Девственница для Альфы - Рин Рууд

— Тебя мать продала мне, — с рыком тащит к двери, игнорируя мои крики. — Ты теперь моя собственность.

Огромный, как медведь. Ткань его рубашки натянута на бицепсах и груди и вот-вот разойдется по швам. Мне страшно, я ничего не понимаю. Я этого белобрысого верзилу вижу первый раз в жизни, а мать, к которой я заглянула в гости по ее же просьбе, сидит на кухне и хлещет виски прямо из бутылки.

— Мама! — мой визг ужаса саму меня оглушает. — Мама!

Он впечатывает в меня в стену, стискивает пальцы на шее и цедит сквозь зубы:

— Рот закрыла, крошка.

Глаза — осколки зимнего неба, а лицо с высокими скулами искажено гримасой ярости. Его голос отдается в голове вибрацией, и глотку схватывает спазм ужаса. Я могу лишь сипло выдохнуть.

— Вот так, — ухмыляется, обнажая белые зубы, — крики и визги уместны лишь в спальне, милая, а сейчас они меня раздражают.

По щеке скатывается горячая слеза. Тело не слушается, я даже руку не могу поднять, а взгляд незнакомца словно проникает в мое сознание и оплетает его черной паутиной отчаяния. С нажимом проводит по нижней губе большим пальцем, и из его груди поднимается низкий клокочущий рык, что отзывается во мне вибрацией, которая уходит теплой волной вниз живота. Я испуганно и непонимающе выдыхаю.

— Моя собственность, — тихо повторяет мужчина, — я тебя купил.

Нельзя взять и купить живого человека. В каком веке мы живем? Рабство наказуемо, но боюсь, что верзиле, чьи глаза горят осколками льда, начхать на законы и правила. и если найдется тот, кто выступит против него, то он ему кадык вырвет.

— Цезар Северный Ветер, — стискивает подборок в стальных пальцах. — Мое имя.

— Соня, — я заикаюсь и трясусь.

— Я знаю.

— Прошу…

— Рот закрыла.

Грубо. От обиды я всхлипываю, но замолкаю. Рывком тащит за собой, недовольно рыкнув. Да что же он рычит? На пороге я хватаюсь за косяк и сдавленно шепчу через спазмы боли, что плавят глотку:

— Мама…

Выволакивает на поскривыющее крыльцо с продавленными грязными досками, и я, не удержав равновесие, падаю на колени. Дергает на себя, вынуждая встать, и опять душит:

— Моя.

Что-то в голове натягивается и рвется. Я не чувствую тела. Страх отступает, и на его место приходит вялое отупение. Цезар щурится, убирает руку с шеи, и я делаю хриплый и судорожный вдох. Спускается с кривых ступеней, и я следую за ним во мраке позднего вечера, будто на невидимом поводке. Разминает плечи, шею с хрустом позвонков и шагает по дорожке мимо кустистых сорняков.

Несколько мелких шагов, и оглядываюсь. В окне вижу маму, которая утирает слезы и прикладывается к бутылке, а затем задергивает штору. Продала… И это конец.

— Соня, — тихий голос, что похож на зловещий шелест, проникает в мозг тонкими нитями. — Упрямая сука.

Кричать бесполезно. Соседи проигнорируют. Сюда и полиция лишний раз не приезжает. Очень неблагополучный район. Как я была счастлива, когда его покинула несколько месяцев назад. Верила, что вырвалась из ловушки…

— Соня, — звучит голос Цезара у шеи.

Я разворачиваюсь к нему, касается щеки, с улыбкой запускает в волосы пальцы, а затем сжимает их и запрокидывает мое лицо:

— Твое упрямство меня заводит, крошка.

Дергает за волосы и под мои крики тащит к калитке:

— Одно удовольствие таких перевоспитывать и учить покорности и послушанию.

Спотыкаюсь, падаю, а Цезар с бесчеловечным равнодушием вновь дергает меня, вынуждая встать. Я отбиваюсь от него со слезами, но ему мои удары, как поглаживания.

— Помогите, кто-нибудь… Умоляю.

— Прибереги свое умоляю для меня, Соня, — с угрозой смеется Цезар. — Умолять меня ты будешь не раз. Мы с тобой хорошо повеселимся.

Колени и ладони стерты от множества падений, голос охрип и осип от криков, а Цезару и дела нет. Он неумолимо тащит меня за волосы к черному и большому внедорожнику, что припаркован в тени раскидистого платана на противоположной улице.

— Прекрати сопротивляться! — рявкает Цезар на середине проезжей части, когда я в очередной раз падаю перед ним на колени.

Под вспышкой паники я кусаю его в мускулистое предплечье ближе к запястью. Рыкнув, он одергивает руку, отступает, а я поднимаюсь на нетвердые ноги и срываюсь с места.

— Соня! — рев Цезара сковывает все тела, и я, пошатнувшись под волной животного ужаса, оседаю на растрескавшийся асфальт.

Голова кружится, к горлу подступает ком тошноты, а из носа по губам стекает ручеек крови. Густая капля падает с подбородка и крохотной черной кляксой касается асфальта. Поднимаю взгляд на Цезара, что нависает мрачной скалой. Над его головой горит растущий месяц.

— Я твой хозяин, Соня, — обнажает зубы в злой ухмылке. — А ты моя вещь, кукла, рабыня, игрушка. Выбирай, что нравится больше. Встань.

И я не могу воспротивиться его тихому и холодному голосу. Улица, дома и фонари — размытые пятна, лишь Цезар и яркий месяц на черном небе — четкие и материальные.

— Развернись ко мне спиной.

Я подчиняюсь. Одна рука стискивает мою грудь, а вторая ныряет под подол платья. Прижимается пахом к ягодицам, и чувствую его твердое желание у копчика. Шумно вдыхает воздух у шеи, урчит и через мгновение толкает в лопатки.

— Пошла.

И я иду, пошатываясь на негнущихся ногах и глотая слезы, которые отдает вкусом крови.