Я/Или ад - Егор Радов

Я

Закрою глаза — тысяча маленьких картинок, очень-очень цветных. Одна наплывает на другую, третья на четвертую, запутался я вконец, но этого нельзя делать, потому что нам нужно найти какой-нибудь ясный и нормальный выход, иначе что же такое получается? Просто невозможно. Такой хаос нагорожден, что я не знаю, чего хочу, а если и знаю, то не помню, а если и помню, то все равно не скажу.

Открою глаза — все та же тысяча маленьких картинок, цвета мне суются под нос своей неумолимостью, но каждую краску нужно в точности рассмотреть, иначе зачем?

Живя в материальном мире, я потерялся и хочу найтись. Во мне бродит хаос, как вино, и очень хочется лить слова и испытывать чувства.

Но я устал. Все дело в том, что у меня тоже есть пристрастия, а иначе — что же я такое?

И зеркала врут, да и мозги. А мозгов я вообще не видел и не слышал, да и себя не видел и не слышал, закроешь глаза — картинки, откроешь глаза — картинки; и изображения их трехмерны, а может, и четырех, и они расходятся во все стороны — в бесконечность, а это очень длинно…

И хочется и там побывать, и здесь очутиться, а больше всего хочется просто укрыться в какой-нибудь комнатке и найти там себе убежище.

Это очень хорошо со всех сторон, потому что наверху может начаться ядерная война, а что тогда будет — этого я как раз и не знаю.

А я вообще ничего не знаю, только что-то все говорю и говорю, да и меня нет.

Если бы я еще был, то тогда, наверное, все бы устоялось.

Ох, ура, тогда бы любые трудности мне сломить — и в снег, и в ветер.

Возможно, я где-нибудь и нахожусь, может быть, я спрятан в яйце иглой, тогда это очень хорошо. Не могу же я быть везде и нигде и так далее и тому подобное?

Но все же желание есть. Наверное, это и отличает меня от пресс-папье, ему все равно, а мне все-таки еще нет. Хотя чего мне не все равно, я тоже не понимаю.

Да и вообще все тянутся куда-то, надо думать, что там, за горами, есть что-то интересненькое. Маленькое такое, ути-пути…

А вдруг нет?

Ну ладно, ну вас всех на фиг, устал я и, может быть, даже посплю. Вот ка-а-ак закрою глаза — тут они все и повылезали.

Да здравствует первая любовь и сигареты! Да здравствует крокодил на столе!

Да здравствует миленькая, приятненькая жизнечка.

Ненавижу всяческую мертвечину!

Все, я кончил, спасибо за внимание, все.

Я уношусь отсюда с дикой скоростью, чтобы не остаться там, где не особенно и хочется.

Ну ладно. Можно теперь пожить немножко.

Глава вторая

Починитель пишущих машинок

Он жил хорошо. Его губы цвели, растягиваясь в настоящей улыбке, он был прост и красив и носил машинно-масленый комбинезон. Взгляд его был умным и простым, и он знал тысячи вещей, которые нам и не снились. Его руки умели многое, но он был скромным. Когда он появлялся перед заказчиком — спокойный и равнодушный, все мы чувствовали страшную зависть к этому спокойному и счастливому человеку; размеренно и неторопливо он рассматривал пишущую машинку, предвкушая тот блаженный миг, когда он будет копошиться в ней, откручивая ее винты и пружинки, — ведь в пишущей машинке находятся сотни пружинок, назначение которых вам не угадать, он же его знал и поэтому был выше вас на целую голову.

Ибо он знал причину и цель. Его звали Петя, и его так и звали все вокруг.

Петя однажды был юношей и учился в институте. Он много читал и много развлекался, и вообще его жизнь была очень бурной и, казалось, шла к какой-то далекой цели.

Он имел много друзей. Все они для чего-то жили. Петя был очень веселым, но ему тоже бывало плохо. Дело в том, что он не понимал, каким это образом он оказался здесь, где он находится сейчас, и его это по-настоящему волновало, впрочем, как и остальных.

И когда он и его друзья собирались вместе, они обычно веселились со страшной силой, но на самом деле они все же могли быть счастливы, потому что чувствовали, что над ними нависает их постоянное незнание, и они зачем-то должны все время что-то решать и выяснять и тому подобное. Иногда было хорошо — когда они приходили к хорошим выводам.

Но иногда Петя лежал в постели, смотрел в ночь за окном, и его пронзал такой дикий ужас, от которого никуда не скроешься, что он думал, что лучше бы ему и не существовать. Но приходили друзья, и он жался к ним, как собака к ногам хозяина, он цеплялся за них, как за веточку в горах. Но и они были такими.

Все дни были какой-то подготовкой к чему-то, и Петя был уверен — что-нибудь да будет. У него было историческое мышление, он считал дни, которые были хорошими, словно они еще существовали.

Иногда он молился сам себе: “Господи, дай мне покой, я хочу, чтобы было хорошо…”

Часто бывало весело, и Петя радовался и чувствовал себя сильным духом и красивым. И женщины отвечали ему взаимностью, и ему было хорошо.

Потом наступало утро, на столе стояли грязные чашки, везде валялись окурки, и нужно было идти в институт и продолжать.

А то, что было, хотя все в принципе было нормально, никуда не уходило.

Так они и жили. Весной становилось тепло, и Петя гулял по улицам и пил коктейли в барах, иногда он читал много книжек и накапливал знания, подготавливаясь к чему-то.

Вообще, в принципе, жить было очень интересно. Особенно сначала было интересно, когда Петя стал прикасаться ко всему этому, как к модной одежде, которую нужно носить. Но потом он сам стал именно таким, и довольно часто ему становилось скучно, поэтому он знал тысячи выходов, но он не был уверен в их истинности, особенно тех, которые ему нравились.

Институт кончился, и друзья потерялись. Одного из них посадили в тюрьму за наркотики, а остальные тоже куда-то делись.

Пете не удалось сделать карьеру, потому что он не прилагал усилий, так как был ленив и не очень в этом заинтересован.

— Хотя это было бы