Эпигон Джорджа Борроу - Артур Дойл

Артур Конан Дойл

ЭПИГОН ДЖОРДЖА БОРРОУ

«Такое просто-напросто невозможно: люди этого не выносят. Уж я-то знаю — пытался.»

Отрывок из неопубликованной рукописи о Джордже Борроу[1] и его сочинениях.

Воистину, я пытался — и мой опыт, может статься, кого-то заинтересует. Я ушел в мир Джорджа Борроу с головой, особенно увлекли меня его «Лавенгро» и «Цыганский барон», — я позаботился о том, чтобы подчинить мои мысли, речь, стиль поведения манере мастера — и вот однажды погожим летним днем я отправился вести жизнь, о которой читал. Так я оказался в Сассексе, на проселочной дороге, ведущей от железнодорожной станции к деревушке Свайнхерст.

Я шел, скрашивая прогулку тем, что перебирал в памяти всех основателей графства — начиная с Сердика, грозы морей, грабителя морестранников, и Эллы, его сына, который, по словам барда, был на наконечник копья выше любого великана в своей дружине. Я дважды упомянул об этом, беседуя с крестьянами, встретившимися мне на дороге. Один из них, тощий верзила с веснушчатым лицом, бочком проскользнул мимо меня и торопливо припустил к станции. Другой, ростом поменьше, а годами постарше, стоял, завороженно слушая, как я цитировал ему тот отрывок из саксонской хроники, что начинается фразой: «И пришел Лейа и привел сорок четыре больших корабля — и люди той земли выступили против него.»[2] Я как раз объяснял ему, что хроника эта частью написана монахами Сент-Олбани, продолжение же ее создано в монастыре Петерборо — но тут он вдруг шмыгнул в калитку и скрылся из виду.

Деревенька Свайнхерст представляет собой длинную вереницу деревянных домишек, выстроенных в раннеанглийском стиле. Один из них был чуть повыше остальных — облик его и висевшая над входом вывеска свидетельствовали, что это — деревенский кабачок, и я направил свои шаги к нему, ибо с того самого момента, как я покинул Лондон, во рту моем не было ни росинки, У входа стоял крепыш пяти футов и восьми дюймов роста, в черном плаще и сероватых панталонах — я обратился к нему в манере мастера:

— Почему корона и роза? — поинтересовался я, указывая на висевшую над нашими головами вывеску.

Он как-то странно на меня покосился. Отмечу, что его поведение в целом произвело на меня весьма странное впечатление.

— А что? — спросил он, чуть подаваясь назад.

— Это же королевская эмблема, — ответил я.

— Ну да. А чем еще может быть корона?

— А вы хоть знаете, чья она?

— Простите, пожалуйста, — пробормотал он, пытаясь пройти.

— Чья корона? — спросил я настойчивее.

— Откуда ж мне знать?

— Но ведь на ней роза! — воскликнул я. — Роза, символ Тюдоров, Первый из них, Тюдор-ап-Тюдор, спустился с Уэльских гор — и его потомки по сей день сидят на английском троне.[3] Тюдор, — продолжал я, протискиваясь между незнакомцем и дверью трактира, хотя, казалось, он не прочь был войти первым, — принадлежал к тому же роду, что и Оуэн Глендовер, знаменитый предводитель разбойников, которого ни в коем случае не следует путать с Оуэном Гвинеддом, отцом Мэдока Морского, — о том бард сложил знаменитый енглин, который на гэллике звучит как…

Я уже собирался процитировать знаменитые строки Дафидд-ап-Гвилина, когда этот человек, смотревший на меня, покуда я говорил, пристально и как-то чудно, оттер меня плечом и вошел в трактир.

— Судя по всему, я действительно приехал в Свайнхерст, — недаром название означает «свиная роща», — намеренно громко сказал я вслед невежде. С этими словами на устах вслед за незнакомцем я вступил в трактир и обнаружил, что мой не отличающийся вежливостью собеседник уже пристроился в углу, рядом с огромным креслом. Еще четыре типа наиразличной наружности пили пиво за центральным столом, а небольшого роста человечек, весьма подвижный, в черном лоснящемся сюртуке, судя по всему, много на своем веку повидавшем, стоял у холодного камина. Решив, что это и есть хозяин трактира, я поинтересовался, чем здесь можно пообедать.

Он усмехнулся и объявил, что вряд ли сможет ответить на мой вопрос.

— Но, приятель, разве так трудно сказать, что там у вас готово на кухне?

— Даже с этим я ничем не могу вам помочь. Однако не сомневаюсь, что трактирщик рассеет все наши недоумения, — и он позвонил в колокольчик, после чего с кухни послышался голос, и перед нами возник хозяин трактира.

— Что бы вы хотели заказать? — осведомился он.

Я подумал о наставнике и попросил принести холодный свиной окорок, пиво и чай, чтобы запить мой обед.

