Старики - Роберт Равоев

Роберт Равоев

Старики

Памяти моей незабвенной мамы.

О чем эта книга

Роман посвящен не самому веселому периоду жизни человека – старости. Поскольку я сам старик, то тема мне более чем знакома. Он написан в предчувствии скорого ухода в мир иной, раздумья пред вратами вечности. Тема грустная, но всеобщая.

Пока годы позволяют, человек отгоняет от себя призрак неизбежного конца, утешая себя тем, что он еще где-то далеко. Наверное, это нормально и разумно. Но с возрастом все чаще каждого из нас охватывает тревога, беспокойство за жизнь, за свою жизнь.

Итак, этот роман – это приглашение в страну стариков. Если бы у меня оказались пригласительные билеты в эту страну, то я, прежде всего, вручил бы их людям старше сорока лет, а уж потом оставшиеся распределил бы среди любопытствующих молодых людей.

Я прекрасно понимаю, что старики – плохие читатели (им больше подавай ТВ), а вот второй категории будет любопытно, о чем поведает какой-то неизвестный там старец. И, конечно, интересно будет врачам. Разумеется, роман этот – не медицинское исследование, но на ток-шоу вполне потянет.

Большинство мыслителей, от Цицерона до Льва Толстого, брались за перо, чтобы воздать хвалу старости, убедить, что это чуть ли не самая радостная, плодотворная пора жизни человека, когда отступает все тлетворное, угасает жажда к наслаждениям. Этот бравый оптимизм, однако, совсем не сходится с действительностью жизни. Тем более что похваливать старость удобнее всего в старости, бранить ее («старый хрыч», «маразматик») – привилегия других возрастов, которым кажется, что она бесконечно далека от них.

Более важно не смягчать драматические и многогранные удары, которые обрушиваются на стариков, а создать настрой и стремление противостоять им, не смириться, не капитулировать перед ними.

Страх смерти, естественный спутник старости, еще более трагичен, чем ужас перед старостью. Он – побудитель морального и нравственного очищения не только отдельного человека, но и народа. Чем изощренней человеческий разум, тем дальше он от понимания смерти. Человек бунтует, ищет пути не только к продлению жизни, но и претендует на бессмертие, то есть отвергает саму смерть. Но самоочевидна истина: всему живому есть предел, все приходит и исчезает. Но кому хочется исчезнуть с этой земли?! Бессмертие! Разве возможно? Я развожу руками… не дай бог!

В старости особенно часто задумываешься о мире, физическом и духовном, в котором прошла жизнь. Лишь после прожитых многих лет человек постигает тайну и значение жизни. Случается, что именно на склоне лет человек особенно глубоко ощущает связь с Землей, прекрасное в жизни, великую к ней любовь.

Может быть, правы великие мыслители, коль это так? Вся трагедия заключается в том, что все это приходит к людям тогда, когда, выбитые из активной жизни, не в состоянии значительно повлиять на процессы в общественной жизни и изменить что-либо в окружающем их мире.

Люди по-разному встречают смерть – панически, спокойно, но только без радости. И еще… с достоинством. Чего я всем и желаю.

– Отец, как пройти до метро?

– Придется обойти рынок. Надо было раньше, во-он там, свернуть, – показываю рукой в сторону торгового комплекса, вокруг которого кишит уйма народа.

– Вот черт! Это мне обратно тащиться?!

– Если торопитесь, то вряд ли. Можно пройти по диагонали, правда, неудобно по протоптанной тропе, но быстрее доберетесь.

Я чувствую, что мне доставляет удовольствие помочь незнакомцу, объясняя, как ему быстрее пройти к метро. Мне показалось «сорное».

– Вот народ! Ну, кто тянул этого типа за язык, взять и послать меня сюда. Не знаешь, так хоть помолчи! Похоже тут у вас дурак на дураке!

Я сочувственно смотрю ему вслед, тот уже удалился прилично, но все также видна его странная походка, человека на гусиных ножках.

Он уходил в сторону протоптанной тропы, переваливаясь, как гусь, с ноги на ногу. «Что-то с ногами, – думаю я, – оттого так обозлился на того типа, а через него и на весь городской люд».

Но скоро сочувствие сменяется изумлением: с какой готовностью и предупредительностью, как оказалось, я объяснял какому-то не совсем приятному типу, как ему удобней дойти куда надо, и даже готов был объяснять это еще подробнее!

И это – я! Быть может, люди стали мне ближе? Или я стал добрее?

Я обнаружил, что я перестал осуждать людей, вообще осуждать.

