Страницы боли (ЛП) - Деннинг Трой

Annotation

В этом городе политических интриг больше, чем в Глубоководье, жители его куда высокомерней, чем торговцы Западных Врат, а в воздухе воняет даже хуже, чем в канализации крепости Зентил.

ТРОЙ ДЕННИНГ

СТРАНИЦЫ БОЛИ

ЗАЛ МРАМОРА

МРАЧНЫЙ ДОМ

ПЫЛЬНЫЕ

РЕЧНЫЕ ВРАТА

ДАБУСЫ

БОЛИ ПЛОТИ

ГОРОД ЖЕЛЕЗА

ЗНАК ЕДИНОГО

ПЕПЕЛЬНЫЕ ВЕТРА

ЛИХОРАДОЧНОЕ ВИДЕНИЕ

ДЕВУШКА МЕЧТЫ

БОЛИ СЕРДЦА

КАРФУД

РУКИ

МЕЧТА

ИМЯ

БОЛИ ДУХА

СЕРЫЕ ВОДЫ

ОСТРОВ ОТЧАЯНЬЯ

ВРАТА СКОРБИ

СЕРДЦЕ СОБЫТИЙ

КАРА

БЕСКОНЕЧНЫЕ БОЛИ

О переводе

ТРОЙ ДЕННИНГ

СТРАНИЦЫ БОЛИ

Черные волосы и темные глаза, раздвоенный волевой подбородок и бронзовая от загара кожа – он не является одним из моих жителей. Он идет по переполненным улицам Нижнего Округа, обеими руками обхватив огромную амфору. На нем – бронзовая броня Трассоса, но плаща для защиты от кислотной дымки, что окутывает эту часть города, он не носит. На поясе его висит кошель, толстый и беззащитный, привлекая внимание щипачей. Прохожие в серых одеяниях обходят его, зачастую не удостаивая даже мимолетным взглядом; в толпе встречаются демоны Бездны и небесные серафимы, поэтому странники с широко распахнутыми глазами, которые слишком наивны, чтобы спрятать свои деньги, едва ли стоят внимания моих горожан.

Хорошая маскировка, но я-то знаю, что этот трассонец – Охотник. Взгляд его темных глаз способен проникнуть сквозь самые толстые гранитные стены, а длинный орлиный нос – учуять запах капли крови на расстоянии в сотню шагов. Этим ушам, маленьким и уродливым человеческим ушам, формой напоминающим раковины, под силу уловить шипение боли, доносящееся из соседнего квартала. Его длинный заостренный язык ощущает вкус страха тех, кто взглянул мне в глаза. И, если трассонец прижмет ладони к камням мостовой, то сможет почувствовать холод моих шагов. Я знаю, что сможет.

В Сигиле Госпоже Боли ведомо все. Я слышу каждую ложь, что нашептывают в равнодушные уши в темных альковах богатых поместий. Вижу каждую руку, скользящую в незастегнутый карман на каждой переполненной улице, чувствую каждый кинжал, который вонзается в живот доверчивого дурака, последовавшего за привлекательной девушкой в темный переулок. Я больше не могу сказать, где кончается Сигил и начинаюсь я; не могу различить, что чувствую я, а что – город. Я есть Сигил.

(В мрачной комнате, где больные люди удовлетворяют сжигающие их тайные страсти, обнаженная и покрытая синяками девушка вылезает из ямы с зомби. Она широко разводит руки и идет по коридору, не вздрагивая, когда горячие ладони ласкают её бедра. Она живет так, как может; вершина благородства в Сигиле – это выживание.)

Я открываю глаза, и Госпожа Боли оказывается здесь – она не просто наблюдает, она следует за Охотником по переполненной улице; грохот кузнечных молотов звоном отдается у меня в ушах, а ноздри обжигает вонь разогретого шлака. Она высока и безмятежна, красива, словно статуя, облик её холоден и бесстрастен. Её голову окружает ореол из множества клинков разной формы; некоторые из них блестят, словно серебро, а другие иззубрены и ржавы, но все до единого невероятно остры и испещрены пятнами крови. Подол её парчовой мантии скользит по покрытым сажей камням мостовой, но грязь к нему не пристает.

Мои закутанные в серые плащи жители проходят мимо меня, пребывая в блаженном неведении, что она – нет, я – что я нахожусь среди них. Только если ноги мои оторвутся от земли, они смогут меня заметить, но я внимательно слежу за тем, чтобы мои ступни всегда касались мостовой. Лучше им видеть Госпожу Боли лишь тогда, когда они осмелятся нанести мне оскорбление, когда внутренности их скрутит страх, а в ушах зазвучит хор богов смерти.

