Парильщик - Николай Лейкин

Н. А. Лейкинъ

Парильщикъ

Не только что одна Закуваевка, но даже и окрестныя села и деревни знали Веденѣя за мужиченка «вниманія не стоющаго», не говоря уже объ его собственной семьѣ, состоящей изъ старухи матери и женатаго брата, которая, видимо, тяготилась имъ. И не-то чтобы Веденѣй былъ пьяница или воръ, нѣтъ, онъ былъ честнѣйшій мужикъ и пилъ только при случаѣ, но просто какой-то нерадивый и неумѣлый. Способности у него, правда, были, но отнюдь не къ деревенскимъ работамъ. Такъ, никто, бывало, не сдѣлаетъ лучше его дудку изъ бересты и никто лучше его не сыграетъ на этой дудкѣ. Пѣсни-ли пѣть — Веденѣй первый запѣвало. На свадьбахъ, на посидѣлкахъ Веденѣй первый острякъ и смѣшило. Бывало, онъ только ротъ разѣваетъ, чтобы что нибудь сказать, а ужъ люди хватаются за бока, чтобы смѣяться. Охота во всѣхъ ея видахъ, начиная съ перепелиной «на дудочку», до охоты съ ружьемъ — его дѣло; одно только худо, что у него не было ружья и онъ всякій разъ занималъ его у дьячковскаго сына, за что и отдавалъ ему, по условію треть или половину добычи. Пріобрѣтеніе ружья и еще гармоники, было для него давнишнимъ и наибольшимъ желаніемъ, но, но бѣдности, онъ никакъ не могъ на этотъ предметъ раздобыться деньгами. Гармонику онъ, правда, впослѣдствіи вымѣнялъ у прохожаго офени — коробейника на поросенка и двухъ гусей, но гармоника эта была не велика и далеко не удовлетворяла его. Ему хотѣлось большую, какую-то «о четырнадцати переборахъ, четырехъ ладахъ и съ сильнымъ духомъ», такую, какую ему привелось разъ видѣть у знакомаго фабричнаго парня, пришедшаго въ деревню на побывку. Ежели-бы Веденѣя учить музыкѣ, можетъ быть изъ него вышелъ бы хорошій музыкантъ, но какъ земледѣлецъ, онъ былъ никуда не годящійся. За что не возьмется — ничто не спорится. Начнутъ, бывало, въ сѣнокосъ смѣяться надъ нимъ товарищи.

— Эй, Веденѣй! Смотри, бабы по три полосы скосили, а ты все еще на первой мнешься! Стыдись! Курицы на смѣхъ подымутъ.

— Мнешься! Не мнусь я, а одно дѣло обдумываю. Семъ-ко я косу отточу, такъ покажу я вамъ, какъ я мнусь! Обгоню живымъ манеромъ и на двѣ полосы за собой оставлю. Дай только срокъ, отвѣчаетъ Веденѣй, оттачиваетъ косу, плюетъ на руки и съ крикомъ на бабъ «эй, вы толстопятыя!», принимается косить съ какимъ-то остервенѣніемъ, но минутъ черезъ десять смотришь — ужъ онъ сидитъ усталый, измученный и разсматриваетъ лѣзвіе косы.

— Что-жъ ты? спрашиваютъ его.

— Да что, коса кака-то не подходящая! Зазубрилась. Надо статься, на пѣнь наскочилъ. Эва! кака выемина сдѣлалась.

— Ахъ ты косило-мученикъ! Ужъ лучше бы въ дуду игралъ!

При уборкѣ хлѣба было тоже самое. Люди дѣло дѣлаютъ, а Веденѣй кривляется, прибаутки говоритъ, или съ кѣмъ-нибудь лясы точитъ. Семья начнетъ его ругать, а ему все равно, какъ говорится, какъ къ стѣнѣ горохъ… И такъ во всѣхъ работахъ.

За то соберутся, бывало, крестьяне послѣ работъ посидѣть на завалинкѣ — Веденѣй ужъ тутъ: строитъ дудку или наигрываетъ на гармоникѣ, напѣвая пѣсню и отчеканивая слова въ родѣ:

   «Носъ крючкомъ,   Голова сучкомъ   Сама ящичкомъ».

— А ну-ко, Веденѣй, представь, какъ волостной въ церковь ходитъ, просятъ его присутствующіе.

