Дар легкомыслия печальный… - Игорь Губерман

Игорь Губерман

Дар легкомыслия печальный…

Первый иерусалимский дневник

В эту землю я врос окончательно,

я мечту воплотил наяву,

и теперь я живу замечательно,

но сюда никого не зову.

Россию увидав на расстоянии, грустить перестаешь о расставании

Изгнанник с каторжным клеймом,отъехал вдаль я одинокоза то, что нагло был бельмомв глазу всевидящего ока.

Еврею не резвиться на Русии воду не толочь в российской ступе;тот волос, на котором он висит,у русского народа – волос в супе.

Забавно, что томит меня и мучаетнехватка в нашей жизни эмигрантскойотравного, зловонного, могучегодыхания империи гигантской.

Бог лежит больной, окинув глазомдикие российские дела,где идея вывихнула разуми, залившись кровью, умерла.

С утра до тьмы Россия на уме,а ночью – боль участия и долга;неважно, что родился я в тюрьме,а важно, что я жил там очень долго.

Да, порочен дух моей любви,но не в силах прошлое проклясть я,есть у рабства прелести своии свои восторги сладострастья.

Вожди России свой народво имя чести и моралиопять зовут идти вперед,а где перед, опять соврали.

Когда идет пора крушения структур,в любое время всюду при развязкаху смертного одра империй и культурстоят евреи в траурных повязках.

Ах, как бы нам за наши штукиплатить по счету не пришлось!Еврей! Как много в этом звукедля сердца русского слилось!

Устроил с ясным умыслом Всевышнийв нас родственное сходство со скотом:когда народ безмолвствует излишне,то дух его зловонствует потом.

Люблю российский спор подлунный,его цитат бенгальский пламень,его идей узор чугунный,его судеб могильный камень.

Ранним утром. Душной ночью,Вдруг в ответ на чей-то взгляд…Вырвал корни я из почвы,и они по ней болят.

Прав еврей, что успеваетна любые поезда,но в России не свиваетдолговечного гнезда.

Я хотел бы прожить много лети услышать в часы, когда пью,что в стране, где давно меня нет,кто-то строчку услышал мою.

Вдовцы Ахматовой и вдовы Мандельштама —бесчисленны. Душой неколебим,любой из них был рыцарь, конь и дама,и каждый был особенно любим.

Мне вновь напомнила мимозасвоей прозрачной желтизной,что в сердце всажена занозароссийской слякотной весной.

В русском таланте ценю я сноровкузлобу менять на припляс:в доме повешенных судят веревкуте же, что вешали нас.

В России сейчас от угла до углабормочет Россия казеннаяпро то, что Россию спасти бы моглаРоссия, оплошно казненная.

В те трудные дни был открытмне силы и света источник,когда я почувствовал стыди выпрямил свой позвоночник.

Из русских событий пронзительный выводвзывает к рассудкам носатым:в еврейской истории русский периодкончается веком двадцатым.

Россия извелась, пока давалагрядущим поколениям людейурок монументального провалаискусственно внедряемых идей.

Пронизано русское летомиазмами русской зимы;в российских ревнителях светаспят гены строителей тьмы.

Россию покидают иудеи,что очень своевременно и честно,чтоб собственной закваски прохиндеизаполнили оставшееся место.

Как бы ни слабели год от годатьма и духота над отчим домом,подлинная русская свободабудет обозначена погромом.

Чтоб русское разрушить государство,—куда вокруг себя ни посмотри,—евреи в целях подлого коварстваРоссию окружают изнутри.

Не верю в разум коллективныйс его соборной головой:в ней правит бал дурак активныйили мерзавец волевой.

Не зря тонули мы в крови,не зря мы жили так убого,нет ни отваги, ни любвиу тех, кого лишили Бога.

Весело на русский карнавалбыло бы явиться нам сейчас:те, кто нас душил и убивал,пишут, что они простили нас.

