На пути к истории (предисловие) - Жан Жионо

Виктор Балахонов

На пути к истории (предисловие)

Жан Жионо не принадлежит к числу французских писателей, широко известных в нашей стране: переводили его у нас очень мало, еще меньше — писали о нем. Более удивительно на первый взгляд то, что и на родине писателя судьба его творчества складывалась далеко не просто, хотя можно было бы процитировать не одно высказывание его коллег по перу, признававших большой и по-своему уникальный талант Жионо. «Для меня, — говорил Андре Мальро, — три лучших писателя этого поколения — Монтерлан, Жионо и Бернанос». Разумеется, можно было бы назвать и другие имена, скажем Франсуа Мориака, Роже Мартен дю Гара, Андре Жида или самого Андре Мальро, и все же имя Жана Жионо тут оказалось не случайно. Познакомившись с одним из его ранних произведений, Ромен Роллан писал Жану Геенно в 1935 г.: «Какой писатель! Это самый большой современный лирик». В 30-е годы романами Жионо восхищались те, кто десятилетие спустя будет подвергать их остракизму, — и в том и в другом случае не без основания.

Пожалуй, можно было бы сказать, что единодушное признание пришло к Жионо только после его смерти, когда на второй план отошли преходящие соображения, политические страсти и идеологические установки, подсказанные конкретными обстоятельствами времени.

В том, что происходило с оценкой творческого наследия Жионо в разные годы, нет, в общем, ничего загадочного: писатель с самого начала своего пути шел наперекор устанавливавшимся в современной ему литературе тенденциям — эстетическим, философским, политическим и даже религиозным, поставив себя и своих персонажей в центр особого мира — реального и вместе с тем анахронического. Однако это далеко не полностью объясняет наиболее существенные особенности творчества Жионо — во всяком случае, в ранний период, до войны 1939–1945 гг.

После первой мировой войны, задолго до того, как экзистенциалисты во главе с Сартром заговорили о смысле «ангажированности» деятелей культуры, вопрос о собственной позиции, о месте в окружающем мире встал перед писателями с особенной остротой. Они должны были определиться в новых условиях — не только по отношению к тому, что в сознании западной интеллигенции составляло главную опасность для человечества, к фашизму, возможной новой войне, но и к тому, что происходило на территории далекой и во многом загадочной Советской России. Для Жионо едва ли не более важным было другое — наступление эры машинной, технической цивилизации, стремительная урбанизация еще недавно казавшейся такой спокойной сельской жизни, что несло разрушение старых естественных связей человека с природой, человека с Космосом, самой природы. Разрушалось то, что связывало людей друг с другом, духовное начало, свободный труд; в жизнь вторгалась История с неумолимой последовательностью составляющих ее событий — войн, революций, социальных потрясений. Естественные, нормальные отношения людей с остальным миром подменялись политикой, враждой, насилием одних людей над другими; неумолимая власть города подтачивала мирный, идеализируемый писателем уклад крестьянской жизни.

Крушение старого мира рождало у Жионо ностальгию по утраченной «языческой» связи человека с радостями, даруемыми природой. Мысль Камю о том, что «можно отвергнуть любую историю, но жить при этом в ладу с морем и звездами», Жионо, вероятно, принял бы безоговорочно, лишь заменив «море» на «землю». Море он, как известно, почему-то недолюбливал.

Характерно, что своеобразный антиисторизм, исповедуемый в определенные моменты их творческого становления такими разными писателями, как Жионо и Камю, рождался в сходных условиях: в одном случае он объясняется «укорененностью» писателя в глубоко провинциальном мире юга Франции, в Провансе, в другом — привязанностью к озаренному солнцем алжирскому Средиземноморью.

Однако Жионо не мог «навсегда остаться бардом анахронического мира, мира Вергилия», как справедливо писали авторы книги «Французская литература после 1945 года» (Париж, 1970). Он шел к современности, к Истории. Об этом пути писателя к Истории, к реальности жизни людей и следует сказать здесь хотя бы несколько слов.

Родился Жан Жионо в 1895 г. в небольшом городе Прованса Маноске, расположенном в долине реки Дюранс (приток Роны), питающейся таянием альпийских снегов. Воды всегда не хватало в значительной части Прованса; ей будут посвящены многие страницы книг Жионо.

На рубеже веков Маноск насчитывал всего несколько тысяч жителей, некоторой известностью пользовалась его церковь, построенная в XII–XIII вв., и, пожалуй, больше ничего примечательного в городе не было, но именно с Маноском, его окрестностями и их обитателями оказалась связана вся жизнь Жионо. Отсюда писатель уезжал крайне редко, в Маноске он и закончил свои дни в 1970 г.

