Капитан Усачев - Альберт Беляев

Альберт Беляев

Капитан Усачев

Ясным июльским днем я приехал в Ессентуки. Трехэтажный корпус санатория, в котором мне предстояло провести двадцать четыре дня, стоял на отшибе, у самой кромки парка. В комнате нас было двое. Первую неделю соседа своего я почти не видел — он уходил рано утром и возвращался точно к отбою. На вид ему было лет тридцать пять. Он был неразговорчив. Просыпаясь, он неизменно произносил «доброе утро» и затем уходил из комнаты. Вечером я так же неизменно слышал от него «спокойной ночи». Его круглое русское лицо было самым обычным. Такие лица сразу не запоминаются. Только серые глаза невольно приковывали к себе внимание. Всегда сосредоточенные и спокойные, они с доброй грустинкой смотрели на мир.

— Павел Алексеевич Усачев, — представился он мне в первый день, и это была самая длинная фраза, сказанная им за всю неделю. Одевался он просто — светлые брюки, белая рубашка с распахнутым воротом и легкие плетеные сандалеты.

Кто он? Откуда? Где пропадает целыми днями? Навязываться со своими вопросами было неудобно — человек вел себя подчеркнуто замкнуто.

Но однажды утром Усачев против обыкновения вдруг заговорил.

— Ну, сосед, сегодня у меня праздник! — весело объявил он, заходя в комнату с большим чемоданом в руках.

— Поздравляю, — сдержанно ответил я, с удивлением наблюдая за непривычно оживленным Усачевым. А он вдруг попросил:

— Будьте добры, выйдите на минутку на веранду, я хочу переодеться.

Я пожал плечами и вышел на балкон, который Усачев называл «верандой». «Почему это он вдруг стал таким щепетильным, что и переодеться не может в моем присутствии?» — раздражаясь, подумал я.

— А теперь прошу! — услышал я возглас Усачева и, войдя в комнату, остановился, остолбенев от изумления.

Нет, это не Усачев! Нет, нет, не может этого быть! Передо мной, вытянувшись по стойке «смирно», стоял моряк — капитан дальнего плавания (это я определил сразу по специальному значку на правой стороне форменной черной тужурки). Четыре шеврона на каждом рукаве тускло отливали золотом. На левом лацкане тужурки — орден «Знак Почета». Белоснежная морская фуражка с большим толстым козырьком, окаймленным золотистой полоской из «дубовых листьев», плотно сидела чуть набекрень на голове капитана. Серые глаза Усачева пристально смотрели на меня из-под большого козырька.

— Ну как? — нетерпеливо спросил он и вдруг рассмеялся. — Не похож, да?

— Не похож, — ответил я. — Не знаю, не уверен, вы это или не вы? То есть я имею в виду, вы и мой сосед по комнате — это одно и то же лицо?

— Одно и то же, можете не сомневаться.

— Ну и чудеса бывают на свете! — развел я руками. — Вот уж никогда бы не подумал, Павел Алексеевич, что вы моряк, да к тому же и капитан дальнего плавания.

— Д-а! — воскликнул Усачев весело. — Вы тут, наверное, за эти дни черт знает что обо мне подумали, да? Сознавайтесь!

— Да, кое-что подумал, — признался я. — Но объясните мне, что все это значит? И что за праздник сегодня у вас?

— Дорогой Иван Андреевич, я вам все сейчас объясню. — Он предложил мне кресло, сел рядом на диванчик и продолжал: — Сегодня я наконец-то встречаю свою жену. Все эти дни я сидел на междугородном телефоне и телеграфе, разыскивая ее, можно сказать, по всему свету. Она оказалась в Иране, представляете? Два месяца путешествовала с делегацией наших женщин — врачей. Вчера они вылетели на Родину, и мне еле удалось устроить так, чтобы она пересела в Баку на поезд. Сегодня она будет здесь, в Ессентуках. — Он помолчал и потом тихо добавил: — Я ведь ее почти год не видел.

— В таком случае, Павел Алексеевич, можете располагать этой комнатой, я сегодня постараюсь перебраться в другое место, — предложил я.

— Нет, нет. В этом нет никакой необходимости. Я снял для нее номер в гостинице. Дело в том, что она приедет в четырнадцать десять, а уедет сегодня же в девятнадцать пятьдесят вечерним бакинским. Ей надо завтра быть в Москве. И тут я ничего не могу поделать, служба есть служба, как говорят у нас на море.

Я помолчал. Павел Алексеевич то и дело посматривал на часы.

— Знаете, каких трудов мне стоило организовать эту встречу? — Он хитро посмотрел на меня. — Не знаете. До министра нашего дошел. Только после его ходатайства разрешили самолету сделать посадку в Баку. А то бы не видать мне жёны еще недели две.

— Вы, очевидно, очень любите свою жену? — задал я довольно нелепый вопрос.