Вот кто-то совершил скверный поступок. Почему-то я не наполняюсь возмущением, гневом, как бывало раньше. Мои мысли начинают распутывать ход событий дальних и близких, значительных и незаметных, приведших к тому поступку. И в моих глазах он уже оправдан. Есть гены, обстоятельства, есть жизнь, кои привели к такому драматическому исходу.

Мое молчание и безответная реакция на проявление хамства, которого хватает в большом мегаполисе, вселилось в меня. Это во мне! Бросавшегося с кулаками на всякого типа, осмелившегося бросить мне вызов…

– Ой, какой красивый велосипед.

Это говорит молодая таджичка, которая убирает подъезд нашего дома. Но велосипед никакой не красивый, старый, с обветшалой краской, даже собранный из двух разных великов. Но красивый, – говорит она. Может быть, может быть. Намек понятен. Никогда не сюсюкал. И что я слышу, какая тирада срывается с моих губ?

– Понравился?

– Да, очень.

– Вот куплю на днях новый, а этот тебе отдам.

– Спасибо, спасибо.

Но я прекрасно знаю, что новый я уже не куплю. Просто я хочу отдать велосипед ей, но не желаю показать это, явно и открыто. И если быть до конца откровенным, я готов был тут же выложить ей не только велосипед, но и много добротных, пригодных вещей, пристроившихся в уголках шкафов в моей квартире.

В свое время я неправильно понимал фразу, где-то вычитанную мной, что не проходит и часа, чтобы не вспомнить о своем возрасте.

Кто это сказал, не помню, но, наверняка, говорил старик. Так вот, не проходит и дня, чтобы я не подумал о смерти. Это не значит, что меня непрестанно донимают мысли о смерти. Просто все упирается в нее.

В голову пришла самая заурядная мысль, желание, и тут же машинально соотносишь их с надвигающейся опасностью – с близостью конца. И постоянно приходится делать усилие над собой, чтобы отодвинуть опасность во времени. И нередко это удается.

Относишься к смерти философски – и вдруг неожиданно для себя впадаешь в паническую яму, выбраться из которой стоит больших усилий. Это, безусловно, часть моей психики, с которой управиться бывает нелегко. Включаешь другую часть психики и начинаешь разумом подавлять ее, пока не произойдет ее восстановление. Очень скверное состояние, должен сказать.

Дни старика сочтены. Хотя было бы глупо педантично вести им счет. Все обстоит гораздо проще, пропадает, вернее, уходит в никуда перспектива… Совсем исчезает? Это как посмотреть на вещи. Все-таки на ближайшие временные отрезки планируешь свою жизнь, какие-то действия, задачи. Но разве это перспектива?! Это слово или понятие неукоснительно связано с ростом личности, именно в связи с этим ощущаешь перспективу. И вот этот самый рост как бы прекращается. Почему «как бы»? Он на самом деле затух или быстро затухает.

Сейчас солнечный морозный февральский день. Хотя еще не минул день, он удаляется и скоро исчезнет совсем. Это в молодости время тянется, а годы летят, в старости и время проносится, и годы летят. Этот процесс, то есть скорость движения, нет, лучше сказать, исчезновения времени (моего времени) с каждым годом убыстряется, будто шар земной с каждой сменой времен года крутится быстрее и спешнее. Куда спешит время?! Мое время…

Чего у нас мало, что наперечет, что скоро должно окончиться, то нам и наиболее ценно. По крайней мере, думаешь о нем чаще и даже глубже.

Парадоксальный факт. Живешь в сегодняшнем мире, но в нынешнем измерении пребывает только твоя плоть, тело, а все, что исходит от сердца, живет прошлым. Оттуда оно черпает эмоции, а с ним связаны твои действия и стариковские причуды. Причуды?! Это не что иное, как привнесенные в настоящий день твои привычки, ценности, взгляды, кажущиеся тебе более человечными, правильными.

А так ли это? Ведь еще никому не удалось показать, что поколения во времени деградируют, а не наоборот. Это большой вопрос. И вряд ли на него есть ответ.

История первая

Мастер

– Добрый день, Мастер! Чудесная погода, не так ли? Я привез вам гостя. Он не только ценитель искусства, но и затеял написать монографию о вашем творчестве. Ему нужно, как воздух, общение с вами. Через час я вернусь.

Сказав это, хозяин лавки, расположенной неподалеку от дома Мастера, схватил за руку сконфуженного Демина и водворил его пред гипнотизирующим взглядом старого Мастера. Слишком старого, чтобы выразить гнев или ненависть, но не потерявшего способность излучать презрение.