Сезон бабочек - Мицуко Такахаси

Мицуко Такахаси

Сезон бабочек

Жена господина Накамуры вдруг превратилась в бабочку.

Злые языки, конечно, говорят, будто она просто-напросто сбежала от мужа, но сам Накамура утверждает другое, и я ему верю.

Рано утром, когда Накамура проснулся, жены рядом не было, на постели валялась лишь ее ночная рубашка. Встревожившись, он стал звать жену, и тогда из кухни вылетела бабочка, села ему на грудь и кокетливо затрепетала крылышками. Это и была его жена. Он страшно растерялся, побежал к управляющему домом и попросил вызвать врача, но при этом от волнения говорил так сбивчиво и невразумительно, что управляющий толком ничего не понял и вместо клиники позвонил в полицию. Через десять минут под окнами загрохотали полицейские мотоциклы и в доме поднялся страшный переполох. Господа сыщики зашли и в нашу квартиру. Я рассказала им все, что мне было известно. Вчера вечером я встретилась с госпожой Накамура на лестничной площадке. Нет, ничего странного я не заметила. Мы, правда, не разговаривали, но выглядела она как всегда. Куда она направлялась? Должно быть, за покупками – в руках у нее была хозяйственная сумка. А в начале двенадцатого, когда вернулся домой господин Накамура, немного навеселе – он всегда возвращается поздно и всегда навеселе, и, как правило, долго топчется у собственной двери, и, не пытаясь отпереть замок своим ключом, отчаянно звонит до тех пор, пока жена не откроет, что, разумеется, не очень-то приятно для соседей, – мне кажется, я слышала, как госпожа Накамура разговаривала с мужем. Ну а что было дальше, я не знаю.

По-моему, сыщики заподозрили, не убил ли господин Накамура свою жену во время семейной ссоры. Какая нелепость! Она женщина кроткая и никогда не ссорилась с мужем. В конце концов представители закона решили, что у Накамуры от нестерпимой жары помутился рассудок, вот он и утверждает, что его жена превратилась в бабочку. Они стали смеяться, но мне совсем не было смешно. Я сразу поверила господину Накамуре. Почему бы его жене не превратиться в бабочку? Что тут особенного?… Я сразу представила себе желтую бабочку. Конечно же, я была права! Ведь госпожа Накамура очень любила желтый цвет, и он ей шел. Все у нее было желтое – и платья, и кофточки… Ей, наверно, захотелось вырваться на воздух, на простор, вырваться за пределы отвратительного жилого массива, где нет ничего, кроме высоких, прочных, наводящих тоску белых стен. От нашего дома веет холодом. Каждая квартира – это глухая клетка, отделяющая человека от общества ему подобных и обрекающая его на унылое одиночество. По вечерам, когда горит свет и возвращаются домашние, еще сносно, по в долгие дневные часы, наедине с собственными жалкими мыслями, совершенно невыносимо.

Когда сыщики, потеряв надежду что-либо выяснить, убрались восвояси, я пошла к Накамуре – мы были в добрососедских отношениях – посмотреть, что у них делается.

Осторожно, стараясь не скрипнуть дверью, вошла и услышала голос господина Накамуры:

– Наконец-то мы остались наедине! Теперь можешь не волноваться…

Я вздрогнула. Накамура – один – стоял посреди кухни-столовой, склонившись над столом. Странная поза, странный голос – торжественный и проникновенный. Ни дать ни взять актер, репетирующий монолог. Что это с ним?… Но в следующее мгновение я все поняла. Перед Накамурой сидела на столе желтая бабочка. Такая нарядная, такая безмятежная! Она то складывала, то расправляла трепещущие крылышки, словно напоказ. Накамура, целиком поглощенный женой, кажется, меня не заметил.

– Что, что?… Ну скажи, умоляю тебя? Неужели ты меня стесняешься?…

Я не хотела подслушивать чужих разговоров, но была так поражена, что не могла вымолвить ни слова, и застыла на месте.

– Да, да, милая! Я понял, понял…

Накамура обрадованно кивнул, протянул руки и взял бабочку в ладони. Поднес ладони к лицу и начал шептать нежные слова.

– Прелесть моя… Любимая моя… Прекрасная…

Низкий мужской голос, чуть хрипловатый от волнения. Прерывистый шепот. Вздохи. И шепот, шепот… Я словно перенеслась в другой мир. И вдруг Накамура каким-то странным, исступленным движением погрузил лицо в ладони.

Сначала я не понимала, в чем дело, и рассеянно наблюдала за ним. Но потом меня осенило, и я, сгорая от стыда, бросилась вон.

Дома я долго не могла успокоиться. Сердце у меня бешено колотилось. Горячее дыхание… Еле сдерживаемая страсть… Выражение лица, совершенно отрешенное от окружающего мира… И судороги белого распластанного тела, и трепет двух желтых крылышек, замиравших в минуты самозабвения… Да, это была всего лишь маленькая, сидящая на ладонях бабочка, и видела я ее секунду, не более, но я увидела женщину, принимавшую мужскую ласку, увидела словно под микроскопом, и грубость этого зрелища совершенно меня подавила.

