Командировочные предписания - Юлий Гуголев

Юлий Гуголев

Командировочные предписания

О книге

Наше мутное время: грибного появляния назначенных гениев после дождичка eight days a week, сколиозного позиционирования, водопроводного потока профессионально упакованных “текстов” и взаимной раздачи, пахнущих нефтью, литературных премий. На фоне этих декораций стихи Гуголева отличает живое кровообращение, искренняя ежедневная прямая речь остроумного блестящего рассказчика “о времени и о себе”. Стихи его глубоки, самоироничны, смешны и грустны, но при этом легки, не претенциозны, интересны и очень вкусны. Выдержанное мастерство авторского исполнения вынуждает слушателя и читателя усмехаться, смеяться и понимающе кивать, а позже, по дороге домой, грустно сообразить: ага, вот он о чем, Боже куда же все это идет?…Идет это все “в другие области”, о которых Гуголев и сообщает свои впечатления. Для небольшой книжки (80 страниц) – диапазон поэтической речи очень широк, от коротких, почти классически философских текстов до минипоэм. В них звучит, характерный для автора проговор с “ненормативной лексикой”, вполне органичной на фоне “ненормативной” реальной жизни. В этих более объемных вещах проговаривается живая речь поэта, не спихивающего ответственность на лирического героя, а принимая близко к сердцу все то, что произошло, но и то, что не произошло, и это-то и страшновато. Гуголеву потребовались долгие годы, чтобы дойти до жизни такой в поэзии, до такого мастерства, точности, абсолютной речевой, звуковой обоснованности каждой поэтической эмоции: “ С годами утверждается харизма…”

“Жива, жива! – пока в запаркеПроклевываются стишки,Пока распарывают Парки,Не ими шитые стежки.”

Книжку эту рекомендуется читать в несколько приемов, с перекурами, и тогда открывается слой за слоем и хочется заглянуть и дальше, если только не страшно. Потому что там не про литературу, а про “жисть”.

Андрей Грицман (Нью-Йорк)

ТЕАТР ЮНОГО ЗРИТЕЛЯ

Тимуру Юрьевичу Запоеву

Время медленных танцев прошло, —утверждает мой старший товарищ,—наступает вселенское зло,и отряды зубастых влагалищ

неизбежно берут нас в кольцо.Мы, как Паулюс… Хуже, – как Власов.Нас к барьеру ведут, подлецов,пидарасов, лжецов и ловласов.

Под конвоем ужасных химермы ведомы, как будто ОМОНом.Вот какой подаём мы примернашим юным друзьям покемонам.

Их ведь тьмы! Каково нам вдвоём!И какие-то всё мерзкие рожи!Может, мы это, только моложе.как стоял кое-кто на пруду,своим чувством давясь или тужась,по еблу чуть мне не дал в бреду,ой, вот это действительно ужас.Для того ли всю жизнь я питалвсе свои белоснежные щёки,чтоб кой-кто неприязнь к ним питал?По еблу… Покемоны, я в шоке!

Время медленных танцев – кирдык!Время стансов? Не знаю. Похоже?До чего ж всё-т’ки мерзкие рожи!До чего же багровый кадык!

Ну, и сам тогда не багровей.Сам подумай, ну хули так злиться?Время стрессов и – как их? – страстейв этом смысле для нас ещё длится.

Ждать всё легче, а жить всё чудней,—не вращать очи черные дико,не считать, что пусть сам не Орфей,так хоть баба твоя – Эвридика.

В этой каше, в кольце этих лярвнам и счастья иного не надо.И топор уварился, и лавр.Налетай, угощайся, менада.

Но менады уносятся прочь.С нами, чувствуют, каши не сваришь.Я б сейчас и менаду не прочь,—утверждает мой старший товарищ.

С кем бы сладиться? Сладиться не с кем.Наступает вселенское зло.О, позволь мне быть столь же вселенским,если только не треснет ебло.