В России жил я, как трава,и меж такими же другими,сполна имея все правабез права пользоваться ими.

Лихие русские годаплели узор искусной пряжи,где подо льдом текла водаи мертвым льдом была она же.

В любви и смерти находянеисчерпаемую тему,я не плевал в портрет вождя,поскольку клал на всю систему.

Злая смута у России впереди:все разъято, исковеркано, разрытои толпятся удрученные вождиу гигантского разбитого корыта.

Когда вдруг рухнули святынии обнажилось их уродство,душа скитается в пустыне,изнемогая от сиротства.

Россия ждет, мечту лелеяо дивной новости одной:что наконец нашли еврея,который был всему виной.

Ручей из русских берегов,типаж российской мелодрамы,лишась понятных мне врагов,я стал нелеп, как бюст без дамы.

На кухне или на лесоповале,куда бы судьбы нас ни заносили,мы все о том же самом толковали —о Боге, о евреях, о России.

Хоть сотрись даже след от обломковдикой власти, где харя на рыле,все равно мы себя у потомковнесмываемой славой покрыли.

Я разными страстями был испытан,но главное из посланного Богом —я в рабстве у животных был воспитан,поэтому я Маугли во многом.

Российскую власть обесчещенноймы видим и сильно потоптанной,теперь уже страшно, что женщинойона будет мерзкой и опытной.

Нельзя не заметить, что в ходе истории,ведущей народы вразброд,евреи свое государство – построили,а русское – наоборот.

Едва утихомирится разбой,немедля разгорается острейизвечный спор славян между собой —откуда среди них и кто еврей.

Я снял с себя российские вериги,в еврейской я сижу теперь парилке,но даже возвратясь к народу Книги,по-прежнему люблю народ Бутылки.

В автобусе, не слыша языка,я чую земляка наверняка:лишь русское еврейское дыханиепохмельное струит благоухание.

Приемлю, не тоскуя и не плачась,древнейшее из наших испытаний —усушку и утруску наших качествот наших переездов и скитаний.

Не в том печаль, что век не вечен,—об этом лучше помолчим,а в том, что дух наш изувечени что уже неизлечим.

Везде все время ходит в разном виде,мелькая между стульев и диванов,народных упований жрец и лидерАдольф Виссарионович Ульянов.

За все России я обязан —за дух, за свет, за вкус беды,к России так я был привязан —вдоль шеи тянутся следы.

В любое окошко, к любому крыльцу,где даже не ждут и не просят,российского духа живую пыльцупо миру евреи разносят.

Не дикому природному раздолью,где края нет лесам и косогорам,а тесному кухонному застольюдуша моя обязана простором.

Много у Ленина сказано в масть,многие мысли частично верны,и коммунизм есть советская властьплюс эмиграция всей страны.

На почве, удобренной злобой бесплодной,увял даже речи таинственный мускул:великий, могучий, правдивый, свободныйстал постным, унылым, холодным и тусклым.

Я б хотел, чтоб от зоркого взораизучателей русских началне укрылась та доля позора,что ложится на всех, кто молчал.

У того, кто родился в тюрьмеи достаточно знает о страхе,чувство страха живет не в уме,а в душе, селезенке и пахе.

Я Россию часто вспоминаю,думая о давнем дорогом,я другой такой страны не знаю,где так вольно, смирно и кругом.

Забавно мы все-таки жили:свой дух в чистоте содержалии с истовой честью служилинеправедной, грязной державе.

Такой же, как наша, не сыщешь на светеранимой и прочной душевной фактуры;двух родин великих мы блудные дети:еврейской земли и российской культуры.

Оставив золу крематориюи в путь собирая семью,евреи увозят историюбудущую свою.

Я там любил, я там сидел в тюрьме,по шатким и гнилым ходил мостам,и брюки были вечно в бахроме,и лучшие года остались там.

Евреев от убогих до великих люблю не дрессированных, а диких