Гробница на Пер-Лашез - Карл Штробль

Карл Ханс Штробль

Гробница на Пер-Лашез

Перевод по изданию Kosciana Reka, Civis-Press, 1991

Сегодня я въехал в жилище, которое отныне не должен покидать целый год. За мной сомкнулись тяжелые и холодные мраморные плиты, гладкие и лишенные украшений, за исключением узкого карниза с изображением солнечных часов, египетского символа вечности. Мне импонирует его совершенная законченность: впечатляет больше, чем удивительная фантазия резчика. Меня восхищает работа мастеров, с величайшей точностью подогнавших друг к другу каменные плиты. Протянул руку и ощутил под пальцами холодную отполированную поверхность камня. Изредка пересекают поверхность мелкие жилки, напоминающие дивный растительный орнамент либо крылья мелких насекомых, веками заключенных в янтаре. Когда присматриваюсь повнимательнее, создается впечатление, что ленты, петли и зигзаги складываются в особые буквы, укрытые в глубине прозрачного льда. Замерший мир интригующих знаков, навсегда отделенный от повседневной суеты. Это наиболее благородный материал для гробницы.

На задней стене, примерно в полуметре от пола помещена бронзовая табличка:

Анна Федоровна Васильская

Умерла 13 марта 1911 года.

За этой надписью скрывается гроб.

Из склепа можно выбраться через небольшую щель. Кладбище плавится от полуденной августовской жары, но здесь холодно. Только у входа подрагивает разогретый, наполненный ароматом трав воздух. Иногда появится жужжащая пчела или зависнет в воздухе голубая стрекоза, чтобы куда-то исчезнуть через мгновение. Кроме этих тихих звуков мелких существ слышится еще один непрекращающийся гул. Это живет Париж.

Неподалеку от кладбищенского покоя город, клубящийся трудами и страстями.

Границу моего нового дома определяет вход в гробницу, достаточно широкий с точки зрения щуплого мужчины. В течение года будет оно для меня единственным окном в мир: видны только могилы и надгробья.

Но этого достаточно. Если немного наклониться, я могу увидеть творение Бартоломео, воплощенную в камне идею вечной любви. Вижу людей огорченных, сомневающихся, идущих к вратам смерти. И вижу две фигуры любящих, тоже на пороге иного мира. Мужчина встречает судьбу, а невеста, безгранично ему доверяющая, идет той же дорогой.

Мне не будет скучно в этом мраморном зале, хотя должен провести здесь 12 месяцев.

Чувствую себя святым Иеронимом в гроте, дышу ароматом цветов, украшающих могилы, услаждаю глаза произведениями искусства. Так же как у праведника давних времен, у меня есть необходимые книги, писчие приспособления и бумага. В покое завершу свой труд. Это не будет трактат о божественной любви, как у святого Иеронима, это — научная книга. Я пытаюсь объяснить теорию разложения материи, исходя из фактов и новейшей системы сбора знаний, которая когда-то получит мое имя.

Чего я хочу? Чтобы осуществились все мои мечты? Мог ли я, бедный молодой ученый без постоянного заработка, который даже из-за голода не бросал своих исследований, ожидать чего то большего?

Мне хватит времени, чтобы завершить мой труд. Не вижу никаких препятствий. Целый год я не смогу ни с кем разговаривать, кроме слуги, который будет приносить мне еду. Любовь или дружба не имеют сюда доступа. Я не буду беспокоиться о куске хлеба. Мадам Васильская старательно позаботится обо мне: составила даже подробное меню.

И если сегодня, на третий день моего пребывания здесь, могу что-то сказать по этому поводу, то признаю — та, в чьей гробнице я сейчас обитаю, понимала, что такое хороший обед. Не скрою, я доволен, что могу наконец то хорошо питаться. Я очень долго голодал, чтобы не оценить по достоинству фаршированные пулярки, язык в польском соусе или российских закусок.

Я доволен и уверен, что не изменю своего мнения на протяжении ближайшего года. А когда оговоренный срок пройдет, то получу от владелицы склепа 200 тысяч франков.

200 тысяч.

Это означает, что не должен буду клянчить у издателей, чтобы опубликовать свой труд. Они бы осудили нищего ученого предлагающего труд, который бы разозлил всех пустоголовых из Академии. А сейчас могу спокойно издать или купить кого-то из них, если захочу.

200 тысяч франков.

Мне их хватит на поездки, во время которых буду читать лекции о своих открытиях.

