Из сборника «Невстречи» - Луис Сепульведа

Луис Сепульведа

Из сборника «Невстречи»

Навстречу невстречам

Когда в 1999 году чилийскому писателю Луису Сепульведе исполнилось пятьдесят лет, он сообщил, закончив в седьмой раз править рукопись своей новой книги (про последнюю картину знаменитых американских комиков Лорела и Харди), о твердом намерении навсегда бросить писательство ровно через пять лет, стало быть в 2004 году. «…Я думаю, что поработал достаточно, и мне хочется жить у моря, ловить рыбу, растить внуков и спокойно стариться рядом с моей женой». В России Луиса Сепульведу не публиковали ни разу, и мы с ним встречаемся впервые почти в канун его отказа от литературного творчества, если он не переменит своего решения. Как знать? Луис Сепульведа в расцвете творческих сил, на вершине успеха, один из самых публикуемых, читаемых и переводимых в Европе латиноамериканских авторов, настоящая звезда современной литературы, а звезды, как мы знаем, непредсказуемы.

У Луиса Сепульведы, человека очень деятельного, биография насыщена событиями: он сидел в тюрьме после прихода к власти Пиночета, затем покинул Чили, жил в разных странах Латинской Америки и Европы, и теперь дом его — в астурийском городе-порте Хихон на Бискайском заливе.

Все, о чем рассказывает Луис Сепульведа, этот странник по судьбе и по призванию, происходит, проживается и переживается на разных географических широтах: чилийская Антарктида, тропическая сельва Южной Америки, Гамбург, Мадрид и т. д. Географический разброс виден и в сборнике рассказов «Невстречи», составленном из четырех циклов с пронзительными названиями: «Невстречи в дружбе», «Невстречи с самим собой», «Невстречи в быстротекущем времени», «Невстречи в любви». Рассказы этих циклов разнятся по темпераменту, ритму, сюжетной проясненности, манере письма, но все объединены непривычным словом «невстреча». Это слово не принимает компьютер, его нет в толковых словарях — русских, испанских, — а в словаре латиноамериканизмов оно производно от глагола «разминуться», «разойтись во мнении». «Невстреча» Сепульведы вызывает в памяти ахматовские строки: «Несказанные речи / я больше не твержу, / но в память той невстречи / шиповник посажу». В цикле «Невстречи в любви» у Луиса Сепульведы та же тоника этого слова, что у Ахматовой, но в целом у чилийского писателя слово «невстреча» приобретает более емкий смысл. Обреченность на невстречу, на загадочное стремление ей навстречу Сепульведа угадывает в какой-то внутренней логике сцеплений и обстоятельств в жизни отдельного человека или целого народа, в самых внятных или невнятных поворотах человеческих чувств, намерений и поступков. Судьба стучится в дверь по-разному в его рассказах, но везде звучит эта тема непопадания, несовпадения, невстречи и наконец — утраты. И в каждом рассказе о такой встрече-невстрече есть изысканное умение при внешней эскизности сюжета многое сказать и объяснить особой выразительной деталью. А главное — есть тонко выраженное сочувствие человеку, загнанному в трудные ситуации; сочувствие, порой вроде бы и неоправданное, нежданное. Поэтому рассказы Сепульведы длятся в нас самих и дают возможность откликнуться памятью, узнать свое.

Последний факир

Тут не может быть спору. Никто не скажет, что были у тебя друзья получше, чем тот, кто сейчас говорит с тобой, глотая слезы. Такого, как я, у тебя никогда не было, никогда. У нас не так уж много хороших знакомых, но думаю, все давно убедились, что я к тебе относился с такой огромной нежностью, какую не сразу поймешь, ведь мужская дружба — вещь особая, тут ни к чему громкие слова, просто наливаешь другу стакан вина, аккуратненько, так, чтоб и капли не пролилось.

Мужская дружба — это когда молча кладешь пачку сигарет на стол, чутье, оно само подсказывает, что другу надо закурить. Мужская привязанность — это когда слушаешь и слушаешь, не перебивая, о нескончаемых невзгодах и бедах, которые обрушиваются на человека, а потом молча похлопаешь его по спине. Да, вот она, бескорыстная мужская дружба, которую видели все, почти все, кроме тебя самого. Ну припомни… Мы же друг другу как родные, правда? Разве не я сказал тебе однажды, что ты должен добиться признания, стать артистом, выступать как они, по два раза в день. Ну вспомни, вспомни, разве не я говорил, что пора показать людям, чего ты стоишь, хотя бы из уважения к той пригоршне таланта, который вдруг возьмет и появится в нас то ли с голодухи, то ли с горя. А еще вспомни, кто прибежал к тебе с афишей, кто ее написал на белом картоне! Здорово у меня получилось! Как сейчас помню:

