Тремпиада - Анатолий Лернер

Анатолий Лернер

ТРЕМПИАДА

Роман

Часть первая

1

Меня нет. Умер я, что ли? Или сплю? Но сквозь тьму и небытие — слышу резкий, отвратительный сигнал. Так оповещает о почтовом сообщении мой мобильник. Какой еще мобильник? Что за сигнал? Кто я? И кому это понадобилось возвращать меня из легкости и беззаботности небытия?

Постепенно прихожу в себя. Дымок иного мира еще плыл перед глазами, а черная дыра уже закрылась, свернулась смерчевым потоком, заполнила пустоту пространства воронкой. Когда все завершилось, я опять был в полном уме и здравой памяти. И знал, что сигнал этот — из моего мобильного телефона, и сообщение пришло от друга. Вот только друг — пребывал где–то там, в далекой своей, нереальной Англии.

Как сказал он, так и случилось. И теперь друг блуждал среди руин собственных иллюзий, изображая из себя англичанина. Искателя. Изгнанника. Беженца…

Не знаю как ему, но с тех пор как он оказался вдали от земли обетованной, где снискал себе доброе имя, мне не хватало его.

Можно было рассуждать. Например, о том, что твердо устоявшееся в сознании словосочетание «ТУМАННЫЙ АЛЬБИОН», не только скрывает в себе нечто мистическое, но и обладает еще одним мудрым смыслом. ТУМАННЫЙ АЛЬБИОН — это почти нигде… и совсем ничто… Для моего сознания его не существовало…

«Никогда я не был на Босфоре».

Вот и я никогда и нигде не был. Так что мысли о чопорной Англии были вне моей досягаемости. Эта самая Англия была столь далека от меня, сколь близка та самая Черная дыра, чей дымок растаял вместе с моим, уже выветрившимся из памяти, сном. Немногим дольше задержалось ощущение, что где–то во Вселенной есть близкий тебе человек, который сумел оторваться от земли обетованной; сумел нарушить законы притяжения, и теперь парит, согласно иным законам существования, оттягиваясь где–то без тебя по полной своей программе…

И, судя по сообщению, ему, в свободном от привязок полете, все еще помнится обо мне.

Тяжело вздохнув, я нажал на кнопку мобильника. Экран засветился изумрудным огнем. Друг прислал новый адрес и настойчивое приглашение в Англию.

Что ответить ему? Как сказать то, что не успел, когда друг был еще рядом? Ответа не было. Да его и не могло быть. На встречу с истиной приходит молчание. И хотя я знал, что друг еще не отошел от своего мобильника, я все же победил искушение позвонить.

Что? Что не позволило мне нарушить наше с ним молчание? Молчание, помноженное на обе стороны короткого, как телеграмма, сообщения?

Я сонно выкурил сигарету и побрел в спальню. Хотелось сразу взлететь с матраца. Куда? Туда, куда устремляются ночами в сопровождении стартового храпа и газов собственного тела, непостижимые нами души. Уж они–то запросто достигают той самой воронки, что сливает в Черную дыру остатки нашего сознания.

Отключив мобильник, я снова улегся на стартовую площадку сексодрома. Жена давно носилась из сновидения в сновидение, и я пожелал нам только одного — не столкнуться в полете.

Мне снился Млечный путь, а вернее — дорога. По эту сторону стоял я, а по другую — мой друг. Дорога была живая. Она состояла из просветленных лиц друзей и знакомых. Из обличий недругов и врагов. Из просоленных образов, размазанных по лицу брызг, в которых отражались глаза. Глаза всех, кого оставил в этом мире я… Глаза тех, кто оставили меня…

Брызгами электросварки разлетались они по пути шва нескончаемой трубы, именуемой Млечной дорогой. И сыпался шлак, и гасли искры, и коробило металл.

Млечные брызги растекались в разные стороны шариками ртути. А потом собирались в тяжелый, неровно дышащий шар, чтобы снова взорваться и рассеяться. То ли семенем, то ли прахом, развеянными в лучах Солнца… То ли звездами и народом, избранным этими звездами на собственное испытание под ними.

И мы, разрозненные, брошенные в этот мир брызги, теперь снова устремлялись к всепоглощающей силе, призванной объединить капли, павшие на эти берега молока и меда, с самим Млечным путем. И только потому вольны утратить себя. Испепелить свое я. Не быть собой. И значит — непостижимо как, стать самим народом единого переживания, имя которому — ЛЮБОВЬ.

