ЗАПИСКИ НЕПУТЕВОГО ОПЕРА - Виктор Караваев

Виктор Караваев

ЗАПИСКИ НЕПУТЕВОГО ОПЕРА

Памяти безвременно расформированной налоговой полиции посвящается Считаю своим долгом уведомить читателя, что "Записки…" – книга символическая, чем и отличается от части второй Налогового кодекса, где нет ни слова вымысла.

Заранее прошу не искать черную кошку в темной комнате (я про смысл, который мог бы появиться на этой странице по воле случая). Возможно, кому-то покажется чрезмерным употребление табуированной лексики и эвфемизмов в тексте, а также излишне экспрессивной манера письма и отсутствие связности контента страницы.

Таких людей я бы попросил закрыть страницу и держать свое мнение невысказанным. Кроме того, все нижесказанное не позерство и не ода "смелым и храбрым" – там достаточно много грязи и негативных мыслей, граничащих со стебом и цинизмом. Это всего лишь проявление моей позиции, а также мыслей и чувств, материализованных на листе бумаги.

ЗАПИСКИ НЕПУТЕВОГО ОПЕРА

Мурлыканье будильника плавно возвращало в реальность.

Просыпаться не хотелось, сон был ласковый и душевный, словно плеск океана о прибрежную гальку, но и голос будильника был приятным и даже возбуждающим.

Он шептал в самое ухо:

– Вставай… просыпа-а-а-а-йся-а-а… Вставай, ми-и-и-лы-ы-ы-й…

Караваев открыл глаза и резко сел на кровати, ошалело таращась по сторонам: будильник, скотина, в юную прелестную деву не трансформировался, но улыбался зигзагом серых точек на электронном табло.

Вставать и тащиться в душ все же пришлось, ведь сегодня был Первый рабочий день. Именно так, с большой буквы "Пэ", первый рабочий день после долгого поиска работы, случайных заработков и вынужденной экономии, которой Виктор Караваев, для близких просто Витек, бывший военный врач, бывший переводчик и, увы, бывший муж, вынужденно предавался уже более полугода.

Отслужив в армии два года врачом-переводчиком (есть такая должность в списке военно-учетных специальностей доблестного Минобороны), Караваев был и оставался глубоко штатским человеком.

"Двухгадюшником". Это слово особое. Из нескольких тысяч слов, составляющих великий и могучий русский язык, есть только несколько десятков тех, которые не затерлись от привычного каждодневного употребления и рождают отклик в душе слышащего их. У любого кадрового офицера слово "двухгадюшник" такой отклик вызывает однозначно; причем в зависимости от личной погруженности в проблему, обозначенную этим понятием, сила отклика варьируется от презрительной улыбки до неудержимого приступа тошноты. Первоначально "двухгадюшник" произошел от "двухгодичника" – так назывался человек, по сущему недоразумению надевший после окончания гражданского ВУЗа военную форму сроком на два года в звании лейтенант, еще порой кадровые офицеры зовут таких "тоже лейтенанты" – первое слово обязательно подчеркивается голосовой интонацией. Итак, лейтенант"двухгадюшник" в эволюционной цепочке homo militaries (человека военного) находится где-то на предпоследнем месте снизу – между солдатом первогодком и прослужившим год черпаком.

Конечно, при большой сообразительности, огромном упорстве и неком мазохизме он может со временем поднять свой статус почти до царя военной природы – полковника или даже генерала, а то и стать венцом военного творения (вспомните, кто у нас министр обороны). Но сразу оговоримся, что такие случаи чрезвычайно редки. Как правило, средний "двухгадюшник" мелок, прожорлив, ленив и несообразителен, а следовательно, практически не имеет шансов пробиться на верх военной пищевой цепочки.

Будучи еще лейтенантом, Витек прибыл к месту влачения службы в конце лета. Он закончил спецфакультет медицинской академии, и на этом основании кто-то в Главном управлении кадров решил, что он вполне сможет заняться борьбой за здоровье бойцов разведгрупп.

Решения Главного управления кадров, как и пути Господни, порой неисповедимы. В кадрированной части встречались субъекты и почище – было несколько моряков, пара десантников, а однажды даже неведомым образом у нас очутился военный переводчик.

Так что в явлении новоиспеченного эскулапа никто не усмотрел бы ничего экстраординарного, если бы сразу же на остановке автобуса, пришедшего с вокзала, он не повстречал начальника штаба полигона полковника Оганова.

Как уже говорилось, прибыл Караваев в часть в конце лета: жара под пятьдесят, горячий ветер бьет в лицо, как из открытой духовки, и ко всему еще пыльные дожди. Это когда капли воды, не долетая до земли, испаряются в воздухе, а вниз вместо желанной влаги валится пыль.