— Вы сказали пиво и чай? — переспросил явно удивленный трактирщик.

— Ну да.

— Двадцать пять лет я держу это заведение — и впервые слышу, чтобы у меня просили пиво и чай! — покачал он головой.

— Джентльмен шутит, — вмешался человек в лоснящемся сюртуке.

— Или, может… — многозначительно пробормотал немолодой человек в углу.

— Что — может, сэр? — раздраженно обернулся я.

— Ничего, — буркнул он, — ничего. — Было что-то странное в этом человеке — том, кому я рассказывал о Дафидд-ап-Гвилине.

— Так вы, значит, шутите, — сказал хозяин.

В ответ я спросил его, читал ли он книги моего наставника, Джорджа Борроу. Ну да, он их, конечно, не читал. Так вот, прочти он от корки до корки эти пять томов, он не обнаружил бы в них ни намека на шутку. Более того, прочти он их, он, конечно бы, знал, что достопочтенный наставник имел обыкновение запивать пиво чаем. Тут я поймал себя на мысли, что ни в сагах, ни в енглинах[4] бардов я не встречал никаких упоминаний о чае. Посему, покуда хозяин ушел на кухню заниматься моей трапезой, я прочитал честной компании ту исландскую стащу, которая славит пиво Гуннара, длинноволосого сына Гарольда Медвежатника. Затем, так как этот язык кое-кому здесь мог быть незнаком, я прочитал собственный перевод, оканчивающийся строчкой:

Коль пиво легкое, пусть будет тяжек кубок, им налитый.

Потом я поинтересовался у присутствующих, ходят ли они в часовню или в церковь.[5] Этот вопрос крайне их озадачил — особенно странного человека в углу, с которого я не спускал глаз. Я проник в его тайну: недаром, когда я глянул на него, он постарался спрятаться за массивными напольными часами.

— Так церковь или часовня? — повторил я свой вопрос.

— Церковь, — вымучил он из себя.

— Какая церковь? — уточнил я.

Он еще глубже уполз в свою нишу за часами.

— Сроду мне не задавали таких вопросов, — пробурчал он.

Тогда я дал ему понять, что знаю его секрет.

— Не сразу Рим строился, — процитировал я поговорку.

— Хи! Хи! — хохотнул он.

Стоило мне немного отвернуться, как он высунул голову из-за часов и покрутил пальцем у виска. То же самое сделал и человек в засаленном сюртуке, стоявший рядом с холодным камином.

Поедая холодную свиную ногу — может ли быть лучшее кушанье — разве что баранина с каперсами? — и потягивая попеременно то чай, то пиво, я поведал присутствующим, что достопочтенный наставник прозвал это блюдо «блаженством честняги Гарри», ибо заметил, что оно в большой чести у предпринимателей из Ливерпуля. С этим рассказом на устах — да со стихом или двумя из Лопе де Вега — я покинул трактир «Роза и Корона», предварительно рассчитавшись с хозяином. Я был уже в дверях, когда он окликнул меня и спросил мое имя и адрес.

— Зачем? — удивился я.

— А вдруг с вами что случится? — пожал плечами хозяин.

— С чего бы это со мной должно что-нибудь случиться?

— Ну, знаете, как оно… — смешался трактирщик. Я так и оставил его в недоумении стоять на пороге «Розы и Короны» и, выходя, расслышал последовавший вслед за этим взрыв смеха. «Вот уж, воистину, — подумалось мне, — не в день строился Рим.»

Пройдя по главной улице Свайнхерста, — я убедился, что состояла она исключительно из деревянных домишек в старинном стиле, — я выбрался на сельскую дорогу, где и продолжил свои поиски приключений, ибо, по словам наставника, дорожные приключения для тех, кто их ищет — все равно, что спелые ягоды ежевики на обочинах Англии. Перед отъездом из Лондона я успел взять несколько уроков бокса, а поэтому не без основания полагал, что у меня есть неплохой шанс, встретив какого-нибудь путника, чьи телосложение и возраст предрасполагали померяться силами, попросить его снять пальто и в доброй старой английской манере разрешить наши с ним разногласия. Я стоял у перелаза через живую изгородь, поджидая какого-нибудь прохожего, когда на меня накатил приступ дурноты, вроде тех, что мучили наставника в джунглях. Я схватился за балку, служившую перелазом — сделана она была из доброго английского дуба. Кто возьмется описать, сколь ужасны такие приступы! Я думал об этом, в то время как мои руки обвивали балку. Пиво всему виной — или чай? Или хозяин трактира был прав — он и еще этот, в черном засаленном сюртуке, что среагировал на жест странного человека в углу. Но ведь наставник пил чай с пивом. Да, однако наставника тоже мучили приступы. Размышляя об этом, я держался за балку, сделанную из честного английского дуба. С полчаса меня мутило. Когда приступ прошел, я чувствовал себя вконец ослабевшим — и все не решался отпустить дубовую балку.