Всё милей нам трёхзначные числа.Всех бледней ископаемый мел.Я совсем танцевать разучился?Дъ я вообще никогда не умел.Вот стоим – покемоны точь-в-точь.Если спросит мой старший товарищ:– Ну, а ты чем тут можешь помочь?Посоветуешь что? Позабавишь? —

у меня есть отличный совет:– Не терять человеческий облик.Потому, что есть образ!и свет!и конь блед!Кто блед? – Конь блед.А-а, о, бля, как…

– Да-а, а вот Генцы мясо едят…—бабушка входит, держа в полотенцесковороду, на которой скворчатсделанные из очисток картофелядраники: их со слезами готовили,их почему-то не кушают Генцы,хоть в них вся польза, а в мясе весь яд.

К Генцам у бабушки зависти нет,—пусть их владели всем домом, при этомшили корсеты; генцев корсетшёл и для Малого, и для Большого;пол-Лепешинской и Люба Орлова(это когда уже для Моссовета)Генцами скушивались в обед.

Кошка задумалась в рыхлом снегу.Бабушка снова в слезах: – Каково им!Жалко, – я вам передать не могу.Генца Володю особенно жалко.Вот ведь, во всём виновата овчарка:выла в бомбежку, – предательским воемслала условные знаки врагу.

Двор «Артистического» кафе.Ящики из-под слоёных пирожных.Папе лет восемь, свинец в рукаве.Если кто первым залез в эти ящики,он же все крошки возьмёт настоящие,он же получит под дых и по роже,вряд ли по яйцам, – по голове.

Бабушка плачет о папе навзрыд,переполняя слезами корыто(мыло настругано, пена шипит),что он читал, когда кушал. По-моему,«Лезвие бритвы». – Всё будет по Моэму! —папа клянётся над книгой раскрытойи над тарелкой с клеймом «Общепит».Бабушкин плач обо всём и о всех,но вот чего нам не стоит касаться(я-то коснусь, не взирая, что грех),это что бабушкина кулинария,чем несъедобнее, тем легендарнее:скудные слёзы фальшивого зайцальются сквозь миру невидимый мех.

– Кожа – для шейки… Курятину – в плов…Бабушка, с курицы кожу снимая,думает не о количестве ртов,но лишь о том, как обеду свариться бы.Просто у бабушки есть свои принципы,с коими связана сцена немая,перед которой несколько слов:– Жареный лук… Два стакана муки……перемешать, только не в сковородке……сделать из кожи куриной чулки……шейки на ощупь должны быть чуть жидкими…Всё зашивается белыми нитками.Кажутся нитками на подбородке —в коже оставшиеся волоски.

– Нет, потроха мы оставим в тазу…– Что, могут выпасть?.. – Бывает… но редко…– Что, вам удобно так? Шить навесу…– Шов должен быть, как в пельмене бороздка……важно, чтоб не подвела заморозка.Возле подъезда стоит табуретка.– Где табуретка? – Обе внизу.

– Если что нужно, свяжитесь со мной.Ой, да ну что вы, нет легче работы.

В общем-то хватит и справки одной,это для агента, мы же горючеекупим и окорочка на горячее,так что закуски – колбаски, там, шпроты, —то есть как рыбной, так и мясной.

– Сам я всё вымою, даже не мой.Кто же сливает из противня жижу!Бабушке я объяснил всё самой,в форме доступной, но чуточку резкой,мол, обойдёмся без кухни еврейской.Вышел на кухню, и что же я вижу…Здесь описание сцены немой.

Кожи-то нет на курином бедре.Бабушка, снявши её, хорошеньковытопит всё, что осталось в мездре,медленней соображая от горя.Дедушка нынче свезён в крематорий.Раньше из кожи готовили шейку.Серую шейку на смертном одре.

То, что на бабушку стал я орать,в Страшном Суде мне припомнят отдельно.Даже смягчившись, небесная ратьбудет всю вечность смотреть с укоризной.Бабушка уж не хлопочет над тризной.Бабушка в спальню уходит, как велено,—ляжет в постель, но не скрипнет кровать.

