнил каждое его слово как помнил все письма, записочки, свитки и книги, прочитанные им. Последних, впрочем, было не много - принц Римьерос не был поклонником литературы - ни духовной, ни светской.

Вырвавшаяся из руки ветка хлестнула его по лицу, и он грязно выругался. Нергал раздери его братца, светлейшего короля Зингары и Каррских островов! Но королям не говорят "нет", будь они хоть трижды братья. Даже когда они отсылают тебя с "делом государственной важности", а по сути - удаляют от двора на два с лишним года.

Что он почуял, и почуял ли что-то, когда избрал именно Римьероса для этого похода? Хотя поход и в самом деле можно было приравнять к подвигу: отвезти императору Кхитая ценный дар, пройдя Великим Путем Шелка и Нефрита, через внутреннее море, степи и джунгли. Самые отважные из купцов Запада водили караваны в страны сказочных богатств, что лежат за морем Вилайет, но ни разу не бывало в тех краях королевских послов. По правде сказать, прежде в том и нужды особой не было - ну кому какое дело при дворе до тех дальних краев, рассказы о которых напоминают скорее сказки, какими балуют няньки на ночь детей, краев столь далеких, что и поверить в их существование было бы трудно, когда бы ни товары, что привозили порой купцы. Тончайшие шелка, расшитые диковинными птицами и драконами, лаковые шкатулки и украшения, ценившиеся куда выше того золота, что пошло на их изготовление. Но то дело торговцев - и женщин, радующихся подобным безделицам. Для короля же дальняя держава, на которуя и войной идти бессмысленно, и союз заключать особого проку нет, никогда не представляла интереса. Так было всегда. до недавнего времени. Но теперь новый правитель Зингары, пожелал отметить и возвысить свое королевство в глазах правителей востока. Так, по крайней мере, объяснимл он брату при встрече. "Возглавлять посольство должен непременно принц крови, возбужденно рассуждал Кратиос Третий, расхаживая по огромному, пустому и потому гулкому тронному залу. - Такой случай выпадает раз в сто лет. Ты пойдешь не как проситель к государю, а как член королевского дома к равному себе, с даром не столько ценным, сколько значимым. Мы нашли эту редкость случайно, советники наши утверждают, что Император Кхитая будет рад подарку. А если вручит этот подарок не кто-нибудь, а брат короля, он будет не только рад, но и польщен. Ты понимаешь? И караваны потянутся не куда-нибудь, а в Кордаву. О, мы поставим наконец на место этих проныр-аквилонцев, всюду желающих сунуться первыми! Да и аргосские бандиты искусают себе все локти..." Римьерос хорошо знал своего царственного брата. Когда тот начинал говорить вот так - слишком воодушевленно и громко, - это, как правило, означало, что имеется у венценосца некая тайная мыслишка. И выспренние речи были призваны утаить истину от невнимательного слушателя. Принца, однако, при всем желании едва ли можно было счесть наивным и неискушенным придворным. Слишком долго он жил при дворе, слишком долго варился в бурлящем котле интриг. И, наконец, слишком хорошо изучил зингарского венценосца. К тому же, был он отнюдь не без греха - и потому, едва заслышав о предстоящем ему пути на край света, облился холодным потом: что могла означать эта ссылка на несколько лет? Неужели братец и в самом деле разнюхал что-то? Но готовящийся заговор только-только начал обретать форму, в планы герцога Лара было посвящено от силы трое человек, и за каждого из них принц мог ручаться как за самое себя... Или и впрямь правдивы слухи, что король Зингары не гнушается и черной магией, если хочет добыть интересующие его сведенья? Не зря же отирался при дворе тот стигиец-изгнанник... Камешки с грохотом посыпались у него из-под ног, и Римьерос поднял голову. Побледнев, он отскочил назад: под ногами у него внезапно разверзлась пропасть. В задумчивости он не заметил, как подошел к краю обрыва. Сделай Римьерос еще шаг, и Зингара никогда бы больше не увидела своего возлюбленного младшего принца. - Однако темнеет, пора возвращаться, - сказал он вслух, когда сердце снова забилось более или менее ровно. Свернуть себе шею