Надо сказать, он весьма гордился своим новым положением в обществе, поэтому приехал не как нормальный человек – в майке и спортивных штанах, а полностью в офицерской форме. Но жара с непривычки подействовала на него довольно сильно, потому из автобуса он выходил без пилотки и в полностью расстегнутой рубашке, из-под которой весело выглядывала майка с МиккиМаусом. Стоявшего на остановке начальника штаба от его вида чуть не хватил удар. Полковник Оганов известен был своим диким, необузданным нравом и фанатичной верой в то, что только скрупулезное соблюдение всех канонов ношения военной формы одежды и отличная строевая выучка отличают российского офицера от обезьяны. И если полковник замечал у офицера хоть малейшее отклонение в этих двух важнейших вопросах, он буквально зверел. Обычно, когда он выбирался из штаба и отправлялся в путешествие по городку, неважно, куда и зачем, на его пути все мгновенно вымирало, всякая жизнь останавливалась, а любое существо в погонах готово было испариться на месте или забиться в какую-нибудь щель, лишь бы его не заметили. Можете себе представить, какое впечатление произвел старлей со своим Микки-Маусом на начальника штаба. А уж как впечатлился сам Витек, когда с первых же шагов на него вдруг надвинулось нечто в полтора центнера живого веса, воняющее потом и вчерашним перегаром, и заорало прямо в лицо:

– Лейтенант!!! Па-а-ачему в таком виде!

– Жарко, употел совсем, – начал Витек, простодушно глядя в глаза дяденьке-полковнику. – Знаете, я только сегодня приехал сюда на поезде. Так представляете, всю дорогу кондиционер в вагоне не работал. Я проводника спрашивал, в чем причина, а он…

– Лейтенант!!! – взвыл начальник штаба, чувствуя, что от возмущения у него перехватывает горло.

– Вот я и говорю, – участливо продолжал Караваев, удивленно наблюдая, как у дяденьки багровеет лицо и выкатываются глаза.

– Как вы в такой жаре живете? Это же невозможно. В автобусе ехал – тоже такая духотища, и почему ученые до сих пор тропическую форму не придумали. А может, она и есть, просто нам не выдают, как считаете?

Начштаба судорожно сглотнул, пытаясь проглотить застрявший в горле комок яростного возмущения, и вдруг его качнуло, лейтенант поплыл перед глазами. Далеко и глухо, как сквозь вату, донеслось:

– В такую жару немудрено и тепловой удар получить. Вы бы тоже расстегнули рубашечку, да и галстук, наверное, на шею давит.

Полковник еще попытался отмахнуться от тянущихся к его галстуку лейтенантских рук, но тут земля под ногами неожиданно вздыбилась, как норовистый конь, и прыгнула к полковничьему лицу. Последним, что он увидел, был Микки-Маус, злорадно подмигнувший с лейтенантской груди.

В госпитале военные медики констатировали тепловой удар, спровоцированный жарой, нервным истощением и неожиданным стрессом.

Теперь пришло время рассказать, каков же был наш доктор Караваев в своем прямом деле – хирургии. За все время службы он занялся этим делом только однажды.

Надо отметить, что разведгруппа подобралась исключительно здоровая, мужики были (и почти все и сейчас есть) здоровенными лосями, которые таскали тяжеленные рюкзаки с наслаждением.

Поэтому доктору на выходах делать было нечего, кроме как оберегать фляжку со спиртом.

Однажды у одного из бойцов натерло ногу в голеностопе. Он решил, что заживет само, и никаких мер не принял, более того, вызвался лидировать на крутом ледовом участке. Однако оно не зажило, загноилось и стало нарывать. Осмотрев гноящуюся ступню, Витек вынес приговор: в полевых условиях лечить уже поздно. Завтра – вниз, в санбат!

В приемном отделении передвижного госпиталя он сразу заявил, что к больному никого не подпустит и резать его будет только лично он. Никакие гортанные возгласы дежурного врача: "Ты што, дарагой, нам нэ давэраеш?" – на него не действовали. Вскоре подоспел вызванный из дома по тревоге хирург. Они о чем-то с Караваевым пошептались и укатили нашего страдальца на каталке. Казалось, прошли часы.

На вопросы, где наш доктор, где наш больной, ответа не было.

Потеряв терпение, замкомандира группы отправился на поиски и нашел-таки чуланчик, где крепким сном хорошо напившегося праведника спал Караваев. Только наутро наш эскулап отрезвел и смог поведать о том, что случилось за закрытыми дверьми хирургического отделения.