Приговоренный - Геннадий Прашкевич

Геннадий Прашкевич

Приговоренный

Зовите меня Израил.

Глава первая

1

«Господи, господи, господи, господи…»

Голос Джека Берримена, великого профессионала, голос человека, сломленного судьбой, голос, полный ужаса, боли, отчаяния, взывал из бездны; взывал ко мне, не к Господу.

Он и мог взывать только ко мне.

Ведь это я, не кто-то другой, был там – в юрском периоде, видел цикадоидеи и беннетиты, деревья гинкго и летающих ящеров! Правда, я сумел всплыть, а Джек Берримен утонул, как утонули Лесли и его напарник.

Не в омуте.

В океане времен…

Вскрыв банку пива, я вытянул ноги в проходе между рядами кресел.

Я мог лететь сейчас над океаном, но раздумал, сменил рейс. Я не хотел в Европу, меня туда не манило. Затеряться можно и здесь – в Питтсильвании, или в краю нижнего Пидмонта, или в горной стране, или в Калифорнии, жаркой, как печь; может быть, это даже проще. Мне было все равно, отличаются ли облака Европы от облаков, плывущих над краем каштанов, над дельтой Отца вод или над лесами мормонов; и там, и здесь, тронутые тревожной чернью, они в любой момент могут пролиться дождем или градом. Мне все казалось одинаково отвратительным. Я всех ненавидел. Даже улыбчивых стюардесс.

Да, я угнал машину Парка, а Джой раздобыла нужную документацию, что из этого? Разве Джек с нами?.. Да, я пристрелил инженера Формена, я прошел все защитные пояса фирмы «Травел», что из этого? Разве я чувствую себя победителем?..

Я сжал зубы.

Транснациональные корпорации, промышленные секреты, отравленные реки и целые регионы… Пока все это существует, Берримены и Миллеры необходимы миру.

Нужны!

На таких, как мы, можно, конечно, смотреть с презрением, но если тех, кто нас нанимает, нисколько не смущает моральная сторона нашего ремесла, почему это должно смущать нас? Ведь это именно наши действия позволяют более разумно распределять или, скажем так, перераспределять промышленную и интеллектуальную информацию. Не всем это по вкусу, всегда находятся люди, готовые в нас стрелять, но…

Берримен!

Я все еще не смирился с тем, что Джек не вернется.

В свое время на Джека было заведено не одно судебное дело, в него стреляли, он попадал в аварии; несколько весьма мощных компаний не без оснований подозревали, что Джек тайно побывал в святая святых их самых секретных отделов; в двадцати странах Джек получил патенты на изобретения в области химии и электроники, при этом мало кто знал, что элегантный инженер Д. К. Берримен умеет разбираться не только в сложнейших электронных схемах, но и в тайнах человеческой психологии; он водил все виды транспорта, он умел пользоваться любым оружием…

Бывал… Получал… Умел…

Я еще крепче сжал зубы.

Когда за тобой следят, ты чувствуешь себя необычно. Ты еще ни о чем не догадываешься, но интуиция подсказывает – что-то вокруг не так; ты становишься немного не таким, какой есть на самом деле. Не знаю, следили ли за мной, находился ли в самолете человек, интересующийся мною, но с первой минуты полета я чувствовал некий неуют, некую тревогу. И снять это ощущение не могли ни ровный гул двигателей, ни спокойные голоса в салоне.

Белые облака медленно текли под крыльями самолета.

Ни один человек в мире, за исключением доктора Хэссопа, не мог знать, где я сейчас нахожусь, а мой главный противник – Лесли – тот вообще находился на миллион миль отсюда, уж в любом случае – за миллионы и миллионы лет. Он копался в разбитой электронике машины Парка и время от времени в ужасе оглядывался на влажные заросли, из колючей смуты которых в любой момент могла показаться медлительная тень хищного динозавра, высокомерно и тупо задирающего в небо плоскую морду. Со дня, в котором я бросил Лесли, действительно прошли миллионы, десятки миллионов лет, но Лесли продолжал копаться в разбитой электронике МВ и будет копаться в ней до скончания дней.

«Господи, господи, господи, господи…»

Кто-то из пассажиров, проходя мимо, споткнулся, на мгновенье коснувшись моего плеча.

Вздрогнув, я отклонился.

– Простите…

Я поднял голову.

Темные очки, темный костюм, строгий галстук. Загорелое лицо, открытая улыбка. Ничего особенного, разве что глаза. Цепкие, быстрые глаза, глянувшие на меня сквозь стекла темных очков.

Да нет, я ошибаюсь… Сама доброжелательность… Я молча показал человеку большой палец.

Неизвестный расцвел. Он страдал от своей неловкости.

