Даже если вы немного за центнер… - Сергей Валерьевич Мельников

Сергей Мельников

Даже если вы немного за центнер…

Либретто

В нашем Комсомольском Драматическом Театре играла девочка Катя с красивой, почти французской, фамилией Лурье. Хоть сейчас на афишу: Катрин Лурье. Звучит? Но, кроме красивой фамилии, ничего красивого в ней не было. Может, душа, но кто её разглядит?

Катя весила больше центнера, на короткой толстой шее, спрятавшейся за парой подбородков, сидела голова, как груша из сырого теста с пузырями. Её голубые глаза могли быть красивыми, но в них никто не смотрел. Уже в 15 лет девочка поняла, что её мечты не сбудутся. Поняла и смирилась.

Уныние и безнадёга паршивый катализатор для дружбы. На переменках она стояла где-нибудь под окном в центре пустого круга, уткнувшись в книгу. После школы, не поднимая глаз, брела домой мимо оживлённых групп одноклассников, никто не звал. Никто её не видел.

Пролог

Всё изменилось в тот день, когда в 10-классе к нам перевели несколько "вэшек". Среди них — актриса нашего театра Кристина. Она тоже классической красотой не блистала, зато занималась танцами и была огненно-рыжей. Все танцевальные партии в спектаклях были её, без вариантов.

Чёрт его знает, что пришло в её продуваемую всеми ветрами голову, но после первого школьного дня Крис догнала Катю и схватила за руку. Катя остановилась, удивлённо подняла глаза от асфальта. Перед ней стояла улыбающаяся рыжая девчонка, густо усыпанная веснушками.

— Сильно торопишься? — спросила Крис.

— Да… нет. — ответила осторожно Катя.

— Тогда пошли поболтаем, расскажешь: кто, что, как…

Кристина за локоть увлекла обалдевшую Катю к ближайшей скамейке.

С тех пор они стали подругами не разлей вода. Катя вначале относилась к Кристине с опаской. Она никак не могла понять причину внимания к своей никому не интересной личности. Всё ждала подвоха. Но потом расслабилась. В её жизни появилась отдушина: человек, с которым можно просто поговорить. Ей так этого не хватало.

На Кристину смотрели странно. С удивлением: Зачем ей это нужно? Может каверзу какую-нибудь задумала, и скоро поржём? Но близко никто к ним не подходил. Если дружишь с невидимкой, сама становишься невидимкой. Крис это не парило. Ей хватало общения на танцах и в театре. А Катя привыкла

Первый акт

Это Тамара Николаевна, наш режиссёр. Ядерный реактор с иерихонской трубой в теле маленькой женщины на седьмом десятке. Раз влетела в дверь, шмякнула папку с бумагами об стол:

— Ставим "Сильные чувства"! Что вылупились, неучи, не читали? Распределяю роли. Мельник, глазки мне не строй. В пролёте, как фанера над Парижем!

— Ну Там-мара Николаевна, чего это? — пролетать я не хотел.

— Того что я так решила. Ты у меня пастор в "Противостоянии", его и репетируй. Остальных фашистов тоже касается!

Меня отстранили, но не выгнали, и на том спасибо. Сижу в углу впитываю происходящее. На роли в пьесе Ильфа и Петрова режиссёр ставит тех, кто не играет в нашей главной премьере этого года: в спектакле по мотивам "Трёхгрошовой оперы" Бертольда Брехта в театре имени Луначарского.

Все роли за пять минут распределила. Не увидела среди нас только Сегедилью Марковну. Ходит, жуёт губу. Остановилась покрутить пуговицу на рубашке у Лёхи. Лёха пухлый, как пластмассовый пупс с перетяжками на ручках.

— Алёша — ласково говорит ему Тамрико — У тебя такие пушистые ресницы… Похлопай глазками. Давай, мой хороший.

Лёха понимает, про что это задумчивое кручение. Он испуганно моргает, трясёт головой:

— Не-не-не, Тамара Николаевна, не надо мне… Пожалуйста… только не я

— Алексей, Алёшенька, сынок — вкрадчиво заглядывает ему в глаза Тамрико — Ты актёр или свистулька пластилиновая?

— Тамара Николаевна… Что угодно, только не это… — загнусил бедняга, понимая, что после роли Сегедильи жизни ему в школе не будет.

И тут на помощь товарищу приходит Крис:

— У меня есть Сегедилья что надо! Привести?

Перст Тамары Николаевны пронзает воздух:

— Веди!

Алёша с облегчением падает на стул.

Антракт

Катя мотает головой и часто моргает, точь в точь как пухлый Алёша полчаса назад.

— Ты, что, Крис, я не смогу. Я же не актриса.

— Сможешь! — уверенностью Кристины можно пробивать крепостные ворота. — Я знаю, что сможешь!

— Нет — уныло выдыхает Катя и садится на тахту. — Я если выйду на сцену умру со стыда. Прости, что подвела.

Крис изящным движением ставит стул спинкой вперёд, садится на него по-гусарски. Катя давит в себе завистливый вздох. Даже такое простое движение ей недоступно. Если б ей такое тело… Кристина разглядывает её лицо. пристально, не моргая. Катя смущается, опускает глаза.

— Так… Значит, ты до конца жизни хочешь ходить с глазами в пол? Шарахаться ото всех? Бояться, что тебя поднимут на смех? Пойми, чтобы не смеялись над тобой, надо заставить всех смеяться над твоей ролью. Понимаешь?

Катя не понимала. Она испытывала к Крис сложную смесь чувств: зависть, благодарность, восхищение, подростковую дружбу, которая крепче любви. Но сейчас ей хотелось, чтобы подруга ушла и оставила её одну.

— Кать, ты мне доверяешь?

После недолгой паузы, Катя тряхнула тяжёлой головой. Но глаза всё ещё буровили пол между толстых неуклюжих ног.

— Тогда ты пойдёшь со мной на репетицию, будешь играть, как… Наталья Крачковская. На Варлей ты пока не тянешь, прости.

Катя не сдержала нервный смешок.

— Видела, как играет Крачковская?

Крис спрыгнула со стула, прислонилась к косяку, стряхивая воображаемый пепел:

— Если бы я была вашей женой, я бы тоже ушла! — сказала она, копируя игривые интонации жены Бунши.

Катя восхищённо смотрела на подругу и улыбалась. Только глаза подозрительно блестели.

— Вот так ты сыграешь Сегедилью Марковну. Сыграешь круто, как последний раз в жизни. Ты взорвёшь зал. Пуххх! — изображает пальцами взрыв — Зрители будут ржать, как кони, я это точно знаю. Но… — Крис выдерживает мхатовскую паузу. — Запомни. Заруби себе на носу: они смеются не над тобой, а над твоим персонажем. Ты, настоящая, будешь внутри, и этот смех трогать тебя не будет. Тебя больше никогда не будет трогать чужой смех. Ты, ты! сама! будешь заставлять людей смеяться. Поняла? Тогда пошли, порвём их всех!

Не давая Кате опомниться, она резво потащила её на улицу.

Уже в школе, перед дверью в репетиционную комнату она притормозила, сказала серьёзно:

— Кать, легко не будет. У Тамрико язык хуже наждачки. Запомни главное: не обижайся. Что бы она ни говорила, всё на пользу. Обещаешь?