Веденѣй сейчасъ выпрямляется, выпяливаетъ впередъ брюхо и, заложа руки за спину, семенитъ маленькими шажками.

— Ну, а становаго представь.

— Нѣтъ, нельзя. За это стегаютъ. Пусть дѣвки поцѣлуютъ — покажу. Ну, красныя, подходи по очереди, а, нѣтъ, самъ начну, говоритъ онъ.

— А вотъ только подойди, такъ я тебя и тресну… отвѣчаетъ какая нибудь изъ бойкихъ.

— Это намъ, ангелка, не почемъ. Ты тресни, а поцѣловать поцѣлуй!

И бывало, что Веденѣю доставались отъ дѣвушекъ не только затрещины, но и плевки въ бороду, но онъ не обижался.

Любимымъ занятіемъ Веденѣя въ праздничные дни было: прислуживать въ алтарѣ, выносить налой, подавать кадило, звонить на колокольнѣ. Чуть на погостѣ покойникъ — Веденѣй ужъ тамъ: раздаетъ за панихидой свѣчи, помогаетъ нести гробъ, опускать его въ могилу и по окончаніи похоронъ вмѣстѣ съ причтомъ приглашается на поминки. Также и въ Рождество, въ Пасху, въ престольный день онъ хаживалъ вмѣстѣ съ причтомъ по прихожанамъ и непремѣнно несъ какой нибудь образъ. Короба онъ не имѣлъ, подаяніе провизіей не сбиралъ, но за то изъ каждаго дома выносилъ брюхомъ.

Веденѣй былъ бездѣтный вдовецъ, лѣтъ тридцати слишкомъ. Нѣсколько разъ прицѣливался онъ жениться во второй разъ; но ни одна невѣста изъ окрестныхъ деревень не шла за него, такъ какъ всѣ его знали за нерадиваго мужика да къ тому-же и собой онъ былъ очень не хорошъ: худой, длинный, рябой, курносый. Заплатанная одеженка и замасленный картузъ сидѣли на немъ какъ на колѣ.

Разъ міръ на деревенской сходкѣ рѣшилъ сдѣлать его пастухомъ. Веденѣй принялъ эту должность съ благодарностію, но и къ ней оказался неспособнымъ. Ввѣренное ему стадо то и дѣло дѣлало потравы, а черезъ мѣсяцъ онъ проспалъ корову. За послѣдній поступокъ его лишили должности и онъ снова сдѣлался бременемъ своей семьи. Домашніе называли его: лишнимъ ртомъ, разгильдяемъ, полоротымъ и требовали, чтобы онъ шелъ въ Питеръ на заработки. Долго онъ отнѣкивался, долго не соглашался, но наконецъ брань и попреки надоѣли ему; онъ плюнулъ и сказалъ:

— Э, прахъ васъ возьми! Снаряжайте!

Веденѣя снарядили, дали на дорогу хлѣба, пять рублей денегъ и отправили въ Питеръ.

Въ Питерѣ у Веденѣя было много земляковъ. Они большей частью были разнощики: торговали спичками, яблоками, сельдями, пряниками и жили на артельной квартирѣ. Тотчасъ по пріѣздѣ въ Питеръ, Веденѣй разыскалъ ихъ и явился на артельную квартиру.

Такъ какъ дѣло было вечеромъ, то земляки были всѣ въ сборѣ и сидѣли за ужиномъ.

— Батюшки, Веденѣй! Какимъ лѣшимъ тебя сюда занесло? заговорили они.

— Объ васъ сгрустнулся, братцы. Дай, думаю, на заработки пойду. Пусть посмотрятъ, что я за человѣкъ есть. Авось медаль прицѣпятъ, съ ужимками отвѣчалъ онъ и началъ цѣловаться съ земляками, одѣляя ихъ письмами и посылками отъ деревенскихъ.

Земляки пригласили его ужинать. Онъ сѣлъ. Они начали засыпать его вопросами.

— Что-жъ ты въ разноску пойдешь? Торговать будешь?

— Нѣтъ, братцы, коли мѣстечко выищется, такъ лучше…

— А дудки при себѣ?

— При себѣ. Безъ дудокъ — я, что солдатъ безъ ружья.

— А гармоника?

— Тутъ. Эво горбъ-то ея изъ мѣшка торчитъ. Давно, братцы, не игралъ. На чугункѣ ладилъ было наигрывать, да по шеямъ согнать сулились.