Бабушка плачет и обо мне,но дух её прочен, как могендовид.То она всхлипнет, точно во сне,а то, словно суриковская боярыня,вскинет двуперстие, выдохнет яростно:– Каждый из многого приготовит!! —и отворачивается к стене.

ТВОРЧЕСКАЯ КОМАНДИРОВКА С ПРОЖИВАНИЕМ В ГОСТИНИЦЕ «МЕДВЕДЬ»

Ехали до Ярославля,то ли зимой, то ли летом,сам я дорогой ослаб, бля,только ведь я не об этом.

Ждут нас в гостинице «Юность»,ждут в «Юбилейной» с «Медведем»,там, вероятно, убьют нас,мы всё равно туда едем.

Нам проводница сказалаголосом нервным, но строгим:«Следуйте в зданье вокзала!»Следуйте!.. А мы не могем!!

Полностью, хоть имя дико,всяко – и сидя и лёжа,выпита нами мастика,палинка выпита тоже.

Мы тут чуток поболеемв вашем вагоне уютном.Ведь не сбежит «Юбилейная»,ведь не спешит наша «Юность».

Ладно, Андрюша, ответь им,выйдем мы, раз так охота им,к Фавфаваофам, к медведям,—вот наш гостиничный тотем.

Заполночь – по Ярославлю,то ли весна, то ли осень,след свой неверный оставлю,вот, блядь, как ёбнусь щас оземь.

Снегом ли, палой листвою,—чем занесён этот дворик?Кто это там эти двое?Что он сказал про топорик?

Кто произнёс в ответ «инч, э»?Кем им приходится Света?Что она делает нынче,и что ей будет за это?

Как угораздило Светуспутаться… с кем, бишь?.. с Норайром?!!Двое – по нашему следу.Разве свернуть не пора им?

Ведь не вполне я – Светлана,ты ж – абсолютно не Норик.Как же, Андрюша, «да ладно»?Что он сказал про топорик?

Мама-медведица, где ты?Мы не торопим с ответом.Мы проживём дольше Светы.В сущности, я не об этом.

То, с чем угасло сознанье —это что не было лифта;то, как восстал ото сна я,чем-то напомнило Свифта.

Словно туманной порою,в повествованьи старинном,пав Человеком Горою,встал я Куинбус Флестрином.

Тысячи тайных шнурочков,пригнанных тесно друг к дружке,репу мою как нарочнотак притянули к подушке,

что, когда сел я с ухмылкой,чтобы спросить «А в щём зело?»,наволочка от затылкане отлипала, висела.

Тут и Андрюша проспалсяи пояснил: «В полвторогоя тут уже просыпался,как от медвежьего рёва.

Что там Везувий и Этна!Глянь, что ты сделал с паркетом.Что, блядь, почти незаметно!Что значит, ты не об этом!»

С утра объяснял ей всяко:«Действует тошная сила».Сестра-отвечала-хозяйка:«Ужас, вот прям так бы и убила».

Ну, ведь не ужас-ужас!Мы ведь решим в буфетеесть ли на свете мужествои сколько его на свете,

много ль на свете чести,где затерялся след их?«– Нам два раза по двести.Да, и котлеток, котлеток…

Мы тут живём, в „Медведе“.Нас сюда Бог занёс.Выдайте ж нам по котлете,и хоть один чистый поднос».

А что, мы уже отвыкли?Мы забурели немножко?!Может, ещё нам вилки?– Извиняюсь, не будет ножика?

Будет. Могло быть хуже.Лучше – тоже могло.Не отвечает Андрюша,тычется снег в стекло,

лепятся к водке, к котлетамнеба обмякшего комья.В сущности, я не об этом.…………….Да, так о чём я…

Говорит Христос: – Пора!Нету худа без добра.

Думает Иуда:– И добра без худа…

Я ж стою с открытым ртом.…………….Так вот и живём втроём.

MY WAY