Священный поход - Елена Хаецкая

Елена Хаецкая

Священный поход

В этой кровавой сече пало двадцать тысяч сарацин; христианских же рыцарей шесть человек.

Ах, дитя. Что мы в этом мире? Всего лишь отрубленные головы, что катятся под напором ветра судьбы по пустынным пескам времени…

Случилось все это на второе лето по окончании мятежа мар-бани, сотрясшего Великий Город.

Появился о ту пору в Вавилоне провозвестник. Новое нес с собой, неслыханное, и потому многие – одни из праздности, иные от пустого любопытства, другие же изголодавшися по слову провозвестническому, – собирались большими толпами и внимали. Собирались по большей части поначалу на рынке, где самые трущобы, с какими шесть могущественнейших вавилонских династий, о двенадцати царях каждая, боролись да так и не справились. После же демократия грянула, она и бороться не стала: на то и свобода, чтобы всяк в такой трущобе сидел, какая сердцу милее.

После же на площадях собираться стали, на главных улицах и даже перед Управительским дворцом.

Имя провозвестника было Савёл Мусорщик. Прежде, в пору плачевных заблуждений своих (так возвещал он во всеуслышанье, рыдая и в грудь себя колотя жилистым кулаком), носил имя Павел и входил в малую общину христиан-сострадальщиков. Гнездились они тогда против казнилища – отчасти потому, что больше там никто жить не хотел из-за тяжелого запаха и непрекращающегося вороньего гама; отчасти же для удобства. Так сподручнее было им собираться вместе для сострадалищ, сочувствилищ и коллективных сожалелищ, какие практиковались для развития души.

Но вот как-то раз постигло этого Савёла откровение. Довелось заснуть ему на куче мусора. Дивен и разнообразен был мусор тот и воистину пропитан духом всевозможной благодати. И всякая вещь, всякий отброс, попавший в благословенную ту кучу, взяла лучшее от вещей и отбросов своей породы: кости и обрывки шкур, веревки, клочья бумаги, ветхая одежда, черепки битой посуды, жестяные банки – словом, что перечислять. Неужто кучи мусорной не видали?

Высилась куча эта непосредственно за казнилищем, вечно оспариваемая между собою воронами, чайками и крысами.

Отчего на куче заснул? Стояла осень. На куче-то оно теплее, чем на голой земле. Да и небо, как ни крути, куда ближе.

Итак, сон сморил Савёла (тогда еще Павла). И было ему видение: будто бы воздвигалсь в небе гигантская мусорная куча, вроде той, на которую смиренно преклонил главу Савёл (в то время еще Павел, полный горестных заблуждений). И вдруг, как пригляделся провозвестник, стала она золотой горой о двенадцать ступеней. Впивалась в ослепительное зеленое небо, простершееся над спящим куда шире, чем обычно простирается небо над рожденным женщиной.

И понял Савел, что поднят высоко над землей. Устрашился он в душе своей и затрепетал.

И появилось на вершине золотой горы – а вернее башни – сияние. Будто бы некая золотая точка. И ступени были из золота, но то золото, что по ним нисходило, казалось еще более золотым. И сверкание было ослепительно, но то сверкание, что неуклонно к Савёлу приближалось, было нестерпимо.

И вот уже различает Савёл огромные ноги наподобие человеческих, обутые в сандалии. И видит перед собою могучую фигуру, сходную с человеческой, но нечеловеческого величия, с синей бородой и синими кудрями, раскиданными в дивном и продуманном беспорядке по широким плечам. Весь был в золото облачен, сверкающее и беспрерывно звенящее. И лазуриты впивались в золотые оправы его колец, браслетов и воротника.

– Я Бэл-Мардук! – грозно рекло явление.

Затрепетал Савёл. Язык прирос к гортани, как то и должно было случиться.

– Кто ты, ничтожный? – вопросило божество.

Но молчал Савёл, не в силах вымолвить ни слова. И снова сказало божество:

– Я Бэл-Мардук! Слушай меня, заблудшее создание. Встань с этой кучи мусора и да превратится она в золотую гору. Возглашай повсюду мою веру.

– Да как же я это сделаю, – пролепетал кое-как Савел, – коли не послушают меня.

– Вот тебе пророчество, – сказал Мардук. – Трижды луна войдет в пору беременности своей и разродится темнотой, и придет весть от грязнобородых эламитов. Страшной будет та весть, содрогнется от нее земля под ногами вашими. Но будет дана вам и надежда. И отыщется она в землях грязнобородых эламитов же. И тогда настанет ваша пора доказать мне свою любовь. Иди же и возглашай мою веру!