в здешних диких местах отнюдь ему не улыбалось. Какие бы планы ни питал в отношении брата Кратиос, принц отнюдь не собирался облегчать ему задачу. Впрочем, несмотря на то, что король явно не опечалился бы, если бы Римьерос и в самом деле не вернулся домой, он не мог отправить брата на верную смерть. К тому же младший был любимцем королевы-матери, и уж она постаралась проследить, чтобы ее отпрыск в пути ни в чем не испытывал недостатка - в том числе и в мудрых советах опытного воина. Поэтому принц Римьерос, герцог Лара, лишь возглавлял посольство, а войском на марше командовал барон Марко да Ронно, старый воин и бывалый путешественник. Он распоряжался припасами, снаряжением, высылал людей вперед на поиски стоянок и просто разведать местность, распределял обязанности на каждый день и при этом умудрялся присматривать за своевольным, заносчивым юношей не хуже, чем за собственным сыном. Обычно он не отпускал принца охотится без свиты, но иногда на Римьероса что-то словно находило, он становился угрюм и сумрачен. В таком настроении он мог велеть выпороть пажа только за то, что тот не долил вина в кубок, боясь расплескать его, подавая принцу. Барон выжидал день, а затем наутро небрежно говорил Римьеросу: "Вчера на озере, купая лошадей, конюшие видели стаю голубых цапель - они полетели к северному берегу. Какие прекрасные, должно быть, это птицы!" Или: "Говорят, в здешних лесах водятся летающие белки. Можно ли верить таким глупостям? Я до сих пор не видел ни одной, а вы, сударь?" И Римьерос брал лук и кинжал, велел седлать коня и уезжал в лес или на озеро - на весь день до позднего вечера. Возвращался он с пышным голубым плюмажем на шляпе или тушкой диковинного зверька. Принц недаром славился как самый искусный охотник во всей Зингаре. Пробродив в одиночестве день, он обычно успокаивался - на какое-то время. ...Римьерос взобрался на каменистый холм, вздымавший лысую макушку над морем деревьев - но ничего не увидел. В этот день неудачи преследовали его одна за другой: подстреленная оленуха свалилась в пропасть, принц в азарте погнал за ней коня - и едва не сорвался сам. Наверное, не стоило так рисковать, но он преследовал добычу с полудня до заката, пока наконец не ранил, и ему жаль было бросать трофей, доставшийся с таким трудом. Лесная королева была белой, словно свежайшее молоко или снег на вершине горы, и Римьерос уже предвкушал, как привезет ее в лагерь под восхищенные взоры молодых дворян и челяди. Но белая оленуха не желала даваться в руки - ни живой, ни мертвой. Рухнувшего наземь коня принцу пришлось добить: он охромел на обе передние ноги и только захрипел, когда Римьерос попытался заставить его подняться. Проклиная свое неизменное невезенье - упустить такую добычу! - принц кое-как выбрался из ущелья и пошел в сторону лагеря, вспомнив, что устал и голоден. Невеселые мысли сменяли одна другую в его темноволосой голове; весь во власти своих дум, он шел почти наугад, руководствуясь чутьем охотника, никогда прежде его не подводившим. Но то ли он слишком увлекся погоней, то ли попал в заколдованное место - даже с холма не мог разглядеть он излучины неширокой реки и дымки лагерных костров. Во все стороны, сколько хватало глаз, простиралось зеленое море джунглей с редкими островками таких же холмов. Римьерос понял, что заблудился. Небо было еще светлым, но с заходом солнца под пологом леса сгустились сумерки, и каждая лиана стала казаться притаившейся в листве змеей, а каждый резкий крик обезьян, устраивающихся на ночь - воплем неведомого и невидимого в чаще существа. Римьерос, бранясь и поминая всех демонов Кхитая, пробирался сквозь заросли. Не то чтобы он боялся остаться один ночью в лесу, хоть и был почти безоружен, вовсе нет. Просто даже в походе он предпочитал спать на пуховиках, и вкушать пищу, приготовленную лучшим поваром, специально. прихваченным с собой из дома. - В конце концов, есть же тут поблизости деревушки этих узкоглазых, - пробормотал он. - Только вчера мы проехали две или три. За любой из моих перстней они зарежут собственных детей мне на ужин... Небо