Снились ступеньки эскалатора, пробегающие через дорогу, за которой стоял у причала красавец–парусник. Но дорожки эскалаторов пересекались во всех мыслимых и немыслимых направлениях, на самых разных уровнях и скоростях. И стоило отвлечься, как тебя поглощали несчастья, уводящие от вожделенной пристани, от красавца–парусника.

И кто–то рассудительный, зализывающий раны, говорил о невозможности перейти эту дорогу, а мудрый, но бесшабашный, весело толкал на этот путь…

— Это безумие! — бунтовал прагматичный ум. — Посмотри правде в лицо.

И тогда всплывала никому неинтересная, пересидевшая в девках баба — злобная мстительная правда. Она честно рассказывала неприятные вещи и от этого испытывала моральное удовлетворение, которое заменяло ей неприличный оргазм.

— Кончила? — перебил я ее старания.

— Нет еще, — честно отвечала смущенная правда, глядя исподлобья и продолжая мастурбировать.

— Ты так никогда не кончишь, — сочувственно произнес я. — И знаешь почему?

— Советчиков потому что много вокруг, — злобно прохрипела правда.

— И это правда, — согласился я. — Но главная причина в ином. Ты отвлекаешься… на правду.

И тогда глаза ее погасли, и правда вспыхнула, как оскорбленная школьница, о которой впервые при всех сказали правду. Зарыдав, правда выбежала из моего сна. И правильно сделала. Каким–то образом я оказался в кабинке крошечного лифта, в саркофаге каменной капсулы базальтового разлома, заполненного талыми водами Хермона.

Благодаря лифту мои сновидения перенеслись к хрустальной чистоте озер, точно истиной наполнявшихся, водой ручья Завитан.

Сон высветил для меня лучшие переживания. Они имели конкретный адрес, и я прибыл по этому адресу.

Странно, именно бархатные воды волшебных озер, теперь разделяли нас с другом. Он по прежнему оставался на том далеком берегу все еще туманного для меня Альбиона, а мой сон вынуждал к остановке.

Возражать не имело смысла. Ведь это не жизнь, где на каждом шагу приходится стоять на своем. Отождествляя себя со сном, приходится жить по его законам, в согласии с которыми развивается сюжет.

Но во сне мне является откровение, что, оказывается, я и не подозревал о том, что и после пробуждения, живу беспросыпно чужой, нездешней жизнью, все больше похожей на сон.

И вот этот бред я почему–то называл существованием?..

Но не пример ли это волшебства, с большими оговорками допускаемый спящим разумом? Не мы ли это с моим другом — те две ничтожные брызги, что снова и снова выплескиваемся на разные берега? И пусть мы сохнем, пусть страдаем от одиночества и пребываем в меньшинстве, но мы не должны никогда забывать, что мы — не просто капли, а часть океана. И едва мы не следуем за собственной личностью, как забываем о себе. И только тогда становимся единым океаном любви…

А потом появились мысли. Они сообщили, что все поняли, но не согласны. Так наметилось размежевание.

Мысли принадлежали кому–то, кто выплеснулся с новой волной, перестав быть огромным, непостижимым и величественным.

— Одинокие капли, чтобы не сгинуть, не засохнуть, обязаны мыслить. Так, неосознанно, выходя из воды, появляется человек, отдаляя от себя океан.

Я вздыхаю во сне по Млечному океану, думая о том, что человек, вовсе не звучит гордо, что он там, где его мысли. А мысли уже разрушают целостность, создавая из ничего никому не нужную личность…

«Мы разбросаны», — думаю я, и меня швыряет все дальше от океана, в котором плавает в свободном полете лишенный личности друг.

— Мы разбросаны и несобраны. Мы аморфны и потому перетекаем из состояния в состояние, из одной реальности в другую, из сна в сон, из жизни в смерть. Даже перед лицом смерти мы редко просыпаемся. Ну, разве когда несущаяся по серпантину машина выходит из повиновения и мы теряем управление. И собою и машиной.

И новая ступенька эскалатора подхватывает меня и несет на невиданной скорости. Это иная скорость, отличная от той, которой почти всегда хватает, чтобы проснуться и остановить мгновение перед тем, как разбиться насмерть.

Это скорость самой смерти, из которой состоят наши сны. Те самые видения, что наслаиваются фрагмент за фрагментом в оскорбленную невниманием правду…

…Пробуждение оказалось тяжелым. Я ощущал себя каплей, оторвавшейся от непостижимого. И я не знал пути туда, где мне было легко и бесшабашно. Над головой протекал тот самый Млечный Большак, а под ногами змеилась пыльная, каменистая дорога, пробитая среди скал Голанского плато.