Интервью - Юрий Дружников

Дружников Юрий

Интервью

Юрий Дружников, живущий в Калифорнии русский писатель,

отвечает на вопросы Ирены Лукшич

Интервью: "Россия такая большая, что лучше видна издалека"

Коротко об авторе: Юрий Ильич Дружников - прозаик и историк русской литературы

Родился в Москве (1933). В прошлом член Союза писателей, исключен за антисоветскую деятельность. Пятнадцать лет был на родине в черных списках, эмигрант; до коллапса Советского Союза его книги выходили только на Западе.

Автор документального частного расследования "Доносчик 001, или Вознесение Павлика Морозова" (Москва, 1995), романа-хроники о тайных аспектах жизни московских газетчиков "Ангелы на кончике иглы" (Москва, 1991), романа-исследования о замалчиваемых аспектах биографии Пушкина "Узник России" (Москва, 1996). В Нью-Йорке издана книга воспоминаний и эссе "Я родился в очереди"(1995), по частям опубликованная во многих российских журналах и газетах. Книга о трагедии отечественной литературы "Русские мифы" в России впервые (1999).

Профессор Калифорнийского университета, живет в пригороде столицы Калифорнии Сакраменто.

Опубликовано: "Vijenac", 19 studenoga 1998, Zagreb. Перевод с хорватского.

Годы, прошедшие после распада Советского Союза, и свобода слова в новой России не могли не изменить отношениймежду русской литературой и ее эмигрантской ветвью. После возвращения на родину Александра Солженицына и смерти в Нью-Йорке Сергея Довлатова и Иосифа Бродского вновь возникли споры о существовании русской литературы в метрополии и эмиграции. Какова ситуация сегодня? Об этом профессор Загребского университета (Хорватия) Ирена Лукшич беседует с живущим в Америке русским писателем, профессором Калифорнийского университета Юрием Дружниковым.

ЛУКШИЧ: Один ваш коллега мне рассказал такую шутку. Что такое американский университет? Это учебное заведение на территории США, в котором русский Дружников учит китайцев и японцев. Это, конечно, шутка. Какие обстоятельства повлияли на ваш отъезд из России? Когда эмигрировали?

ДРУЖНИКОВ: Родился я и жил в центре старой Москвы. Меня, молодого писателя, воспитывали люди, которые вышли из лагерей после смерти Сталина, в том числе Копелев, Шаламов и Солженицын. Поэтому с самого начала писательской деятельности лучшие свои работы я прятал безо всякой надежды их опубликовать, а издавались детские книги, которые я писал шутки ради. С началом событий в Чехословакии в 1968 году мы решили, что следом за Пражской весной должна последовать Московская весна, но советские власти подавили Прагу и начали завинчивать гайки у себя дома. Об этом страшном времени тогда (1969-1976) я написал роман-хронику "Ангелы на кончике иглы", часть которого во время обыска у приятеля попала к надзирателям за мыслями.

За диссидентские дела (письма протеста, публикации на Западе, работу в Самиздате) группу писателей-диссидентов одним списком в 70-е годы выкинули из Союза писателей, но коллег моих сразу выпустили за границу, а со мной изменили тактику. Не дали визы, не издавали, мстили за публикации за границей (били стекла, обворовывали квартиру, беря только рукописи, на допросах грозили лагерем и психушкой). Коллеги-эмигранты основательно осваивались на Западе, а я значительно тише действовал в Москве: открыл творческую мастерскую для писателей, потом Литературный театр вдвоем с киноактером Савелием Крамаровым, потом маленькое независимое издательство "Золотой петушок", -- все разгонялось известным учреждением.

Сперва вынудили печататься на Западе, а потомна очередном допросе в КГБобъяснили, что я живу в свободной стране и мне предоставят свободный выбор, куда хочу: в лагерь или в психушку. Американские писатели Бернард Маламуд, Курт Воннегут, Элия Визель включились в мою защиту, приняли почетным членом в ПЕН-КЛУБ (сейчас я в так же спасаю от тюрьмы писателей в других странах). Остался выезд, но власти мне отомстили: десять лет не выпускали. Они ошиблись, не посадив или не убив меня бутылкой в подъезде: я много написал за десять лет немоты в Москве. Но они победили, на пятнадцать лет полностью изъяв мое имя из литературного употребления на родине. Лишь в 1987 году, после скандала с выставкой "10 лет изъятия писателя из советской литературы" и письмом Горбачеву от 64-х конгрессменов меня вытолкнули на Запад.

ЛУКШИЧ:. Как вам понравилась новая среда? Кто вам помогал?