«Прочь все сомнения! В нашем мире сплошного обмана наконец-то верх взяла правда. Пресса и телевидение уже показали это тысячам разуверившихся людей. Али Касам — воистину последний из настоящих факиров, какие еще остались на земле. Али Касам съедает электрические лампочки, словно это вафли, и глотает бритвенные лезвия, как анальгин. Али Касам творит такие удивительные подвиги благодаря вегетарианскому образу жизни, которому он следует не хуже любой лошади. Али Касам — худой, как тростинка, но у него отменное здоровье, и он приносит благодарность уважаемой публике, которая затаив дыхание с восторгом следит за его выступлениями. Дважды в день Али Касам будет глотать на ваших глазах битое стекло и металлические предметы, а затем уйдет со сцены, чтобы передохнуть и поразмышлять о жизни, сидя на табурете, утыканном гвоздями. Мы приглашаем вас вместе со всей семьей посмотреть на Али Касама, последнего настоящего факира, который чудом уцелел в этом мире, где царят шарлатаны и жалкие подражатели. Али Касам будет выступать в вашем городе всего несколько дней, затем он продолжит свой путь, начавшийся с берегов далекой и загадочной Индии, с тем, чтобы обрести истину и покой».

И прости, что напоминаю, но кто как не я нашел такое славное имя, не будь меня рядом, ты бы со своей придумкой насчет «Гран Маурисио» не завернул бы и за угол собственной улицы. Да и тюрбан смастерил тебе опять же я, кто еще, и он получился точь-в-точь как в журнале «Селексионес», так что чтение приносит какую-никакую пользу. А тюрбан получился на славу, как для настоящего султана, — ну правда, друг, разве сравнишь его с этими клейкими полосками, которые накручивают на голове у циркачей.

И если я сейчас все это тебе говорю, то вовсе не из какой-то корысти. Нет! Что сделано, то сделано, чего уж! Просто еще раз хочу напомнить, что без меня ты бы не вышел в артисты и не видать тебе свое имя в газетах. Вспомни лучше, что в цирке тебя под конец сделали уборщиком и ты менял львам опилки, чтобы мочой не воняло. Потому что, когда на самой середине представления тебе вдруг свело руки судорогой, всем стало ясно, что для человека-змеи ты никак не годишься. И кто заметил твою редкостную худобу в те самые минуты, когда ты — весь в резиновом зеленом костюме — дергался и никак не мог вытащить руку из-под затылка? Я, твой друг, кто же еще! Вспомни, как я к тебе бросился и под хохот уважаемой публики и брань нашего импресарио помогал стягивать с тебя этот чертов костюм и говорил: «Знаешь, приятель, если взглянуть на все с хорошей стороны, то по внешности ты самый что ни на есть факир». А ты, бедный, смотрел на меня своими глазищами, как у бычка, которого привели на заклание, и думать не думал, что я тебе уготовлю такое потрясающее будущее.

Кто тебе дал почитать книги Лобсанги Рампы, чтобы ты имел хоть какое-то представление об Индии? Я, твой друг, кто еще!

Кто смолчал, когда ты, не прочитав ни единой страницы, променял эти книги на пару бутылок дрянного вина?

Кто все это стерпел? Опять же я, твой друг!

Вспомни, кто тебе показал, что исхитряются делать матросы с торговых судов, чтобы жевать стекла до тех пор, пока они не перемелются в белый порошок, и как прячут их под языком. И не я ли раздобыл пузырьки с краской, которые так называемые маги держат в шляпе, когда показывают фокус с сырыми яйцами, и вспомни-ка, кто не пожалел денег на бутылки самого крепкого спирта, что идет на выделку кожи, и все для того, чтобы десны у тебя стали совсем сухими и твердыми, как камень. Поройся в памяти, милый, и скажи, не я ли научил тебя просовывать бритвенные лезвия меж зубов, тихонечко, очень медленно, не касаясь десен, чтобы затем, двигая языком, разламывать их пополам. И не забывай, сколько моих денег ухлопано на ампулы для заморозки! Ведь без уколов ты бы и думать не смел о номере, где протыкают острыми булавками руки. И дело не в том, что я имел от тебя какие-то деньги, дорогой, мы же как братья, ну правда! Одного хочу: чтобы ни ты сам, ни кто другой не говорили, что вовсе не я был тебе самым лучшим другом в жизни. Я был настоящим другом, который тебя вылепил, взял за руку и повел по дорогам таких успехов, что ты пьянел от одних аплодисментов. Стало быть, мой милый, именно я, сделавший из тебя артиста, и есть твой самый настоящий друг.