Он открыто посмотрел на меня и кивнул:

— Очень.

Капитан ушел, А я еще долго сидел, стараясь припомнить, где и когда я слышал о капитане Усачеве. И вдруг вспомнил: зимой 1960 года о нем писали все газеты мира. Тогда в Северном море разразился невиданной силы ураган. Погибло много кораблей. Капитан Усачев с экипажем своего лесовоза «Воронеж» в условиях этого невиданного по силе урагана спас 82 человека с тонущего пассажирского судна, шедшего под английским флагом. И был Указ Президиума Верховного Совета о награждении капитана Усачева орденом «Знак Почета» за проявленное мужество. Помнится, ему тогда прислала благодарственную телеграмму английская королева.

Так вот кто в соседи мне попался! Редкостный случай! Я сразу же подумал об очерке, нет, о серии очерков, о героизме наших моряков. И начать бы с Усачева. Да, но как подступиться к капитану, как выудить у моего неразговорчивого соседа нужные сведения? Какие задать вопросы? Я торопливо набросал на бумаге план «осады». Однако все вышло по-иному. Вопросы не понадобились. А план полетел, как говорится, в трубу. Все получилось гораздо проще.

В тот вечер капитан вернулся в санаторий около десяти часов вечера. Я сидел в темноте на балконе и наслаждался тишиной и прохладой. Усачев вошел в комнату и включил свет. В парадной форме, с тяжелой капитанской фуражкой на голове, он долго молча сидел за столом, строго выпрямившись, и смотрел перед собой широко открытыми глазами. Руки его неподвижно лежали на коленях. Тень от большого козырька фуражки закрывала лицо Усачева. Потом он встал и, тяжело ступая, вышел на балкон. Меня он, видимо, не заметил. Он стоял, положив руки на поручни балкона, и всматривался в темноту, откуда доносился чуть слышный шелест листьев. Мне подумалось, что вот точно так же стоит Усачев и на капитанском мостике, спокойный и сосредоточенный, готовый встретить любую неожиданность.

Я решился подать голос.

— Добрый вечер, капитан.

Усачев стремительно повернулся.

— Вы здесь, сосед!

Он подошел к столику и сел в кресло.

— Вот, проводил свою жену, и что-то взгрустнулось мне. Знаете что, разок нарушим диету, а? Давайте выпьем немножко. У меня есть пузырек отличного шотландского виски. Как вы смотрите на это? — он с надеждой смотрел на меня.

Я кивнул.

— Смотрю положительно. Только зачем нам виски, когда у меня есть армянский коньяк! И лимончик найдется, — пообещал я.

Мы быстро организовали холостяцкий «ужин» на балконе.

— У вас что — печень или желудок не в порядке? — спросил я Усачева.

— Язва была.

— Ну, это не страшно. В крайнем случае отрежут полживота, и еще сто лет проживете, — пошутил я.

— Это меня и утешает, — рассмеялся Усачев. — Ну, да черт с ними, с болезнями. У вас нет папироски? — спросил он меня.

— Вам нельзя.

— Ничего, сегодня мне, сосед, многое можно. Сегодня у меня и радость встречи и грусть расставанья — все сразу было.

Он закурил и задумался.

Ночь была удивительно тихая. Большие холодные звезды дрожали на высоком темном небе, и в их мерцающем свете гуще проступали тени на земле.

— Какая благодать! — тихо произнес Усачев. — И тишина, вы слышите эту тишину? До звона в ушах. Так бывает на море во время густых туманов.

Я промолчал, вслушиваясь в едва уловимые звуки музыки, доносившиеся откуда-то из города с легкими дуновениями ветерка. И вдруг совершенно явственно прозвучали мощные аккорды печальной и торжественной мелодии. Мне показалось, что я знаю ее, я слышал ее десятки раз. — Вот опять зазвучали, нарастая, тревожные аккорды.

— Сибелиус! «Грустный вальс»! Эту музыку не спутаешь ни с какой другой. Какая потрясающая глубина чувства! Вы любите Сибелиуса, капитан? — повернулся я к Усачеву.

Но капитан не слышал меня. Он смотрел куда-то далеко-далеко поверх моей головы и весь ушел в себя. Протяжные и невыразимо грустные звуки вальса становились все тревожнее, все громче… Капитан сидел неподвижно, сжимая рюмку в руках.

— Что с вами, Павел Алексеевич? — забеспокоился я.

Усачев очнулся и глубоко затянулся дымом папиросы.

— Извините, сосед. Я забылся. С этой музыкой у меня связаны очень дорогие для меня воспоминания молодости. Вы знаете, именно этот «Грустный вальс» провожал меня в первый мой самостоятельный рейс много лет назад, и с тех пор я хорошо его запомнил… — Он помолчал, раскуривая папиросу. — Вы уж извините меня, но мне сегодня почему-то хочется выговориться.