ДРУЖНИКОВ: Я был готов к худшему, но с худшим не соприкоснулся. Не было никакого шока, о которомчитаешь обычно про других эмигрантов. В два ночи прилетел в Техас, в восемь утра читал первую лекцию в Техасском университете. В каком-то смысле моделью для меня был Владимир Владимирович Набоков во всех своих ипостасях вместе: прозаик, поэт, литературовед и университетский профессор. Я еще не был уверен, что эта шкура для меня, да и контракт с университетом был временный, поэтому летом, в каникулы, работал на радио "Свобода", "Свободная Европа", "Голосе Америки". В это время в Лондоне вышла моя книга "Доносчик 001, или Вознесение Павлика Морозова". Оказалось, что мои книги и статьи знают американские слависты, и известный историк Боб Крамми (он был тогда деканом) предложил мне постоянную позицию в Калифорнийском университете в Дейвисе. Я взял напрокат грузовик и перевез семью через пол-Америки под Сан-Франциско.

ЛУКШИЧ:. Как протекали первые годы новой жизни? Чем занимались?

ДРУЖНИКОВ: Трудно передать это чувство свободы -- ведь на родине я был в черных списках пятнадцать лет. Дело писателя -- это его книги. И они сразу начали выходить в Нью-Йорке на русском и английском языках. После многих лет изоляции от читателей я обрел голос: на радио, на телевидении, в прессе разных стран. Земля эмигрантов, Америка не обращает внимания на мой русский акцент. Люди открыты другим культурам, а мне, как выяснилось, есть что сказать студентами и читателям. Вот уже десять лет я читаю лекции по истории русской литературы и писательскому мастерству. Помимо общих курсов по прозе и поэзии прошлого века, это "История русской цензуры", "Пушкинистика" (не биография, не творчество, а история изучения Пушкина, -- курс, который не читается, кажется, больше нигде в мире, включая российские университеты). В первые годы я выступил в тридцати университетах, принял участие в 20 конференциях по литературе в разных странах мира. Кроме того,это были различные клубы писателей, общества любителей литературы. Много выступал и для русскоязычной эмигрантской публики в центрах русской культуры в разных городах. Написал множество статей -- они соединились потом в две книги "Я родился в очереди" и "Русские мифы".

ЛУКШИЧ:. Влияла ли новая среда на ваше мировоззрение? У вас появились новые эстетические привычки?

ДРУЖНИКОВ: В основе нет, но эта среда научила меня иначе выражать свои взгляды. Теперь я и сам удивляюсь, что прожив полжизни в России, я тем не менее чувствую себя именно в Америке дома. А крайние оценки, нетерпимость в подходе к проблемам удивляют.

У меня наверняка увеличился процент терпимости. Читаю сейчас в независимых российских изданиях следующую изумительную фразу: "Мнение редакции не всегда совпадает с мнением авторов статей". Эта фраза вызывает улыбку. А как же иначе? В том и смысл прессы, чтобы в ней мнения не совпадали. Это пережиток тотального единомыслия. Тут другое отношение к книге и статье. Нет давления. Крайности не желательны. Писатель пишет правду, как он лично ее видит. В Америке категоричность не понимают. Мне нравится, что даже если говоришь глупость, не принято говорить "Вы не правы". Окажут: "Ваша мысль очень интересна, но у меня другое мнение". И это не только вежливость. Это уважение к собеседнику и свидетельство, что другой не глупее тебя.

Американский университет -- феномен особый: сколько профессоров, столько и мировоззрений, и эстетических привычек. И все взгляды -- от умеренных до крайних -- сосуществуют. И еще -- Америка научила меня работать по 14-16 часов в день. Так и в субботу с воскресеньем. Так работают все. Формально у нас читают лекции полгода, два-три раза в неделю по одной-две лекции в день, и полгода свободны. Но преподавание -- это 50 процентовтого, за что ему платят зарплату. Другие 50 процентов -- это исследовательская работа или творчество, которое оценивается по книгам, скульптурам, статьям, фильмам или симфониям. Плюс обязательное участие в конференциях по всему миру. Считается, что профессор, который сам не пишет книг, не может научить других, как их писать. Университет поощряет вашу активность. И студенты вовлечены в ваш творческий процесс, они ваши первые читатели, критики, ваша Школа.

Американская академическая наука -- это множество мировоззрений в одном котле, эклектика эстетики, хаос от избытка свободы. Некоторым это не нравится, но я вбираю в себя все, чего раньше не знал, поскольку жил в закрытом обществе. И вообще, Америка, так сказать, многокультурная страна. Есть в ней и русское культурное поле -- одно из многих. Слависты в Америке хотят знать все, в том числе понять, как жила свыше 70 лет та чудовищная страна, откуда я родом. Тут в университетах находило приют все, запрещенное там. Здесь и сейчас изучают то, что я в целом называю советизмом, любые "измы". По русской брани здесь теперь издано больше литературы, чем в России за всю историю.