темнело, внизу, под пологом леса, становилось душно от аромата цветов. Зингарское войско уже не первый день шло сквозь джунгли, и Римьерос знал, что можно себе позволить в этих лесах, а что нельзя. Он знал, что опасно пробовать съедобные на вид и ароматные плоды, и что чем сильнее запах цветка, тем вероятнее, что он окажется ядовитым. Один из оруженосцев уже поплатился жизнью за свое любопытство: он пожелал поближе рассмотреть венчик гигантского соцветия - его даже нельзя было назвать цветком, скорее это было какое-то пышное алое облако, спустившееся на землю. Но едва человек оказался рядом, облако словно всосало его в себя, сжалось и скрылось за множеством плотных, мясистых зеленых лепестков. На приглушенные вопли товарища сбежалось трое или четверо мечников из свиты. Обнаружив с изумлением, что крики исходят из огромного бутона на толстом стебле, они принялись рубить его мечами. Но когда они наконец справились с хищным растением, из раскрывшегося бутона вывалились только безобразные обглоданные останки, облепленные какой-то желто-зеленой слизью с резким тошнотворным запахом. Слизь задымилась, испаряясь, и зингарцы в ужасе бежали от страшного места, даже не забрав тела. Держась едва заметной в темноте звериной тропы, Римьерос вскоре вышел к новому безлесому холму. Поднявшись на вершину, он огляделся в надежде увидеть огни если не лагеря, то хотя бы деревни. Он судил о Кхитае, западную границу которого их войско миновало два или три дня назад, по своей стране, и полагал, что между селениями, раз уж они начались, не может быть больше дня пути. На самом же деле в той гористой, поросшей лесами, а местами заболоченной местности, в которой они оказались, спустившись с гор, отдельных селений не было. Деревушки жались друг к другу по две, три или четыре, и до следующего такого очага человеческого жилья можно было идти и три дня, и неделю. Великая Поднебесная Империя была несравненно больше маленькой Зингары. Щуря темные глаза, Римьерос вглядывался в мерно колышущееся море деревьев. Быть может, ему только почудилась тонкая белесая ниточка дыма, поднимающаяся из долины у реки? Но порыв ветра донес до него слабый запах дыма, и зингарец, просветлев, зашагал в ту сторону. Костер означал человека, пусть даже желтолицего и узкоглазого. Это могли быть ночующие в чаще лесорубы или странствующие монахи, которых его войско уже не раз встречало на дороге - пестрые стайки улыбчивых бритоголовых кхитайцев, чье сходство с диковинными птицами усиливалось отрывистой, то ли щебечущей, то ли мяукающей речью. Но кто бы ни были хозяева ночного костра, принц был уверен, что сможет с ними договориться. Как он уже сумел заметить, уважение к важным особам граничило здесь с поклонением: едва завидев на дороге пышную процессию посольства - лошадей в разноцветных попонах с яркими гербами, сияющую на солце сталь и позолоту оружия и лат, окрашенные в алый цвет перья и конские хвосты на шлемах - едва завидев все это великолепие, местные жители останавливались и принимались усиленно кланяться, а если к ним обращались с просьбой, выраженной, чаще всего, на языке мычания и жестов, поскольку ни одного из западных наречий эти крестьяне не понимали - они со всех ног бежали исполнять ее, даже толком не уяснив, в чем она состояла. До костра оказалось несколько дальше, чем он предполагал, глядя на него с высоты холма. Но вот наконец, злой и исцарапанный, он вырвался из кустарника на небольшую прогалину. Посреди поляны горел костер. У костра, спиной к Римьеросу, сидел человек. Один. Больше, насколько сумел разглядеть в темноте принц, на поляне не было никого. Это было бы только к лучшему, если бы не одно загадочное обстоятельство. Сидящий у костра был хайборийцем, а не уроженцем Востока - достаточно было взглянуть на его широченные плечи и масляно поблескивающую в свете костра бронзовую кожу обнаженных рук, длинных и мускулистых. Что он мог делать здесь, один, в этих чуждых краях вдали от обжитых мест? Это было более чем странно - а потому Римьеросу невольно чудилась в безмятежно устроившейся у огня фигуре скрытая угроза.