Когда мои жители касаются меня, на их коже возникают небольшие белые отметины. Я вижу, как они вздуваются, превращаясь в овальные коконы, рост которых вскоре замедляется. Сквозь них прорастают дюжины извилистых шипов. Эти шипы цепляются за всех, кто попадается на пути, и тогда на их телах также появляются волдыри, которые начинают увеличиваться, заражая окружающих. Вскоре предо мной колышется целое море разбухших коконов.

Мои жители продолжают спешить по своим делам. Они не могут увидеть эти коконы или почувствовать на себе их вес, они неспособны учуять зловоние, что окутывает их тела. Лишь мне под силу узреть сии наросты, которые медленно разбухают и наливаются зеленым и золотым, алым и черным; лишь я вижу, как они истекают желтым ихором и начинают пульсировать в такт биению сердец.

Это – четыре Боли, что разносятся по мультивселенной – страдание, тоска, горе и отчаяние – разносятся, чтобы вызреть и взорваться, уравняв сильных и слабых. Откуда они взялись, я не помню. Возможно, я сама создала их. Возможно, они появились из некоего тайного места, что глубже и черней самого нижнего уровня Бездны, где в воздухе клубится дым, плотный, словно камень, а смерть является наисладчайшим из воспоминаний. Я знаю лишь одно – в моей груди, там, где некогда билось сердце, есть пустота, и из этой пустоты изливается все страдание в мультивселенной.

Поначалу Боли напоминают поцелуй, горячий, влажный и желанный. Прикосновение их длинных ласкающих пальцев заставляет мои кости ныть от восторга. По моему телу растекается тепло; хоть я и знаю, что последует дальше, но все равно жажду продолжения. По моей раскрасневшейся коже бегут мурашки, и, чем острей становится блаженство, тем неистовей пустота выплескивается наружу. Меня поглощает экстаз, который достигает апогея и превращается в сладостную агонию. Все мое тело охватывает горячий зуд, который ничто неспособно исцелить. И, чем сильнее возрастают мои муки, тем горячей становится боль, что струится из колодца внутри меня. Я киплю в болезненном отчаянии, не в силах с ним совладать. Оно вырывается наверх пенной струей, и мои кости выцветают от горя; за мною тянется груз тысячи зол, которые я не в силах вспомнить, и все равно пустота продолжает изливаться наружу. Словно пламя – кузнечный горн, она наполняет меня, грозя разорвать на части, если я не очищу себя на многолюдных улицах Сигила.

Эти Боли – дар.

(Держа в одной руке бутылку лучшего арборейкого вина, а в другой – нить оссианского жемчуга, подвыпивший торговец возвращается домой пораньше и, распахнув дверь, видит свою молодую жену на полу, холодную и посиневшую. Их ребенок с плачем льнет в её груди, не в силах понять, что произошло. Причины нет; есть лишь жизнь и страдания, а потом – ужасная и томительная пустота, и, несмотря на все мои усилия, за ней я ничего узреть не могу.)

Боль может заставить отца отказаться от дочери, а героя – предать свою страну. Она может смягчить сердце тирана и привести к покорности земли, населенные гордыми и жестокими воителями. Именно боль заставляет жен ненавидеть мужей, а бессмертных – молить о смерти, и лишь боль способна заставить целые планы склониться пред волей одного-единственного владыки.

Поэтому боги и шлют своих Охотников; они жаждут наполниться Болями, словно пламя – топливом. Злые вооружатся ими, чтобы нести в мир страдание, чтобы обрушить их на своих врагов и вселить страх в сердца союзников. Но добрые поступят ещё хуже. Они полностью уберут страдание из мультивселенной – уничтожат его, если смогут – и навек положат конец всем горестям и мукам.

Все они - обманщики и дураки. Словно ртуть, Боли выскользнут из руки, что попытается схватить их, и расступятся в стороны перед ударом, призванным их сокрушить. Без Болей существование мультивселенной невозможно, как невозможно существование ветра без воздуха. Только страдание способно перековать слабость в силу, лишь оно является источником любого начала и неизменным спутником всех живых существ с момента появления на свет и до самой смерти. Мертвые возносятся к забвению на черных крыльях тоски, а удовольствие и агония неотделимы друг от друга. Избегать боли – значит вечно прозябать в стагнации.