Значит, что смогу прокатиться на автомобиле с Марго. На следующий день мы бы уже приехали в Марсель, где белая яхта ожидала бы нас у пристани.

Бедная малютка, столько вытерпевшая из-за меня. Она заслужила сказочное путешествие. Солнце, морской воздух и никаких занятий, кроме приятного времяпрепровождения.

Мадам Анна Федоровна Васильская — да простит меня моя благодетельница — должна была быть большим оригиналом, сдвинутым еще больше, чем ее эксцентричные родственники, которых знает весь Париж.

Могу себе ее представить. Видел ее портреты и выслушал рассказы ее соседей.

Она напоминала мне императрицу Екатерину — женщину, полную снедающей жажды познать мир во всех его проявлениях, как в наинежнейших, так и в очень брутальных.

Приезжают к нам сказочно богатые россиянки, оставившие свои дома, стоящие среди степей, болот или окруженные бескрайними полями. Многие годы они издевались на невольниками — мужиками, и разбавляли скучное существование мелкими политическими интригами. И сбегают в Париж, чтобы получить в полной мере то, что раньше жизнь выделяла им по капельке.

Сужу после старательного изучения черт ее лица.

Согласно завещанию, после того, как я согласился на оговоренные условия, мне показали ее портрет. Мог им любоваться около часа.

Мадам не доставила художнику много проблем. Она не относилась к сонму цветистых салонных барышень. Я бы сказал, неброская.

Она стоит возле открытого окна с непокрытой головой. Я должен признать, у нее прекрасное тело. Около 50 лет. Умные, холодные глаза смотрят из под подрисованных бровей. Крупный русский нос, полные уста и сладострастный рот с кроваво-красными губами. Крепкие белые зубы. Можно скорее почувствовать, чем увидеть, холодную усмешку, настоящую усмешку Джоконды. Художник необычно изобразил руки своей модели. Пальцы необычайно длинны. При необычном освещении они напоминают когти.

Любовь этой женщины уносила к вратам рая.

Мое допущение подтвердила информация, которую я собрал о мадам Васильской. Когда решил заработать 200 тысяч франков, о которых говорилось в завещании, начал расспрашивать соседей покойной. Кто бы решился прожить год в гробнице абсолютно чужой ему женщины? Желательно знать, кому ты каждый день желаешь спокойной ночи.

Я услышал много необычного. Но, мне кажется, о еще большем умолчали. Замолчали все то, что казалось им невероятным. Обычные люди не представляют, какие невероятные истории приходится выслушивать таким, как я, о фантазиях, пробужденных неожиданными экспериментами.

Как и императрица Екатерина, мадам Васильская любила искусство. Оставила превосходную коллекцию картин, в основном от Гойи до Ван Гога. Жанровые полотна. Натюрморты, пейзажи или портреты ее не интересовали.

В коллекцию входил шикарный набор тематического фарфора. Афродита, нимфы, наяды, грации — работы мастеров Мейсена, Севра и Вены.

Но мадам Васильская любила не только искусство — подобные страсти порождают сильнейшую любовь к жизни.

У нее бывали недюжинные прихоти. Как и Екатерина Великая, она любила молодых парней. Иногда переодевалась в мужское платье и бродила по парижским улицам в поисках приключений. Снимала апартаменты в отелях и устраивала там оргии. Эти гулянки на несколько дней приковывали внимание всего светского Парижа.

Она была жестока. Ни одна горничная не выдержала, не смогла прослужить у нее достаточно долго. Подобно римским матронам могла уколоть служанку шпилькой или прижечь лицо щипцами для завивки. В отличие от античных коллег, парижские служанки не считали себя обязанными стойко сносить жестокость хозяйки.

Показательным было происшествие с молодым пекарем. Мадам увидела парня из пекарни, который приносил хлеб в ее дом. У него была очень красивая шея, которая очень понравилась мадам Васильской. Попросила парня позволить трижды укусить его за горло. Поскольку свою просьбу подкрепила значительной суммой, он согласился. После второго укуса выскочил с воплями из комнаты. Потом парень долго болел, и ни за какие деньги не соглашался прийти в дом русской.

Вот такой была моя благодетельница.

Надо признать, что я обитаю в сенях перед местом упокоения неординарной женщины. Под гладким холодным мрамором упокоился на редкость горячий темперамент.

Вчера начал работу.

Для начала нужно упорядочить огромное количество записей. Мои приятели всегда шутили, что я работаю как немецкий профессор. Я считаю, что педантизм — не преступление, тем более когда строишь систему, позволяющую создать новый раздел науки.