И в то же время я была почти счастлива. Казалось, все это произошло специально для меня. Я ведь недавно получила заказ – написать для телевидения что-нибудь из жизни домохозяйки, живущей в кооперативном доме. Я долго ломала голову, не зная и не представляя себе, с какого конца взяться за дело.

А теперь тема сама шла ко мне в руки. Название пьесы возникло мгновенно, как вспышка молнии. Ну конечно же, «Сезон бабочек»! Я тут же позвонила редактору и сказала, что название вещи уже есть.

– …Как, как?… Бабочки?… Это те самые, которые летают?… Гм… А о чем вы собираетесь писать?

– Не важно о чем. Но не беспокойтесь, на этот раз у меня получится настоящий шедевр! – уверенно ответила я и положила трубку.

До сих пор критики довольно скептически относились к моим произведениям: «слишком схематично», «нет обра-аов», «не раскрыты чувства и не показан быт» и т. д. Но сейчас я была уверена, что все получится хорошо. Ведь я могу писать с натуры, мне не надо придумывать деталей. «Сезон бабочек»… Было такое чувство, словно я всю жизнь вынашивала эту тему, и вот теперь – легчайший толчок извне, и слова складываются сами собой и неудержимо просятся на бумагу.

Едва дождавшись мужа, ходившего, как всегда, по утрам на прогулку, я все ему рассказала. То есть описала этот случай в общем и целом, без интимных подробностей, свидетелем которых я невольно стала. Говорить о сцене на кухне мне было неудобно. Муж, кажется, решил, что я снова фантазирую.

– Не верится что-то… Как может человек превратиться в бабочку?

Ну что с ним поделаешь? Соседи его абсолютно не интересуют. Но ведь на сей раз это не обычные сплетни и пересуды: такая-то, мол, купила себе новое платье, а такую-то видели на улице с молодым мужчиной… На сей раз речь шла о вещах серьезных. Поняв, что я не фантазирую и не шучу, он задумался, а потом спросил:

– Но почему она вдруг превратилась в бабочку?

Почему? Как почему? Неужели муж на самом деле не понимает? Я, правда, тоже не могу как следует объяснить почему, но отлично чувствую правоту госпожи Накамура. Спрашивать в данном случае – почему? – все равно, что спрашивать самоубийцу о причинах самоубийства. Когда человек решает покончить с собой, причин у него более чем достаточно, и все же ни одна из них, взятая в отдельности, не является настолько веской, чтобы расстаться с жизнью. Другие ведь продолжают жить и при более тяжких обстоятельствах. Дело тут в собственной убежденности – самоубийца чувствует, что поступить иначе не может, и расстается с жизнью по доброй воле» Уйти из жизни – это, конечно, выход. Но разве не проще превратиться в бабочку? Тогда ты не исчезаешь совсем, а продолжаешь жить, только в другой форме. А смерть – конец всему.

Помню, однажды в газетах писали о женщине, которая покончила с собой, сначала убив своего ребенка. Она оставила записку: «Мне очень грустно сидеть все время одной, муж много работает и возвращается поздно. Я страшно завидую тем семьям, где за ужин садятся все вместе – папа, мама и дети…» Эту женщину я не понимаю, а вот госпожу Накамура отлично понимаю. Мне вспомнилась цитата из одной французской книги, фамилия писательницы, кажется, Бовазар: «Домашняя хозяйка похожа на шелкопряда, замкнутого в коконе. Женщина, которая изо дня в день готовит пищу, убирает, моет и стирает, мечтает однажды вырваться и запорхать на просторе, словно нарядная бабочка».

Превратиться в бабочку… Наверно, это изумительно!; Просыпаешься однажды утром и видишь, что все кругом изменилось. Льется бесконечный поток солнечных лучей, и мир, еще вчера такой унылый, серый, сверкает всей гаммой красок. Поля и деревья полыхают яркой зеленью. Свежий ветерок пропитан сладчайшими ароматами. Просторы необозримы. Леса, горы, реки – все принадлежит тебе. И твое тело, такое тяжелое вчера, обретает волшебную легкость. Ты паришь, ты порхаешь, трепеща радужными, неповторимо прекрасными крылышками. И чувствуешь, что наконец-то началась настоящая жизнь… Бабочка уносится ввысь, в голубизну неба, и постепенно превращается в крохотную искорку. Это пылает жизнь. От восторга.

В моей памяти сохранился один эпизод из далеких – дней детства. Однажды перед закатом я гонялась за бабочками по лугу, где цвели желтые цветы. Желтые бабочки терялись на фоне этого желтого моря. Надо было хорошенько приглядеться, чтобы заметить их трепещущие крылышки. А потом солнце начало опускаться за горизонт, цветы полыхнули ярким золотом, и я сразу увидела, как много вокруг бабочек. Все дрогнуло и поплыло у меня перед глазами. Цветы, казалось, отделились от травы и начали парить в воздухе. Цветы и бабочки, бабочки и цветы… Их были миллионы, мириады. У меня закружилась голова, я опустилась на землю и почувствовала, как вся моя кровь, побежав по сосудам с немыслимой скоростью, устремилась куда-то вверх. Тело стало вдруг невесомым, и я испытала неповторимый восторг свободного парения. Что это было? Не знаю. Но даже и сейчас, вспоминая об этом, я чувствую, как меня с головы до ног пронизывает острый, похожий на сладкую боль трепет.