И с тем все пропало.

Очнулся Савел на куче мусора, ощущая как бы разбитость и вывернутость во всех своих членах. Кряхтя и охая, восстал на нетвердые ноги и побрел к своим собратьям. Но не стали слушать его собратья, а вместо того назвали идолопоклонником, смердящим псом, тварью мшелоимствующей и продажной, и камнями побить хотели.

Бежал от них, спотыкаясь, Савёл (ибо такое имя принять решил), и недолго гнались за ним, ибо не любили ходить в центральные улицы Вавилона.

И вот та вера, которую велел возглашать повсюду Бэл-Мардук, говорил затем провозвестник, и повсеместно проповедовал богатство, стяжание, непокорство и сытость телесной оболочки, как желудка, так и тех членов, что ниже желудка располагаются и столь же властно требуют себе пищи, хотя и иного несколько свойства.

Так говорил на улицах и площадях Вавилонских Савёл, и слушали его люди. Что до пророчества, то его сочли темным и мутным, а поскольку казалось оно также грозным, то вникать не желали. Наконец явились два дюжих гвардейца и под конвоем свели Савела в Оракул. Оракул допрашивал Савела по-разному, применил пытки дыбой, водой и огнем, но результатов не добился. Никакой информации о данной проблеме в компьютерной базе данных не содержалось, информационная сеть также была совершенно девственна по этой части, а пифия, когда ее попытались запустить и накачали наркотическими веществами свыше обычной дозы вдвое, сперва долго молчала, а после выпучила глаза, закричала хрипло и нечленораздельно и тут же, прямо на алтаре, испустила дух.

Савел же, хоть и истерзанный немало «умалением членов», на своем стоял твердо: так и так велел провозглашать ему Бэл-Мардук. И не пьян был, ваше превосходительство, вовсе не пьян, вот ни чуточки, у нас ведь в общине не пьют. А что когда брали пьян был, так – ну… из общины ушел. Ну, выпимши, так с кем не бывает. Но тогда – ни-ни, в рот не брал.

Сказал ему Верховный Жрец с досады, что, видать, нечто иное брал в рот этот Савел. Савел вникать не пожелал, только отвернулся обиженно.

Детектор лжи показывал что-то совсем уж несуразное: сплошную ровную линию. Точно покойника вопрошали. Столь бесстрастен был Савел.

Может, и впрямь был он покойником, ибо побывал там, куда смертных не допускают. Но тогда почему назад вернулся? Веру провозглашать и пророчества сеять?

Оракул беспокоился, не будет ли конкуренции со стороны этого Савела. Но Савел заверил их, что пророчествовать ему дано только о грязнобородых эламитах, да и сам он не все в этом своем пророчестве понимает.

И провозгласили Савела святым. Протезы ему сделали взамен раздробленных конечностей, пересадили кожу там, где ожоги были особенно безобразны, надавали таблеток от водянки. Что до дыбы, то она только кстати была, ибо исцелила Савела от давнего остеохондроза. И это сочли за новое доказательство святости его, ибо даже пребывание в застенке обратил на пользу свою.

Впрочем, насчет пыток, примененных к Савелу, предпочитали не распространяться. Вывели его за ворота здания Оракула, в новеньких, совершенно не скрипящих протезах, с пересаженной кожей, в белых, до земли, одеждах, благоухающего одеколоном и коньяком, толпе представили: святой.

И закричала толпа:

– Воистину, свят Савел!

И тотчас подняли на руки и понесли – а куда несли, сами не знали, просто от восторга.

И кричал Савел, на руках толпы восседая, будто древний царь первой или второй династии:

– Позорны нищие! Бесстыдны голодающие! Греховны нуждающиеся! Уйдите же от нас все, кто стоит ниже черты бедности или близко к черте бедности или на самой этой черте, ибо отрицаюсь вас во имя Мардука!

И ревела толпа, возглашая радость свою от этого провозвестия. Ибо всем по душе пришлась сия проповедь богатства, доселе в Вавилоне еще не слыханная.

И плыла незримо над распаленными головами огромная золотая гора.

Между тем минула третья беременность луны и когда разродилась она темнотой, из темноты этой вышла грозная весть. И встрепенулся Вавилон, как коснулась она ушей его: вот оно, обещанное! Вот оно, предреченное! Вот то, от чего содрогнулась земля под ступнями вавилонскими!

Навострил уши Вавилон, будто пес, дичь почуявший. Устремился всеми помышлениями своими в ту сторону, словно девица при звуке шагов нареченного. Руки простер, как ростовщик, увидевший пред собою серебряные сикли.