Булань
Иван Аксенов
Темп вальса
Давно мои чувства разграблены (Кажется и твои),Но не трещины, а царапины По нашим сердцам прошли.А тучи, теплы и быстры, Не закрывают звездную рябь,Комнате, занавес пестрый Распустившей, парус — корабль.В ней вином о края графина Шелестит налетевшая грусть.И искали слова не слышно, Первых разомкнувшихся губ.Но не слова, не зова, не ласки, Не полупризнанья, не лжиМы ждали, потому что внятно Нам колокольчики всех дорог цвелиИ их лиловые, и их кривые, Завивающиеся лепестки —Волны, полны слезной стихии, Не нашей: времени любвиПусть за стеклами, по асфальтовой Палубе, жемчужную пыльцу секундОсыпает дождь, и каждой Каплей новый зеленый лист раздут —Мы, не плача, из тех же лоций Пролетаем туман-тропой,Мыслью к мысли, локоть с локтем, Плечо о плечо, о щеку щекой,Расцветать при весенних росах, Позабыв о нас, о себе,На взошедших дуговых колесах, В горящем из туч серпе.
30 апреля 1920 г.
Довольно быстро
В дни горячего гама,В годы горбатых боев,Челюстей, стиснутых упрямо,Запрокинутых на отлет голов,Что звенит мне, что лучится на зорях,В плачущей обо всех росе,Чей вздох вобрал всеКриви, пес прыжки истории?И Леды плечом круглясь,Облаков далекие лебеди,Кем посланы и тихо пошедшем небе,Опустить спою тень на нас?Нет, никто не обманывает, дажеЕсли б и мог обмануть:Никогда не расплескивался глажеПредо мной горизонтов путьНикогда беспощадней кличаНе сходила к нам Дева-МестьНикогда воронью добычаНе умела пышней расцвесть!Но кровавые крылья, пенойУплыли в закат с глаз,И колокол о старые стены.Заводит бесконечный рассказ.Начало ушло за мерю,За срубы скитских боров,Только ветер но были мерит,По прошлому ныли веритИ давним сказкам готовПрививать новые повестиКак дороги люди те,Кто в печи, раскаленной до чиста,Нежны, как дождь на листе,Весной распускающейся зелени,Говорят: цвести цветам,Костром не закатной прелестиИ звенеть у шпилей стрижам.
30 апреля 1920 г.
Николай Асеев
Из поэмы «Война»
Вдоль по небу выкован Данте,Но небу вовеки не сброситьНа марша глухое andanteОдёжь его красную проседь.
Глухое, знакомое, имяГлухое, звенящее слово,Там, где кругозор не изломан,Все крючьями рвите кривыми,
И в свивах растерзанных линийЗапела щемящая давка,Как тысяча струнных румынийСердец, повернувшихся навкось.
То сердца томителен промах.То сердце, отпрянувши, ухнет,А сколько отпущено громаВ замок запираемой кухни!
Полков почерневшая копотьОбвешала горные тропы,Им любо, им бешено топатьВ обмерзшие уши Европы.
Упали осенние трапыПугливого конского храпа.И ранена Русская Рава,Качает разбитою лапой
«Если мне для каждой встречи…»
Если мне для каждой встречиНужен сытый новым час,Если я, как серый кречет.Злюсь, скучая и крича, —
Если я кругами шел отПрели теплых вечеровИ, крутясь, впивался в холодКлюв мой, рвущий кровь и кров.
То в год революций нет никого,Вместе летевшего в быстри дней,Кроме Григория Петникова,Кого бы я встретил искренней.
Сергей Буданцев
Любовь в Керманшахе
Б.Л. Г-ис
Поцелуями схвачены пальцы и локти,Близость проникла слепа и остра.Тенью на небе, вся в плаче и клёкоте,С вечера бросилась страсть.
Влагой по платью бьётся и пенитсяКружевом кружится, вьётся, мечется.
Не знаю.Не помню.Застынь как изменница.Никни как пленница.Сгинь!Изувечься!
На небе красное — отсвет и шали.Лохмотья отброшенных взглядов далече.Со стен по ковру проползли и зажали Горло зажжённые свечи.
И плечи.Белые плечиВ холоде, в ужасеУпали как мёртвые нервы.
Ты ли, запутавшись в них, не закружишься?Я закружился не первый.
На этих мгновеньях я распят и вздыблен,Распластан и вытянут час, как Голгофа,Края твоих глаз, как две чёрные гибелиДля моих омертвелых шагов.
Белей холодеет росистая кожа,Костенеют и пальцы,И локти.Горы и зной, и вечер похожиНа хрипы в орлином клёкоте.
Сентябрь 1917
Керманшах
(Персия)
Охота за миром
Солнц — звёзд — дней — ламп — Золотой поход.Если я, — то взлетать орлам Под лучами моих охот.
За миром охота. Мечу мишень Карим выстрелом глаз,И ложится расстрелянный день К стенке ночи, с угла,
И ложится на строчку, в стихи, Как павший друг,Под гул революций — смертей — стихий — Отплытий — нашествий — разрух.
Россия — Урал — Сибирь — Иран — На город нижу города.Мятежами исхлёстанных губерний и стран Топорщится череда.
Гончие чувства сопутствуют мне, И за стаей словУлюлюкают, травят трубы огней Убегающий посвист веков.
Огонь и погоня, и опять огонь, Поход огнейШуршащей алой кривой ногой В зрачки моих карих дней.
Июль 1920
Москва
Аль-Баррак
Александру Кусикову
Крылами звякни. Искрой взвейся,Из-под подков, из-под копытПадёт и вспыхнет по-над весьюПочин отчаянной тропы.
От Москвы, от России с огулом Мятежами и громом миры Заражает гул за аулом, За вершиной, за сном у горы.
И ширяет над облачной ширью Над Кавказскою рябью разгром, — Это струны твои раскрошили Ледники и хребты серебром.
И не вьюга, а шерсть овечья Ураганом бьёт на стихи, — Это с пастбищ, с нагорий, с увечья, Со снегов, со друзей, со стихий, —
Это с дней, это тари к гитаре Муэдзин заклинает романс. Злые годы тебе поквитали Старый счёт за цыган, за грома.
И Аль-Баррак крылами грянул,Копытом грянул в камни, в дым,Взлетев над родиною рдянойК седым уступам, к дням седым.
Июль 1920
Москва
Рюрик Ивнев
Петербург
О, как мне горестно, мой город неживой.Мой Петр! Мой Петр! Я будто на чужбине.Сквозь здешний Кремль я вижу: над НевойПлывет дымок, чуть розовый, чуть синий.
Я слышу сосен скрип. Сосна к соснеСклоняется. О, время! О, движенье!Гранитный шум я слышу, как во сне,И мудрых волн спокойное теченье.
О, град мой! О, Петр, верни, верни,Верни мой дом, верни мое наследство!Любви моей мучительные дни,Любви моей мучительное детство.
28 апреля, Москва
«Постигну ли чудесное смиренье…»
Постигну ли чудесное смиренье,Как складки ветерка в лесной глуши,Приму ли кровью вечное мученье.И узких глаз холодное глумленьеНад наготой взволнованной души?
Но, Боже мой, как трудно мне, как тесно.Дыханьем править, грудью шевелить,Кривить душой в тюрьме моей телесной,Ловить губами воздух пресныйИ кожу влагою поить.
Декабрь 18, Москва