Отец Жана был сапожником, мать — хозяйкой маленькой гладильной мастерской. О ранних годах своей жизни Жионо рассказал в лирической повести «Голубой Жан» (1932). В семье царило полное согласие, мальчик преклонялся перед бесконечной добротой и мудростью отца. Мирной и благополучной казалась жизнь окружающих людей, их труд. Покоем дышал мир животных и растений. Когда мальчик заболел, его послали выздоравливать в одну горную деревушку; здесь он пас овец и… читал Гомера, которого, как и других авторов древности, начал изучать в местном коллеже. Его любимыми поэтами стали Вергилий и Гесиод. Главными книгами Жионо были тогда не столько «Илиада», сколько «Одиссея» Гомера и, конечно же, «Труды и дни» Гесиода, «Буколики» и «Георгики» Вергилия. Произведения древних греков и римлян чудесным образом осветили простой быт провансальских крестьян и ремесленников. Так соблазнительно было увидеть рядом с собой людей «золотого века» и рассказать о них! Эта мечта воплотилась в двух его ранних произведениях: сборнике стихов «Под аккомпанемент флейты» (1924) и в «Рождении „Одиссеи"» (1930), необычном по жанру поэтическом произведении, в котором автор предлагает как бы собственную версию возвращения своего любимого героя, Одиссея, к родным пенатам после окончания Троянской войны.

Жионо был близок мир, в котором люди еще совсем недавно были нераздельны с природой, где они запросто общались с богами, мир, в котором ручной труд остается уделом и простых людей, и царей: Одиссей — искусный плотник, Лаэрт — садовник, а царская дочь Навсикая вместе со служанками стирает семейные одежды.

Жионо хотел бы поверить в возможность общества, построенного на справедливости, на общем для всех труде для общего же блага, управляемого добрыми и благожелательными людьми, вроде государства феокийцев во главе со старейшинами и мудрым царем Алкиноем, страны изобилия и радости. Действительность, однако, возвращала молодого писателя к повседневной прозе. Юношей, еще не окончив коллежа, Жионо, чтобы помочь семье сводить концы с концами, вынужден был поступить на низкооплачиваемую должность в местное отделение банка. В 1915 г. его призвали в армию, отправили на фронт, где он подвергся действию отравляющего газа. В 1918 г. он вернулся в Маноск, и до 1929 г., принесшего успех его роману «Холм», Жионо продолжал трудиться в банке.

Расширяется круг чтения Жионо — он знакомится с произведениями древнегреческих трагиков, с Шекспиром, с русскими писателями — Достоевским, Гоголем. «Мертвые души», возможно, подсказали ему позже название одного из его романов — «Сильные души» (1949). Но, пожалуй, единственным, кто, по словам Жионо, «давал ему полное удовлетворение», был Стендаль. К проблеме «Жионо и Стендаль» мы еще вернемся.

Одно за другим выходят в свет произведения Жионо, которые сразу же привлекают к себе внимание читающей публики. Это прежде всего трилогия — «Холм», «Один из Бомюня», «Отава», трилогия о земле и живущих на ней людях, написанная в особом лирическом ключе.

«Холм» (1929) на фоне современной ему литературы стал явлением неординарным. Ж. Геенно в «Дневнике черных лет» вспоминал о той «чудесной ночи», когда он читал рукопись «Холма». «Утром побежал к Галеви в издательство «Грассе», чтобы сказать о нашем открытии. Два дня спустя с автором был подписан договор на публикацию книги. Во всей моей читательской жизни я не испытывал большего счастья».

Рядом с литературой, рассказывающей о социальных конфликтах и политических бурях, среди произведений, в которых сталкиваются друг с другом лишенные живого человеческого содержания концепции, идеи и лозунги, появилась книга, словно возвращающая нас на столетие назад, к мифам и легендам, предрассудкам и суевериям, к первозданной природе. Речь на этот раз шла не о Древней Греции — читатели присутствовали при создании мифов обычными, простыми людьми, которые могли бы жить бок о бок с нами, но в каком-то особом измерении. Жионо знакомит нас со своими героями в тот момент, когда ими овладевает чувство страха перед непознаваемыми тайнами природы, предупреждающей о приближающейся опасности: что, например, означает появление черного кота каждый раз, когда должно произойти несчастье? А что происходит, когда человек рубит дерево, косит траву или уничтожает кустарники? Земля покрыта рубцами и ранами. Она страдает и тогда мстит человеку. В романе в роли мстителя выступают холмы — «словно норовистые лошади», они время от времени показывают свой характер.