Семейка (СИ) - Ульяна Каршева

Ульяна Каршева

Семейка

Глава 1

Адриан Николаевич грузно прошагал просторный и гулкий коридор и вошёл в первое пустое помещение, отделявшее от спальни матери жилые комнаты, занятые гостями. Впрочем, гостями людей, которые здесь жили уже не один год, назвать трудно…

По инерции он прошёл было ещё пару шагов, но остановился. Здесь мерцали огромные окна, почти французские — в пол. Грязные, давно не мытые, тем не менее сквозь них отчётливо виднелся заснеженный сад. Как и всё в старинном имении, сад был здорово запущен. Финансов не хватало на уход за садом. Какое там — за садом. Еле хватало даже на содержание дома: квитанции за газ, отопление, воду, электричество и иные услуги, скреплённые скрепкой, валялись на тумбочке у входной двери хоть и оплаченными, но с ужасом думалось, что будет далее. Не хватало, чтобы обеспечить матери достойный медицинский или целительский уход в её затянувшейся болезни. Адриан Николаевич стоял, полностью развернувшись к окнам, и бессмысленно смотрел на деревья, погнутые громадными шапками снега…

«Так и мы все… Стареем, гнёмся… Прогибаемся перед жизненными неурядицами и… дряхлеем».

Но издалека снова раздался звон, глухо разносимый по всем помещениям старого дома. Мать не желала помнить, что в доме нет прислуги, и настойчиво давила в звонок для вызова… Вислые губы Адриана Николаевича скривились. «Знает же, что в доме никого, кроме нас. Домоправитель небось ушёл в свой домик. Маменька… Знает же, что мы не можем сразу приходить… И какого чёрта я должен идти на этот проклятый звон… Владиславушка моложе. Нет же — все посылают меня!»

Он прекрасно знал, что младший брат до истерики боится идти в комнату матери. Ведь, чтобы добраться до неё, надо пройти коридор-переход — в несколько помещений — между двумя корпусами старинного особняка. Так что Владиславушка предпочитает оставаться в кругу своей семьи, забившись в выделенные ему две комнаты…

Размышляя о не самом нужном, Адриан Николаевич вдруг горестно ухмыльнулся. А что делает он сам? Тоже страшится идти к больной матери.

Он повернул голову — посмотреть на далёкую дверь в конце этого помещения, когда-то бывшего частью галереи-перехода. Передёрнул плечами. Не то чтобы прохладно, как дОлжно бы в галерее, а промозгло… Скользнул взглядом по стенам. Портреты всё ещё висят. Не самые старинные. Те-то давно продали. Как ушли когда-то (недавно, вообще-то) в ломбардные лавки великолепные мраморные подставки, привезённые из Индии. Он помнил, что их использовали под небольшие статуи и напольные вазы, но так и не усвоил, как эти подставки назывались.

Звон, снова яростно взлетевший под потолки, заставил мужчину вздохнуть и продолжить путь по дому. Перед тем как открыть следующую дверь, он снова замешкался. Он знал, что ждёт его за этой дверью. Сколько раз они все ругались с матерью, предлагая ей переехать в комнаты поближе, к вернувшимся в родное гнездо сыновьям и их семьям! Эта упрямая… ведьма наотрез отказывалась.

Он потянул на себя дверь. Та открылась с еле слышным щелчком, и Адриан Николаевич замер на месте, всматриваясь в темноту. Та ещё была не настолько страшна и позволяла увидеть вдали своего пустого пространства следующую дверь. Стояла такая тишина, что послышалось — где-то неподалёку от дома проехала машина. Или… почудилось? Слуховые галлюцинации? Адриан Николаевич горячо пожелал, чтобы эти звуки и впрямь оказались всего лишь галлюцинацией.

Мужчина глубоко вдохнул и перешагнул порог. Нашарил на стене небольшую полочку, и вскоре в его руках вкрадчиво затеплилась свеча. Здесь, в коридоре, привычное электричество не работает. А мобильник с привычным фонариком он даже не подумал взять с собой. Мгновенно вся зарядка уйдёт… Пол скрипел под его весом, а он шёл, стараясь не смотреть на углы просторной и длинной комнаты-перехода. И на окна. Они здесь темнели так, словно за стенами дома утро мгновенно перешло в ночь. Даже здесь, в помещении, было светлее — от света в предыдущем помещении: дверь он предусмотрительно не закрыл… Только бы не смотреть по углам, в которых кто-то то и дело шевелился — кто-то ещё темнее, чем эта тьма, расползавшаяся пока что внизу… Он чувствовал, как его пульс постепенно начинает частить. Даже не чувствовал, а слышал болезненные молоточки, быстро-быстро и больно стучавшие в уши и в виски. Старался успокоить себя: «Давление поднялось — всего лишь! Приду к матери — возьму у неё таблетки, буду в норме…»

Давление давлением, но третью комнату — ещё более полную мрака, несмотря на те же французские окна, что в галерее, он пробежал, чувствуя себя испуганным носорогом. Старый пол, давно не ремонтированный, грохотал под тяжёлыми шагами так, что мельком проскочила мысль: «Проломлю же!» Но и эта рациональная мысль не сумела заставить его просто идти. Один раз не выдержал — бросил взгляд вниз. И рванул дальше ещё быстрее, не обращая внимания на одышку и замолотившее сердце: почудилось — или в самом деле из одного угла, из плотнейшей тьмы, блеснули на него два пронзительно-красных глаза?!

Дверь в следующую комнату захлопнул за собой так суматошно, что — показалось — от грохота содрогнулся весь особняк… Лестница наверх. Выдохнул.

Поднялся на второй этаж. Не сразу до конца. Здесь, пройдя лишь одну лестницу, не дойдя до спальни матери, он постоял, прижавшись вспотевшим от пережитого лбом к холодному стеклу. С той стороны влажная метель начинала лепить на стекле неразборчивые снежные пятна, сквозь которые всё-таки виднелся тот же утренний зимний сад... Опять потепление. Скоро всё растает, и на улице будет слякоть — каша из грязи и тающего снега.

— Адриан! — властно позвала мать. — Долго ты там копошиться будешь?

Как она узнала, что он недалеко?

Отдышавшись, он прошагал последнюю лестницу, деликатно стукнул в последнюю дверь и вошёл.

Спальня матери словно купалась в лучах зимнего солнца. Это первое, что всегда поражало любого, кто входил к ней из тёмных, мрачных помещений дома. Второе… Неизвестно, как другим, но Адриану Николаевичу всегда казалось, что с порога личная комната матери выглядит небольшой сценой-подиумом с пышными декорациями. Мать обожала всяческие занавески, шторы. Украшала ими, мягкими слоями ниспадающими до пола, все ниши в стенах. И даже маленький альков, куда мать однажды велела поставить пузатое старинное кресло, когда-то любимое отцом, щеголял огромными полотнами драпировки, небрежно навешенной на небольшой карниз над ним.

Адриан Николаевич огляделся и подтащил ближе к кровати матери лёгкое кресло-качалку, чья спинка тоже скрывалась под наброшенной