Отъужинавъ, разнощики начали просить Веденѣя что-нибудь сыграть. Онъ досталъ гармонику, замигалъ глазами, задергалъ плечами и началъ играть напѣвая:

   Какъ у нашего Мартына   За душой нѣтъ ни алтына.   Охъ калина? Охъ малина?

Хотя въ пѣснѣ и ничего не было особенно смѣшнаго, но разнощики такъ и покатились со смѣху. «Вотъ собака-то! Вотъ дьяволъ-то? Ахъ ты, анафема, чортовъ сынъ!» слышалось у нихъ. Ободренный успѣхомъ, Веденѣй вскочилъ съ лавки и началъ приплясывать. Хохотъ и ласковая ругань усилились и Веденѣй долго-бы еще плясалъ, ежели-бы артельная стряпуха не остановила его.

— Антихристъ, чего ты пляшешь то? Вспомни завтра день-то какой! Вѣдь завтра Воскресенье. Люди Богу молиться, а ты бѣса тѣшить, сказала она.

Веденѣй остановился.

— А и то правда! Шабашъ, ребята! Ужъ и то за грѣхи наши не одну каленую сковороду на томъ свѣтѣ вылизать придется, проговорилъ онъ и, тяжело дыша, опустился на лавку.

— Въ шуты тебѣ на балаганы идти, камедь ломать, рѣшили про Веденѣя разнощики, однако на утро повели его въ трактиръ и стали спрашивать у знакомаго буфетчика нѣтъ-ли у него для земляка мѣстечка.

Мѣстечко нашлось и именно въ томъ-же трактирѣ. Буфетчику нуженъ былъ кухонный мужикъ, для черной работы.

— Ну вотъ и рядись, Венедѣй. Въ трактирѣ, что у купцовъ, ѣды много. Ѣшь не хочу, заговорили разнощики.

— На счетъ ѣды ужъ и говорить нечего! Эво какъ у насъ всѣ зобы-то отъѣли! Жри до отвалу! сказалъ буфетчикъ.

— Ну, а какъ положеніе?

— Пять рублей въ мѣсяцъ и горячее три раза въ день.

Веденѣй поковырялъ въ носу, пощурился, почесалъ: въ затылкѣ и согласился.

Первое время, съ горяча, какъ и всегда, Веденѣй накинулся на работу и работалъ какъ волъ, но впослѣдствіи мало-по-малу охладѣлъ. Обязанность его заключалась въ томъ, что онъ долженъ былъ наколоть дровъ, принести ихъ въ кухню, а также и воды, мыть посуду, чистить котлы и кастрюли и пр. Начнетъ, напримѣръ, чистить посуду, а въ кухню войдетъ какая-нибудь женщина или заварить кофей, или нагрѣть утюгъ, Веденѣй тотчасъ-же оставляетъ дѣло, бросается къ ней и начинаетъ «точить лясы и прибаутки». Пойдетъ въ сарай колоть дрова — смотришь — ужъ сидитъ гдѣ-нибудь на дворѣ и играетъ на дудкѣ, а около него стоятъ мастеровые, кухарки, мальчишки со всего двора и покатываются со смѣху; пошлетъ его поваръ въ рынокъ за какой-нибудь нехватающей провизіей — проходитъ чуть не полъ-дня. Шарманка-ли какая заиграетъ на дворѣ, дворникъ-ли разговариваетъ съ какою нибудь незнакомою личностію, происходитъ-ли сцена въ родѣ переѣзда кухарки на другое мѣсто, ругается ли на дворѣ кто съ кѣмъ; дерутся-ли собаки — все отвлекало Веденѣя отъ работы и онъ тотчасъ-же выбѣгаетъ на дворъ и долго стоитъ тамъ, забывъ объ дѣлѣ. Разъ за какими-то акробатами съ учеными собаками, шляясь со двора на дворъ, Веденѣй ушелъ безъ шапки и безъ армяка версты за двѣ и только тогда спохватился, когда уже ему стало нестерпимо холодно; другой разъ въ чистый котелъ, стоящій на плитѣ, онъ вмѣсто воды вылилъ какія-то помои. Посуды при мытьѣ онъ билъ множество и ежели, напримѣръ, ронялъ на полъ крышку отъ миски, то до того терялся, что бросалъ на полъ и самую миску. Долго бились съ нимъ буфетчикъ и поваръ и наконецъ прогнали его.