Проводив его взглядом, я незаметно глянул на дорожку, уложенную между рядами кресел. Идеальная работа – нигде ни морщинки. Дерьмо! Как можно споткнуться на столь ровном месте?

«Господи, господи, господи, господи…»

Я был полон ненависти.

Успокойся, сказал я себе. Успокойся, возьми себя в руки. Не теряй равновесия, это ведет к ошибкам.

Успокойся!

«Господи, господи, господи, господи…»

Голос Джека Берримена, хриплый, умирающий голос рвал мне душу. Никакими силами не мог я выбросить его из памяти. Я боялся, что сам закричу.

«Сделай мне больно…»

Я готов был вопить от боли.

Джек… Лесли… Джой… Формен…

Возьми себя в руки, сказал я себе. Ты всегда терял и будешь терять, это входит в правила игра. Но ты двигаешься, ты чувствуешь… Разве этого мало?

Ладно.

Я вновь увидел человека, насторожившего меня, – он возвращался из туалета.

На этот раз он прошел мимо меня не споткнувшись, даже не повернув головы, но именно деланное его равнодушие подсказывало, наводило на мысль – он помнил о случившемся, он ни на секунду не забывал случившегося, для него оно вовсе не было случайностью.

Дерьмо!

Скорее всего, за мной следили. Скорее всего, меня пытались, а может, уже и взяли на поводок. Трудно ли обронить на сидящего человека микроскопического электронного «клопа»? Отыскать такого «клопа» без специальной аппаратуры невозможно – «Мозлер рисерч» и «Кал корпорейшн» выпускают весьма надежную технику для промышленного шпионажа. Такой электронный «клоп» может держаться даже на зеркальной поверхности, а сигнал, испускаемый им, улавливается на расстоянии до сорока миль. Где бы я теперь ни находился, люди, интересующиеся мною, всегда будут знать, где я.

«Господи, господи, господи, господи…»

Я не знал, на кого может работать человек со столь благожелательным голосом, но что-то подсказывало мне – он интересуется мною. Этот цепкий взгляд, каким он меня наградил… И его сосед, почему-то и в самолете не снявший с себя плащ, тоже мне не понравился. Его квадратная физиономия вновь разбудила во мне бешенство. Я не собирался терпеть опекунов, на кого бы они ни работали, даже если они работают на шефа. Никто в мире не должен был знать – кто я, куда лечу, где нахожусь; никто, проходя мимо, не должен меня касаться. Конечно, случившееся могло быть простой случайностью, но я никогда не верил случайности.

Ладно, сказал я себе. Я займусь всем этим в порту дозаправки. Там у меня будет примерно сорок минут. Не так уж мало, если действовать быстро.

2

Я правильно предсказал поведение неизвестных опекунов.

Нацепив на меня «клопа», они потеряли всякий интерес к моей персоне. Я их больше не интересовал. До этого я, наверное, занимал все их мысли, теперь они позволили себе расслабиться и в порту дозаправки фундаментально утвердились в баре. Конечно, ошибка не исключалась – прикосновение человека в темных очках могло быть чистой случайностью, но лучше перестраховаться, для меня это всегда было законом.

Сменить одежду! – вот что следовало сделать немедленно.

Я мог это сделать в одном из магазинчиков, разбежавшихся по периметру зала, но я сказал себе – не торопись. И злился, разглядывая витрины с жареным миндалем, с апельсинами, с тряпьем и оптикой, злился, обходя парикмахерские и бары – в шумной толпе я никак не мог почувствовать себя одиноким.

Сидеть на привязи…

Меня переполняло холодное бешенство.

Когда-то Беллингер – писатель, которого я сам опекал, – сказал мне: ты считаешь себя некоей величиной? Официально я числился его садовником. Даже в шкуре садовника я чувствовал себя некоей величиной, я думать не хотел, что меня могут водить два подонка.

Еще раз заглянув в нижний бар, я убедился, что мои опекуны никуда не торопятся. Они свое дело сделали, даже в настоящем муравейнике я от них не укроюсь. Я прошелся по бару, пусть видят – я никуда не исчез.

Больше из любопытства, чем с какой-то определенной целью, я заглянул в узкий коридорчик служебного отделения, – он заканчивался тупиком.

Лампы дневного света, плевательница в углу, единственная дверь без таблички…

Дверь вдруг открылась.

Темнокожий мужчина, флип, наверное, в джинсах, в рабочей короткой курточке, приподнял левой рукой очки, близоруко всмотрелся в меня:

– Вы кого-то ищете?

– Дженкинса, – пробормотал я.

– Кто это?

Я пожал плечами. Меня не интересовали ни мифический Дженкинс, ни он сам. Я внимательно осмотрел его одежду: